У самых ворот Филипп предпринял последнюю попытку уговорить доминиканцев позаботиться о своей защите.
– Позвольте хотя бы моим помощникам сопровождать вас.
– Присутствие даже одного вооруженного человека разрушит весь наш замысел, – покачал головой Эймерик. – К тому же у меня есть для вас еще одно задание. Заключенные по-прежнему ничего не ели?
– Нет, отец. Как вы приказывали, им не давали ни пищи, ни воды.
– Выберите троих из них. Ребенка, девушку и взрослого. Самых слабых.
– Если не считать Filius minor, – почесал затылок мастер Филипп, – который обнимал жаровню всю ночь, не переставая кричать, самые слабые – это, конечно, дети.
– Да, но нужен только один. Убедитесь, что ребенку не меньше девяти лет, в этом возрасте его уже можно допрашивать, как взрослого. Надеюсь, вам не придется заниматься своим ремеслом, но если это все же случится, не хочу, чтобы пострадали слишком маленькие дети.
– Преклоняюсь перед вашей мудростью и человечностью, – улыбнулся Филипп. – Что делать с этими тремя?
– Снимите кандалы и отведите каждого в отдельную комнату, где им было бы удобно. А потом подайте вино.
– Вино? – изумление читалось не только на лицах Филиппа и доминиканцев, но и сеньора де Берхавеля, который вышел проводить священников.
– Да. Вино – сколько захотят. И больше ничего.
Отдав распоряжение, Эймерик в сопровождении монахов отправился в Шатийон. Стоял теплый, почти жаркий день, и в тени высоких ветвистых лиственниц, к которым вплотную подступал ельник, шагалось легко и приятно. Тропинку с обеих сторон окружали непролазные заросли рододендронов, а в их густой тени прятались кустики черники. Однако камни, усеивавшие дорожку, оказались такими острыми, что больно кололи даже через подошву обуви, быстро утомляя ноги доминиканцев.
Лишь один Эймерик, блуждая взглядом где-то далеко в горах, словно не испытывал усталости. Только принесенные порывом ветра обрывки голосов отца Ламбера и отца Хасинто, которые шли немного позади, вернули его в реальность:
– Почему в Лангедоке его называли Святым Злодеем? – спросил первый, тяжело дыша под грузом распятия.
– Люди говорили – у него две натуры. То он справедливый и человечный, то жестокий и безжалостный. Те, кто видел инквизитора в разные моменты жизни, порой не верили, что это один и тот же человек.
– Вести себя согласно обстоятельствам – наша обязанность. Простому народу часто непонятны такие вещи.
– Да, но скажу вам, что я и сам…
Эймерик ускорил шаг. Слышать этот разговор ему было не обидно, но неприятно. Еще в детстве требовательная и холодная мать донья Лус упрекала Николаса в двуличности, видя в ней склонность к трусости и обману. Последние обвинения были несправедливы, но в главном она оказалась права. С тех пор любое воспоминание о матери, даже вызванное вещами, которые имели к ней весьма отдаленное отношение – такими, как прозвище Святой Злодей, – неизменно расстраивали Эймерика.
Миновав часовню Сен-Клер, доминиканцы подошли к мосту через ручей. При виде процессии в черно-белых рясах крестьяне побросали свои орудия и побежали в деревню.
– Неужели испугались? – спросил удивленный отец Симон.
– Как бы то ни было, продолжаем путь, – ответил Эймерик.
Перейдя на другую сторону ручья, они увидели, что из Шатийона навстречу им движется толпа. Крестьяне, ремесленники, солдаты, подмастерья и купцы; мужчины и женщины, старики и дети, здоровые и калеки, все в традиционных нарядах этих мест.
– Друзья или враги? – несколько встревоженно спросил отец Ламбер.
– Друзья. – Губы Эймерика тронула едва заметная улыбка. – Сразу видно.
Доминиканцы оказались в кругу дружелюбных лиц и протянутых рук. Некоторые пытались прикоснуться к одежде священников, другие крестились при виде дарохранительницы, третьи становились на колени или падали ниц.
– Помогите нам, отцы!
– Да благословит вас Господь!
– Верните Бога в эти земли!
– Изгоните демонов! Сожгите их!
В хаосе радостных и умоляющих криков трудно было что-либо понять. И хотя такой шум и многолюдная толпа всегда раздражали Эймерика, сейчас он чувствовал удовлетворение, словно выиграл битву, ощущая свою власть над всеми этими душами. В этой власти выражались неодолимая сила Церкви и его собственная концепция религии.
Инквизитор отыскал взгляд отца Симона, заметив слабую улыбку на бледных сухих губах старика. Тот понял просьбу Эймерика и поднял худую руку, чтобы благословить толпу. Тотчас воцарилась тишина. Старик негромко запел Salve Regina, и голоса собравшихся тут же подхватили ее.
Когда хор зазвучал в полную силу, Эймерик, глядя прямо перед собой, пошел вперед, а следом за ним – другие доминиканцы. Толпа расступилась, чтобы сомкнуться вновь за их спинами. Поющий молитву людской поток устремился в Шатийон.
Солдаты Семурела, выстроившиеся у дороги, ведущей в деревушку, казалось, не знали, что делать. Наконец они отступили в сторону, преклонив колени перед дарохранительницей и огромным распятием, которое с удвоенной энергией поднимал над головой отец Ламбер.
