аю вас. Не хотите ли вы все здесь и сейчас отречься от заблуждений и покаяться, уповая на милость истинной апостольской римско-католической церкви?
Заключенные опустили глаза. Казалось, молчание свидетельствовало о том, что слова сказаны Эймериком не зря, как вдруг раздался чей-то голос.
– Ты, слуга Бога иудейского, наполняющего твои уста милосердием, можешь сказать нам, где наш брат Гийом?
Крайне удивленный, инквизитор вопросительно глянул на отца Хасинто и отца Симона, но увидел в их глазах лишь недоумение. Потом снова посмотрел на пленных.
– Кто сейчас говорил?
Немолодой, но крепкий мужчина вышел вперед, насколько позволяли цепи. Эймерик узнал в нем солдата из таверны, предложившего своим товарищам помолиться перед трапезой.
– О каким Гийоме ты говоришь, проклятый богохульник? – суровым тоном спросил он.
– О Гийоме де Нарбонне, которому ваш капитан вспорол брюхо ни за что ни про что. Неужели ты ничего не знаешь об этом, Святой Злодей?
Растерявшись и побледнев, Эймерик привстал со скамьи, но тут же опустился обратно.
– О чем говорит этот человек? – шепотом спросил его отец Хасинто.
– Понятия не имею.
– Еще одна дьявольская уловка! – вскричал отец Симон. – Еще один заговор Отца лжи!
– Заткнись, старик! – Солдат с ненавистью посмотрел на него. – Твоя церковь – ведьма, питающаяся кровью, твои епископы только услаждают свою плоть, твой папа…
Солдат не успел закончить. Тяжелый кулак Филиппа обрушился ему на затылок, заставив согнуться пополам и рухнуть на костлявые колени. При этом цепь чуть не задушила его. Скованные с ним узники зашатались и повалились друг на друга, как куклы в балагане. Грохот смешался с болезненными стонами.
– Магистр, необходимо срочно выяснить, что произошло, – зашептал подбежавший отец Ламбер.
Эймерик стряхнул в себя оцепенение, и теперь его взгляд поистине пугал.
– Да, – поднимаясь на ноги, сказал он. – Расследованием займетесь вы. Найдите Райнхардта и осмотрите подземелье. Сеньор де Берхавель, сколько было пленников?
– Двадцать пять плюс Отье, – пролистав бумаги, ответил нотариус.
– Сейчас их двадцать четыре. Мастер Филипп!
Палач тем временем пытался заставить заключенных подняться, безжалостно дергая за цепь.
– К вашим услугам, отец.
– Заприте этих несчастных в смежных камерах. Не давайте им есть и пить, – Эймерик поедал глазами пожилого солдата, который пытался выпрямиться. – Что же касается этого приспешника Люцифера… или нужно называть тебя Filius minor?
Тот смотрел на инквизитора таким же полным ненависти взглядом и молчал.
– Вот что надо сделать. Отцепить его от остальных, отвести в комнату, где вы храните свои инструменты, и приковать к жаровне. Пусть поймет, что его ждет, а заодно поразмышляет о своей виновности.
Отец Ламбер вышел из зала, а заключенные, снова выстроившись в колонны, возобновили свой нестройный, хромоногий марш. Эймерик подошел к отцу Симону, который в полном смятении так до сих пор и сидел на скамье.
– Нам понадобится вся ваша ясная и чистая вера, дорогой отец. Вы были правы. Этими местами завладели дьявольские силы, а мы как лодка, попавшая в шторм.
Испещренное морщинами лицо отца Симона немного смягчилось.
– Церковь – очень прочный корабль, а вы – очень хороший рулевой. Встаньте на колени.
Эймерик повиновался. Отец Симон поднял правую руку и размашистым жестом благословил его; в глазах старика стояли слезы. Инквизитор, тоже тронутый, поднялся, почувствовав прилив сил и энергии.
– Вы действительно верите, что Райнхардт мог убить одного из этих негодяев? – спросил отец Хасинто, в тревоге наблюдая, как последние заключенные покидают зал.
– Это объяснило бы, куда он уходил ночью, но никак не все остальное, – развел руками Эймерик. – И потом, как капитан мог это сделать, если рядом были двое стражников? Они, конечно, ему верны, но нашего приказа они никогда бы не наруши…
Эймерик оборвал фразу на полуслове. Отец Хасинто и отец Симон вскочили на ноги. В зал, пошатываясь, вошел отец Ламбер. Остановился у стены, оперся об нее рукой, закрыл глаза. Совершенно потрясенный.
– Что с вами, отец? – Эймерик бросился к нему.
Отец Ламбер поднял голову и, сжав губы, посмотрел на инквизитора. По вискам его струился пот.
– Они все мертвы, – прошептал он.
– Как? – воскликнул Эймерик. – Что вы говорите?
– Все мертвы, – повторил доминиканец. Его губы дрожали. – И солдаты, и Райнхардт. Все, говорю вам, все!
– Это не шутка? – воскликнул отец Хасинто.
– Если бы это была шутка! – Ламбер едва стоял на ногах. Ему пришлось опереться на плечо сеньора де Берхавеля, который поддерживал его за талию. Слова давались ему с трудом. – Там внизу повсюду валяются их тела. Вы должны это увидеть… Боже милостивый!
– Но кто это сделал? – глухим голосом спросил Эймерик.
– Капитан, по-видимому, покончил жизнь самоубийством. А остальные… Наверное, это яд. Тела ужасно раздуты, покрыты наростами. Даже на людей не похожи. Невыносимое зрелище…
– Райнхардт – самоубийца… – пробормотал отец Симон, нахмуренные белые брови сошлись на переносице, образовав одну изогнутую линию. – Проклятый.
– Не говорите так, – покачал головой отец Ламбер. Потом выпрямился, не нуждаясь больше в помощи сеньора де Берхавеля. – Ему было хуже всех, а он никак этого не показал. Сходите туда немедленно.
– Идем, – сухо приказал Эймерик. Его глаза сверкали, как сталь острого клинка.
1972 – Пятое кольцо
Доктор Артур Гирдэм огорченно обвел глазами почти пустой зал, арендованный у муниципалитета Бристоля. В первом ряду сидела лишь пожилая пара; за ними – четверо типичных завсегдатаев всевозможных лекций оккультного содержания; в самом конце зала, у двери, расположились рыжеволосый парень и журналист из местной газеты. Никто из присутствующих до сих пор не подошел к столу, на котором высились стопки книг We are One Another [34] по два фунта за экземпляр.
Гирдэм бросил взгляд на часы, с грустью посмотрел на мисс Миллс и начал:
– Я много лет работал врачом и не стал бы утверждать того, чего не могу доказать. С мисс Миллс я познакомился в 1968 году, когда восстанавливался после сердечного приступа. Ее машина сломалась перед моим домом. Она увидела меня в саду и попросила разрешения позвонить. Мы разговорились. Через две недели мисс Миллс снова заглянула ко мне и рассказала о некоторых странных вещах. В ее голове навязчиво возникали два слова – «Раймон» и «альбигойцы». Кроме того, ей часто снилось, как она пытается убежать из крепости на скале, а путь преграждает полыхающий пламенем частокол.
– Доктор, вы когда-нибудь интересовались альбигойцами? – в вопросе журналиста, донесшемся из конца зала, звучала ирония.
– Да, их история всегда увлекала меня, – ответил Гирдэм, не заметив насмешки. – Именно поэтому…
– Надо же, какое совпадение! – воскликнул журналист. Рыжий парень захихикал.
– Так вот, именно поэтому я смог понять, о чем говорит мисс Миллс, ведь сама она ничего не знала об альбигойцах. Последние катары Лангедока были взяты в осаду в 1244 году в крепости Монсегюр, которая стоит как раз на скале, а потом сожжены на костре. Сеньора этих мест звали Раймон де Перейль [35]. Несколько лет назад мисс Миллс ездила во Францию и почувствовала непреодолимое желание посетить Каркасон, хотя изначально этого не планировала…
– А я прямо сейчас чувствую непреодолимое желание отправиться в паб, здесь, неподалеку, – заявил рыжий парень, повысив голос так, чтобы все услышали.
– Господа, прошу вас, – занервничал Гирдэм. – В Каркасоне находился самый известный трибунал инквизиции – той самой, которая устроила жестокую расправу в Монсегюре. Во время наших следующих встреч с мисс Миллс…
– А ваша жена не против? – спросил журналист. Миллс покраснела.
– …Она рассказала, что возникли и другие совпадения. 16 марта 1969 года мисс Миллс неожиданно почувствовала острую боль, совершенно необъяснимую. А именно 16 марта 1244 года двести катаров Монсегюра были сожжены на костре. Более того, из головы у нее не выходило необычное имя – Эсклармонда. Я проконсультировался с французским историком Жаном Дювернуа и выяснил, что Эсклармонда была третьей дочерью Раймона де Перейля и Корбы де Лантара; ее постигла та же участь, что и всех катаров.
– Моя жена верит, что в прошлой жизни была Таис – знаменитой афинской гетерой, – торжественно объявил один из сидевших во втором ряду. Рыжий юноша и журналист согнулись от хохота.
Не обратив внимания на слова перебившего его слушателя, Гирдэм продолжил:
– Я записывал все совпадения, а мисс Миллс тем временем почти каждую ночь вспоминала факты и обстоятельства, знать о которых не могла. Например, в ее записной книжке появилось имя Собра, что похоже на Корба – так звали мать Эсклармонды, – а также
имя епископа Жана де Камбьера, существовавшего на самом деле. Постепенно я пришел к выводу…
– …что надо бросать пить, – подытожил журналист, пока рыжий парень утирал слезы.
– Вы верите в реинкарнацию? – спросил пожилой мужчина в первом ряду.
– Да, но я не думаю, что мисс Миллс – это реинкарнация Эсклармонды, – ответил Гирдэм. – Я думаю, что это сама Эсклармонда и есть, каким-то образом пережившая семь веков. Мисс…
В этот момент мисс Миллс сделала то, чего не ожидал никто. Встала, подошла к столу и начала неловко и стыдливо задирать подол юбки. Журналист и рыжий парень бурно зааплодировали и завопили от восторга. Но это продолжалось недолго.
При виде ужасных шрамов от ожогов на ногах девушки они онемели от изумления.
Леонард Хейфлик улыбнулся воспоминаниям, нахлынувшим после вопроса журналиста:
– Да, у меня тогда был действительно непростой период. Профессор Пейтон Роус, недавно удостоившийся Нобелевской премии, отказался публиковать мою работу в авторитетном «Журнале экспериментальной медицины». Вы понимаете, если бы об этом узнали в научных кругах, на моей карьере пришлось бы поставить крест. Ну, если уж не на карьере, то на шансах найти желающих опубликовать статью – точно.