– Мы здесь, чтобы освободить вас от податей и всех остальных притеснений. Однако наши солдаты мертвы, а подкрепление прибудет не скоро. Поэтому обращаюсь к вам. Кто из жителей Шатийона готов взяться за оружие, примкнув к служителям Господа, и помочь нам выполнить свою миссию?
Над головой мгновенно вырос лес рук – и этот единодушный порыв сопровождали воодушевленные возгласы.
Шум еще не утих, когда откуда-то сверху раздался голос:
– Священник, кто позволил тебе набирать ополчение на моих землях?
Эймерик поднял голову. На склоне горы, у подножия замка, стоял сеньор Семурел в окружении отряда всадников. Возле него переминался с ноги на ногу растерянный пастор без глаза.
Семурел грациозно спрыгнул с коня. Встал, широко расставив ноги, одной рукой взялся за удила, а другую положил на рукоять меча. Бледный, суровый, он явно ждал ответа.
Эймерик впился в соперника пристальным взглядом, словно пытаясь оценить его силу. Толпа затихла в напряженном ожидании. Вдруг инквизитор принял величественную позу, которая выражала его крайнее раздражение – и поднял вверх дарохранительницу, как копье.
– Видите, сеньор Семурел, у меня с собой дарохранительница для причащения. Если хотите, встаньте на колени, и я благословлю вас.
Слова инквизитора застали Семурела врасплох. Преклонить колени значило бы подчиниться, отказ от благословения был равносилен открытому признанию ереси, а отступление давало бы Эймерику полную свободу действий.
Пробормотав что-то себе под нос, Семурел собрался было встать на колени, но тут же выпрямился и, изменившись в лице и заметно нервничая, сказал:
– Я здесь не для того, чтобы получить твое благословение. Отвечай мне. Кто позволил тебе собирать ополчение и сеять вражду на этих землях?
Эймерик подумал, что если бы можно было выбирать себе врагов, он предпочел бы Семурела. Потом поднял дарохранительницу, насколько позволяли длинные рукава, и начал читать: «Ave Maria gratiae plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus…» [37].
Как и следовало ожидать, толпа, обступившая стол, упала на колени, подхватив молитву и громогласно вознося хвалу Божьей Матери: «…et benedictus fructus ventris tui, Jesus. Sancta Maria, Mater Dei…» [38].
Один офицер хотел обнажить меч, но Семурел удержал его руку своей. Он попытался что-то сказать, но его никто не слышал. Побледнев как мел, кастелян вскочил на лошадь. Взглядом, полным упрека, окинул толпу у ног инквизитора и ускакал в сопровождении всадников. Лишь старик-пастор остался на месте, не зная, что делать. Наконец и он присоединился к молитве. Дружное «аминь», завершавшее «Аве Марию», победным криком пронеслось над Шатийоном.
– А теперь, – воскликнул Эймерик, – сровняем с землей дома еретиков! Больше никаких податей, больше никаких притеснений!
Собравшиеся словно только этого и ждали. Натыкаясь друг на друга, показывая, куда бежать, они с воплями помчались по улицам деревни. Кто-то раздавал старые мечи, трезубцы, алебарды, лопаты с острыми краями. Людской поток во главе с доминиканцами растекался по Шатийону. Теперь это была не процессия, а неуправляемая, бушующая гневом толпа вооруженных людей.
Первый дом еретика, двухэтажный, деревянный, с соломенной крышей, не подожгли только потому, что огонь мог перекинуться на соседний. Однако столы, стулья и всю домашнюю утварь выбросили из окон и сломали. Потом разрубили веревки, скреплявшие каркас. Дом обмяк, словно выпотрошенный, и рухнул, превратившись в груду бревен и соломы. На его развалинах охваченный праведным гневом отец Симон тут же стал проводить обряд экзорцизма.
Печальная участь постигла жилища всех еретиков, которые встретились на пути. Немного погодя Эймерик схватил аптекаря за плечо:
– Где дом Отье? Это очень важно.
– Там, за рекой, на краю деревни. Мы как раз туда идем.
Дом Filius major, частично каменный, стоял в стороне от остальных, и Эймерику пришлось приложить немало усилий, чтобы не дать крестьянам поджечь его. Ему помогли тридцать подмастерий, которые, будто почетный караул, кольцом окружили постройки.
В «гостиной», служившей одновременно и кухней, и столовой, отец Хасинто, положив знамя Богородицы, подошел к Эймерику:
– Магистр, вы не боитесь, что теперь будет трудно успокоить толпу?
– Даже если и так? – пожал плечами Эймерик. – Они ведь уничтожают вещи, а не убивают людей. Разрушать дома еретиков разрешено Тулузским собором 1229 года.
– Я говорю прежде всего о том, как это воспримет Семурел.
– Сейчас он ничего не станет делать. Будет ждать, пока все успокоится.