Увидев аптекаря, стоявшего в дверях своей лавки, Эймерик подозвал его к себе.
– Мы так долго ждали этого, отец. – Тот сиял от оказанной ему чести.
– Знаете ли вы, что все солдаты умерли? – спросил инквизитор, сверля аптекаря взглядом.
– Нет, но это меня не удивляет. Настой паслена мало что может сделать, если колхикум принят в больших дозах.
Эймерик поднял глаза на замок Шалланов, который возвышался над церковью и крытыми каменной черепицей домами.
– Эбайл здесь?
– Нет, но Семурел в Шатийоне.
– Хорошо. – Губы инквизитора изогнула недобрая улыбка. – Значит, сегодня мы встретимся с ним лицом к лицу.
К шествию присоединялись всё новые жители деревни. Кто-то отгонял с дороги мулов и других животных, кто-то посыпал соломой уличную грязь, смешанную с навозом, хотя это не помогало.
Благословляя людей, лавки, деревянные домишки, четверо доминиканцев подошли к трактиру Трех королей, где брала начало широкая дорожка, ведущая к церкви и замку Шалланов.
Эймерик остановил шествие и что-то тихо сказал аптекарю. Тот исчез в таверне. А потом вернулся вместе с трактирщиком, подмастерьем и служанкой. Они принесли небольшой стол, который по указанию инквизитора поставили прямо на перекрестке.
Одним прыжком Эймерик ловко вскочил на это возвышение, возможно, казавшееся довольно нелепым. Но фигура инквизитора, сухощавого и высокого, сейчас выглядела очень внушительно. Решительным жестом он попросил собравшихся прекратить песнопения и молитвы. Потом медленно обвел взглядом толпу.
Поднял бровь, закрыл глаза. Лицо было сосредоточенным.
– Господь наш! – воскликнул он. – Молю тебя, защити этих людей и их слуг-доминиканцев от ужасов и бедствий, которые злой дух еретиков, заклятых врагов нашей церкви, насылает на эти долины.
Толпа встретила эти слова дружным «аминь», в нем слышались энергия и жажда освобождения. Тогда Эймерик, потрясая дарохранительницей, с суровым выражением лица еще шире расправил плечи и замолчал. Собравшиеся затаили дыхание.
Выдержав долгую паузу, инквизитор обратился к жителям деревни:
– Добрые люди Шатийона, верные последователи Римской Церкви! Слишком долго вам пришлось терпеть проповеди ложных, варварских доктрин, вдохновленных самим Люцифером. Папа Урбан послал нас сюда, чтобы вас освободить. Наверняка вы слышали много плохого об инквизиторах. Но ведь не инквизитором был Авимелех, который разрушил город Сихем и убил своих сводных братьев. И не инквизитором был Замврий, истребивший семью и весь род неверного Ваасы. Матери-Церкви порой приходится обнажать меч и безжалостно вонзать его в сердца врагов Христа, хитрых и сильных. Чтобы защитить вас, простых и добрых людей. Но для начала нужно честно, без утайки, рассказать нам о бедах, которые с вами приключились. Вы готовы это сделать?
Человек сто заговорили разом, стараясь перекричать друг друга. Голоса слились в оглушительный гул. Эймерик тут же почувствовал раздражение и был вынужден снова поднять над головой дарохранительницу. Постепенно воцарилась тишина.
– Вы доверяете своему аптекарю? – спросил он.
– Да, – почти хором ответила толпа. Лишь несколько человек недовольно заворчали.
– Тогда пусть он говорит от имени всех. Каким притеснениям подвергаются добрые христиане Шатийона?
– Во-первых, отец, – аптекарь подошел к подножию импровизированной сцены, – сеньор Семурел принуждает жителей деревни – кроме тех, кто готов исполнять consolamentum, – ежемесячно выплачивать непомерную подать, и на эти деньги содержит в Беллекомбе чудовищ. Жители наших долин бедны. Почему они должны кормить уродцев, неизвестно кем произведенных на свет, а заклятые враги церкви освобождены от этой обязанности?
Собравшиеся с единодушным одобрением встретили эти слова – значит, проблема для этих мест была действительно ощутимой. Но Эймерик ожидал услышать гораздо больше, чем эти мелочные жалобы. Он понял, что смех, которым на площади встретили уродца с ослиной головой, был для людей чуть ли не единственным способом выразить свое недовольство, не боясь подвергнуться наказанию; и не без горечи подумал – доведется ли ему хоть раз в жизни увидеть, как люди будут протестовать против чего-то, не связанного со сбором налогов или принудительной сдачей части урожая?
– Почему вы не жаловались епископу Аосты? – нахмурившись, спросил он.
– Наш приходской священник так стар, что с трудом читает мессу, – с ироничной улыбкой ответил аптекарь. – А епископ всегда готов выслушать только богатых или нищих; для простых людей, которые трудятся на этих землях и зарабатывают столько, что едва хватает прокормить семью, времени у него нет.
«Да…» – подумал Эймерик. Этими людьми руководят вовсе не высокие идеи, а, скорее, обида на то, что их значимость не признается. То есть обычная зависть.
Сколь бы презренными ни были в глазах инквизитора мелочные чувства собравшихся, он решил использовать их в своих интересах: