храмовой медициной, с нее берет начало вся современная отрасль.
– Любопытно.
Арлин указала рукой по направлению к выходу, и Чад последовал за ней. Они остановились у лестницы, ведущей наверх.
– Что-то не так? – спросила она, увидев смятение на лице Чада.
– Все в порядке, – поспешил он заверить ее. – Просто среди картин я не заметил имени, которое, как я думал, увижу здесь первым.
– О каком художнике вы говорите? – сдвинув брови, поинтересовалась Арлин.
– Простите. – Он виновато переступил с ноги на ногу. – Я теряюсь, когда дело доходит до прямых вопросов.
– И все же попытайтесь.
– Его зовут Оскар Гиббс, – с благодушной улыбкой произнес Чад, стараясь, чтобы Арлин поверила, что его единственная цель заключается в сборе общих сведений. Нельзя допустить, чтобы она догадалась о том, что он планирует пробраться к Оскару, иначе Чада выкинут вон и личность Гиббса будет навсегда сокрыта от него недрами Бетлемской больницы.
Глаза Арлин удивленно распахнулись.
– Откуда вам известно это имя? – спросила она, внимательно глядя на Чада.
– Профессор Торп упоминал его на первом курсе. Мне это запомнилось, потому что я уже тогда заинтересовался направлением ар-брют, – слукавил он. – Мне показалось удивительным, что кто-то может прожить столько лет в заключении и при этом не растерять талант.
– Прошу вас выражаться точнее. Не в заключении, а на лечении, – поморщилась Арлин. – Оскар Гиббс находится у нас на лечении.
– Простите.
Арлин примирительно кивнула.
– Что ж, вы правы, Оскар весьма даровит. Простите и вы мою невольную реакцию, я просто не ожидала услышать это имя от постороннего человека. Мы в Бетлеме бережем покой нашего особого пациента, как должно охранять иные ценности. По этой же причине мы не выставляем его работы в общем зале, ведь его талант – это нечто большее, чем терапевтическое искусство, поэтому для работ Оскара мы выделили другой зал. В нем удалось разместить не больше десятка картин, однако этого достаточно, чтобы сложить мнение о его способностях.
– Возможно их увидеть? – едва дыша, спросил Чад.
– Вполне. – Арлин пожала плечами.
Она указала на небольшую, скрытую лестничным пролетом дверь, за ней оказалось прохладное темное помещение без окон.
– Наша особая экспозиция. – Арлин, перешагнув порог, щелкнула выключателем и сделала приглашающий жест. – Надеемся, когда-нибудь нам удастся организовать полноценную выставку.
Чад почувствовал, как его сердце забилось, когда он оказался так близко к работам, выполненным рукой мастера.
– Он и сейчас продолжает писать? – спросил Чад в волнении.
– Каждый день. На Оскара работа оказывает целительный эффект. Без нее, кто знает, что бы с ним сталось. Аутсайдерам от искусства приходится нелегко в этом мире. Они ведь не способны осмыслить собственное дарование. – Она обвела взглядом работы, обрамленные теплым, ласкающим светом. – Я глубоко уважаю тех, кто способен обогатить искусство, но перед теми, кто платит за это столь высокую цену, я преклоняюсь. Пребывание здесь – не то же самое, что отдых в санатории. Эти картины выжжены огнем страдания, они прошли долгий путь, прежде чем мы смогли увидеть их. Если бы вы знали, что стоит за каждым холстом, то осознали бы, что каждый из них – не что иное, как ключ к внутреннему миру Оскара, часть которого воплощена в экспонатах этого небольшого пространства.
Арлин обратила взгляд к крупному полотну.
– «Наяды в саду», одна из самых ранних работ Оскара. Как видите, доминантой картины выступают романтические мотивы; со временем, конечно, он перешел к более плотным материалам, отказался от лессировки, стал работать грубее. Точнее сказать, смелее.
– Как много света! – восхищенно проговорил Чад, осматривая картину, на которой ангелоподобные создания с розовыми щечками устроили хоровод на открытой лунному свету поляне. Прозрачное сияние обволакивало нежные фигурки, придавая им неповторимое очарование. С восторгом и завистью Чад вглядывался в мягкие мазки, похожие на невесомые перышки, дуновением ветра перенесенные на холст, – цветовые рефлексы выглядели чрезвычайно живописно. – Он ведь не профессиональный художник! – удивленно воскликнул Чад.
– Верно. В этом и кроется загадка его уникальной личности. Никому из врачей не удалось выявить природу дарования Оскара, мы сошлись на том, что оно родилось наравне с его недугом.
– Вы считаете, что болезнь пробудила в нем способности?
– Утвердительный ответ стал бы спекуляцией с моей стороны. Наукой не доказана связь творчества и помешательства, однако порой оно выступает вспомогательным механизмом, как в случае с Эрнестом Юсефсоном, другим художником, который, как и Оскар Гиббс, провел несколько десятилетий в психиатрической лечебнице, правда не в нашей. В отличие от Оскара, он являлся профессиональным художником. Однако после появления у него психопатологических симптомов вдруг стал писать иначе. Сам художественный метод его изменился, после чего Юсефсон обрел популярность, какой не знал прежде.
– Неужели?
– Да, известны истории проявления спонтанного гения, но катализатором подобного служит не потеря рассудка, а снятие ограничений, присущих здоровому человеку. Юсефсон – художник, который в какой-то мере выиграл от своей болезни, а Оскар Гиббс стал художником после того, как его психическое здоровье пошатнулось. Психиатрия хранит множество загадок. Люди начинают говорить на иностранных языках, которыми, будучи здоровыми, не владели, может открыться музыкальный талант или, как в случае с Оскаром, – непреодолимая тяга и способности к изобразительному искусству.
Чад округлил глаза, уставившись на следующую картину. Прямо по центру было изображено большое металлическое ведро, блестящие бока которого отражали окружающее пространство: стены бревенчатого дома, стол на толстых ножках, кружевные салфетки и предметы кухонной утвари. В ведре виднелись отсеченные человеческие конечности. Мужские, женские и даже детские: ноги и руки, собранные в ужасающий букет, отливали мертвенной бледностью, связки жил и кровеносных сосудов, венчавшие каждую конечность, напоминали вырванный с корнем пучок электрических кабелей. Чад разглядел волоски и подавил отвращение, заметив на пятке грубую мозоль, из надтреснутой верхушки которой наружу проступила прозрачная капелька лимфатической жидкости, воссозданная с помощью цинковых белил.
– Какая страшная картина! – вырвался у Чада невольный возглас.
– Фрагментарность объектов – один из признаков расстройств шизофренического спектра.
– У Оскара шизофрения?
– И не надейтесь! – Она шутливо погрозила пальцем. – Вы услышите от меня только то, что вам положено знать, а диагнозы моих пациентов не входят в этот список. Могу лишь предположить, что мы видим эмоциональный процесс – вероятно, здесь он отрефлексировал смысл неволи, самовольного заключения.
– Еще бы! Провести сорок лет в психиатрической лечебнице!
– Оскар хорошо себя чувствует. Лучше, чем в те годы, когда меня только назначили его лечащим врачом. Время идет ему на пользу, как бы странно это ни звучало.
Арлин предложила Чаду присесть, и они расположились на небольшой кушетке у стены, откуда открывался хороший обзор на экспозицию.
– Когда я пришла в Бетлем, меня заинтересовал случай Оскара. К тому времени его врач, доктор Марш, оставил попытки ему помочь, и до сих пор Оскар считается труднокурабельным пациентом. Я общалась с его отцом, когда он еще был жив, он до конца дней не терял надежды на исцеление сына.
Чад удрученно вздохнул:
– Я не могу понять. Торп говорил, и вы подтверждаете, что Оскар Гиббс нездоров. Но разве тот, кто не осознает себя, может писать с подобной осознанностью? Я видел другие его работы, мне показалось, что его воображение и мастерство вполне здравы.
– Пациенты редко осознают масштаб собственной патологии, это правда. Но самовыражение – это их способ коммуникации, универсальный язык, с помощью которого они общаются с окружающим миром, говоря больше, чем способны вербально. А в случае с Оскаром к тому же и единственный.
– Неужели он и вправду за все годы не проронил ни слова?
Арлин кивнула.
– А другие пациенты, с ними он тоже не общается?
– Принадлежность к этому миру не обнаруживает невидимой связи между его обитателями. Каждый пациент живет в собственной вселенной, и доступа туда посторонним нет. Однако… – Она сделала паузу, приложив палец к губам, как бы предостерегая себя от поспешно сделанных заключений. – Должна отметить, что, хотя реципиенты нечасто общаются между собой, все же они проявляют бóльшую открытость себе подобным. Не в случае с Оскаром, но все же… Врач для пациента как сигнальный маячок, возвещающий о последующем стрессе: прием лекарств, изматывающие разговоры, чрезмерно близкий контакт, процедуры. Пациенты не любят всего этого, хоть и считается, что белый халат их успокаивает. Но вот рядом с другими пациентами они иные. За многие годы наблюдения я пришла к выводу, что каким-то внутренним чутьем они безошибочно определяют своих и чужих.
– Каким образом?
– С точки зрения науки этому есть объяснение. При депрессии, например, меняется химический состав организма, от кожи начинает исходить специфический запах, который невозможно уловить, если не встречал его раньше. Да и в целом могу отметить, что есть нечто общее у людей с психическими расстройствами. Некий особый блеск в глазах, напряжение, скрытое в уголках губ. Это похоже на трепещущий нерв, улавливающий сигналы, схожие с его собственными. – По лицу Арлин пробежала зловещая тень. Она повернулась к Чаду и понизила голос: – Знаете ли вы, например, почему некоторые пациенты вращают глазами и озираются?
Чад помотал головой.
– Они следят за теми, кого мы с вами не видим. За существами, внешний вид которых нам не вообразить. Прислушиваются к голосам, которые вам не услышать. Эти воображаемые чудовища для них так реальны, что за ними необходимо постоянно наблюдать, чтобы не пропустить их нападение. Вам когда-нибудь снились кошмары? Вы бродили по нескончаемой лестнице, которая никуда не ведет? Стояли на краю пропасти и знали, что через секунду полетите вниз со страшным криком? Понаблюдайте в следующий раз за глазами пациента – вы уже не сможете смотреть на мир иначе.