В гостиной не нашлось ничего особенного, кроме безобидных и даже бесполезных на первый взгляд пузырьков с лекарствами, выстроившихся длинными рядами в стеклянном шкафу. Однако в спальне Эймерика заинтересовал сундучок, в котором лежали несколько рукописных томов разных размеров в старых переплетах.
Инквизитор полистал один из них и ухмыльнулся:
– А вот это мы заберем с собой. Почитаем в Усселе. Мне кажется, здесь много интересного.
Был уже почти Девятый час, когда доминиканцы подошли к подножию горы, где стоял замок Уссель. Их сопровождали двадцать жителей Шатийона, самых хорошо вооруженных, а также четверо мальчишек, которые тащили мешки с едой, бурдюки с маслом и вином. Остальные ополченцы остались в деревне под командованием аптекаря – им поручили навести порядок и следить за действиями Семурела.
Бросив взгляд на Шатийон, Эймерик увидел, что дом Отье уже горит. За рекой поднимались еще два столба густого дыма, уносимого ветром в сторону гор.
На душе у инквизитора стало легко и спокойно. Его агрессия утихла, удовлетворенная видом пламени, которое пожирало дома еретиков, и уступила место ощущению абсолютной чистоты. Словно все следы грязи теперь были стерты. Это освежало и бодрило примерно так же, как ледяной воздух после бани.
В таком приподнятом настроении он поприветствовал Филиппа и сеньора де Берхавеля и отдал распоряжения на вечер. Потом быстро пообедал хлебом и сыром, съел кусочек мяса, выпил кружку пива и уединился с отцами в большом зале, чтобы изучить найденные у Отье книги.
Поначалу они его разочаровали.
– Похоже, здесь лишь канонические тексты да несколько оффициев.
– Кое-какие отрывки помечены углем, – заметил отец Ламбер, который внимательно просматривал страницы томиков, изредка украшенных грубыми миниатюрами. – И почти в каждом упоминается вода.
– Надо почитать, – сказал Эймерик. – Возможно, эти строки значат что-то особенное.
Отец Ламбер открыл очень плохой перевод Нового Завета, куда вместо закладки был вставлен сухой листок.
– Это Евангелие от Иоанна. Отрывок про Вифезду, который нам всем хорошо известен.
– Все равно читайте.
Священник поднес книгу к подсвечнику. «Есть же в Иерусалиме у Овечьих ворот купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов. В них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды, ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью» [39].
Монах прервал чтение:
– При этом отрывок об исцелении больного параличом не отмечен.
– А здесь не просто отметка, а нечто большее, – отец Хасинто держал в руках книгу потолще. – Вот еще один перевод Нового Завета. Тоже Евангелие от Иоанна. Отье подчеркнул разговор Иисуса и Никодима: «Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» [40]. Подчеркнут весь отрывок до конца. Но любопытно, что каждый раз, когда упоминается «Дух», Отье пишет на полях «pneuma»
– Действительно, – кивнул Эймерик, – в оригинале на греческом в Евангелии от Иоанна для обозначения Святого Духа используется слово pneuma, что ближе всего переводится как «ветер».
– Это все буквальные и очень грубые интерпретации, – вмешался отец Симон, который до этих пор лишь недовольно молчал. – Еретик просто отрицает Святой Дух и поэтому заменяет его словом «ветер».
– Может и так, – немного раздраженно сказал Эймерик. – Но ведь Отье выбрал отрывки, где говорится о воде и ветре, возможно поднявшемся от крыльев ангела, а также о рождении заново. Вы уже знаете, что Пьер Отье, катар из касты Совершенных, был сожжен в 1310 году. Но оказывается, ныне здравствующий Отье, лекарь, – это тот же самый человек, и не только потому, что у них одинаковое имя. Выходит, крайне важно выяснить, откуда у Отье такой интерес к возрождению.
– Если он действительно воскрес из мертвых, то это дело рук дьявола, а не Христа! – для отца Симона все сказанное инквизитором прозвучало как кощунство.
– Пометок больше нет, – отец Хасинто закрыл книгу.
– Хорошо, – ответил инквизитор. – Закончим на сегодня.
– Без особого результата, увы, – покачал головой отец Симон.
– По крайней мере, – вздохнул Эймерик, – теперь мы знаем, о чем еще можно спросить заключенных. Пора снова приступать к допросам. Отец Ламбер, предупредите, пожалуйста, сеньора де Берхавеля и мастера Филиппа – пусть будут готовы.
Ламбер вышел, но вскоре вернулся вместе с палачом.
– Есть кое-какие сложности, – признался он.
– Что случилось? – вопросительно поднял бровь Эймерик.
– Отец, – Филипп выглядел немного смущенным, – вы хотите допросить тех заключенных, которых изолировали от остальных?
– Именно их.
– Что ж, не знаю, получится ли, – в голосе палача послышались саркастические нотки. – Они совершенно пьяны.