Она дошагала до здания и поднялась к себе в кабинет. Щелкнула замком изнутри. Привычка, ничего не поделаешь. Правила Бетлема, как и любой психиатрической лечебницы, запрещали многое, но некоторые из правил становились частью жизни. Не позволять пациенту встать между тобой и выходом и всегда закрывать за собой дверь.
Сев за стол, Арлин подняла трубку стационарного аппарата и набрала номер Торпа. Пока шли гудки, она уже выстроила в уме план их разговора, и когда Торп ответил, казалась собранной, как в любой из дней, любой из часов, проведенный в стенах Бетлемской королевской больницы.
– Энди? – произнесла она настороженно.
– Да, – услышала она в ответ бодрый здоровый голос. – Все в порядке? – Торп слишком хорошо знал Арлин, чтобы поверить в будничность раннего звонка.
Арлин не стала томить.
– Приезжай, ты нужен мне, – вздохнув, сказала она. – Кое-что случилось. Я не могу ни с кем это обсудить, да и не желаю. Ситуация слишком неоднозначна.
– Что стряслось?
– Мы нашли Чада на полу в хранилище. Один Бог знает, как ему удалось туда пробраться; он совершенно потерян, не понимает, почему ему так плохо. Весь в синяках и царапинах, словно боролся с кем-то или оборонялся. Я не знаю, что и думать.
– Он что-то сказал?
– Лучше бы молчал. Чад бормочет что-то несвязное, не понимает, где он, и в то же время – он слишком осведомлен. Боюсь, он не выдержал напряжения, увидел то, к чему не был готов. Энди, клянусь тебе, я всеми силами удерживала его от падения, меньше всего я желала ему зла.
– Во-первых, сохраняй спокойствие. Мы предполагали, что так может случиться, не так ли? – Спокойный, уверенный голос Торпа вернул Арлин толику самообладания. – Он ведь был готов.
– Нет.
– Был. Иначе не оказался бы там, не стал бы смотреть! Он выбрал этот путь, знал, на что идет, отрекся и зашагал. Теперь он крепнет и еще удивит, даю тебе слово. Чад еще покажет всем нам.
– Он совершил это на фоне патологии.
– Послушай, – Торп постарался придать голосу оттенок небрежности, – его настоящее – это его будущее, мы не в силах повлиять на него, даже если бы хотели.
– Ты сможешь приехать?
– Разумеется. Закончу дела – и приеду в Бетлем, увижусь с ним и дам взбучку, какой он заслуживает. А пока расскажи-ка мне, что именно он говорит, а главное, как ведет себя, как дышит. Расскажи мне все как врач и друг, а я попытаюсь дать совет как человек, которому отнюдь не все равно.
Арлин повесила трубку, руки у нее дрожали.
Она вышла из кабинета, спустилась на этаж ниже и пошла по коридору мимо палат, в которых принимали амбулаторных пациентов. Вид этих небольших чистых комнат и их временных обитателей успокаивал Арлин: то были пациенты с высоким реабилитационным потенциалом – всевозможные ипохондрики и тревожники. Тонко отстроенные, все еще хорошо функционировавшие души, они внушали ей надежду. Конечно, многие из тех, кто сейчас заходит лишь раз в неделю, – вернутся. Вернутся уже другими. Но пока болезнь не вцепилась в них цепкими клешнями, они все еще способны думать о себе как о здоровых, слегка пошатнувшихся без опоры божьих существах. «Пусть так и будет. Пусть только так и будет, – подумала Арлин, бросая кому-то на ходу улыбку. – Лучше никогда не возвращайтесь сюда, не привыкайте к мысли, что вам здесь найдется место, потому что, черт побери, оно найдется! Это логово готово принять вас, как принимает каждого, кто допустил мысль о зыбкости, уверовал в сокрушимость, кто оглянулся не в тот час. Уходите отсюда, прочь, прочь! Живите так, как если бы ваше сознание никогда не тускнело, а лишь единожды взорвалось кошмаром, который, быть может, и пройдет, точно страшный сон. Дышите глубоко и не бойтесь. Не то страх погубит вас, как губил многих до и погубит после».
Она почти бежала по коридору, приближаясь к палате, все больше волнуясь, рисуя в воображении облик Чада, который так и стоял у нее перед глазами, когда она увидела его без сознания, лежавшего на каменном полу без признаков жизни. Он был недвижим, как будто силы окончательно покинули его, но когда его подняли, Чад все же смог улыбнуться печальной улыбкой, которая не шла теперь у Арлин из головы. Она знала эту улыбку, узнала бы ее из тысяч других, и она пугала ее так, как может пугать неизлечимая болезнь, признаки которой отчетливо встают перед глазами сведущего.
Наконец она добралась до палаты. Чада уложили в отдельном боксе, чтобы ничто и никто не потревожил его. Когда она вошла, он лежал ровно в том же положении, что и несколько часов назад, на аккуратно заправленной чистой постели в полумраке и тишине. Глаза его были прикрыты, по неровному дыханию Арлин определила, что Чад не спал, скорее дремал, плавая где-то на грани сознания.
Она присела на край кровати; простыни хранили прохладу, словно тело Чада не отдавало тепла. Позволила себе коснуться его руки – она казалась очень слабой. Сердце ее пронзила жалость, но она понимала, что не имеет права проявить ее.
– Чад?
Он открыл глаза, в них промелькнуло узнавание.
– Арлин. Вы здесь.
– Где же мне еще быть, – усмехнулась она. – Как ты себя чувствуешь?
– Мне кажется, я в порядке, просто почему-то не могу подняться.
– И не надо. Отдыхай. Это нервное напряжение, да к тому же переохлаждение. Ты пролежал в подвале несколько часов, пока кто-то из сотрудников не заметил, что дверь открыта, и не отправился проверить. Что ты забыл в хранилище?
– Вы знаете ответ.
– Это уж наверняка. – Она с неудовольствием сдвинула брови. – Есть что-то, что ты хотел бы обсудить со мной? Все же это не простые картины, и возможно, их вид произвел на тебя слишком сильное впечатление.
Чад отрицательно покачал головой, в глазах его читалась растерянность.
– Любопытно. – Он склонил голову, глядя на входную дверь. Волосы его разметались по подушке. – Только что у меня была Эвет…
– Что она хотела?
– Она как-то прознала, где я и что со мной случилось. – Голос у него был слабым, Арлин рефлекторно приложила палец к запястью, чтобы проверить пульс. Еле уловимый ритм обеспокоил ее.
– Что тебя удивило? – спросила она, продолжая наблюдать за выражением его лица, интонацией голоса, двигательной сферой.
– Сам не знаю, – отозвался Чад рассеянно. – Она словно стала другой. – Он задумчиво уставился на простыню.
– Другой?
– Да, будто стала понятнее. А ведь еще недавно я все не мог взять в толк, отчего она такая.
– А сейчас?
– Сейчас все иначе. Она поговорила со мной, и все вдруг прояснилось. А потом у меня разболелся живот, и я попросил ее уйти.
– Сейчас тоже болит?
– Немного. Но меня больше беспокоит голова. В ней стало как-то нестабильно. – Чад коснулся рукой затылка, а затем и лба.
– Опиши, что чувствуешь.
Чад ощупал себя слабым движением руки.
– Тяжело сделать вдох. А вот выдох дается легче, – в задумчивости начал перечислять Чад. – Кожа стала тоньше, это я могу точно сказать. И внутри все словно раздвинулось.
– Что-то еще?
– Теперь там образовалось пространство. Какая-то пустота. Но временная. Кажется, она должна скоро пройти.
– Хорошо. Ты так ощущаешь ее? Как временную?
– Эвет…
– Что с ней?
– Она говорила про Мэри. Что-то про Мэри и ее картину, но я не могу вспомнить. Что-то важное и, кажется, печальное.
– Тебе нужно сосредоточиться, забудь на время про Мэри и Эвет, думай только о своем самочувствии.
– Мне как-то не по себе.
– Это все они, картины, ты потрясен, я ведь предупреждала.
– Та таблетка… – Чад сглотнул. – Она странно подействовала на меня, мне кажется, это она вызвала видения и обморок. Я знаю, что сам попросил вас, но скажите, что же вы дали мне?
Арлин ласково взглянула на Чада и приложила руку к его лбу. Убрала налипшие пряди, пока Чад не сводил с нее требовательного взгляда. Белки его глаз отливали серебром. Наконец она убрала руку и убедительно произнесла:
– Послушай меня внимательно. То, что произошло в хранилище, то, что ты там испытал, не имеет отношения к какому-либо внешнему воздействию. Галлюцинации, которые ты наблюдал, и физическое недомогание, которое ощущаешь сейчас, никак не связаны с препаратом, что я дала тебе. Мы найдем объяснение твоему состоянию позже, когда ты поправишься. А пока я хочу, чтобы ты знал: когда ты попросил меня о помощи, то был слишком настойчив. – Она часто заморгала. – Так настойчив, что это вызвало беспокойство. Я испугалась, что, если откажу, ты найдешь другой способ. Возможно, тебе удалось бы подговорить Фила или кого-то из медсестер, и если бы они согласились посодействовать, кто знает, чем это могло бы обернуться! Я не могла этого допустить. Я должна была держать ситуацию под контролем, следить за тобой, а это означало лишь одно – ты должен был получить желаемое, прожить опыт, который так страстно искал.
– Что вы дали мне, Арлин?
– В капсуле был витамин. Она безвредна. Это плацебо, Чад, пустышка. – Арлин развела руками. – Она не принесла бы тебе никакого вреда.
– Я не верю вам, – прошептал Чад.
– Я никогда бы не поставила жизнь пациента под угрозу. Неужели ты сомневаешься в этом? Я забочусь о тебе и сегодня звонила Торпу, он обещал приехать, чтобы навестить тебя. Он тоже обеспокоен.
– Я не хочу его видеть.
– В чем дело, ты не доверяешь ему? Он ведь помог тебе, ты можешь называть его другом. А впрочем, как знаешь. Настройся на выздоровление и не терзай себя мыслями о том, почему это случилось. Это лишь неприятный эпизод, от которого ты вскоре оправишься. Ты веришь мне?
– Наверное.
Арлин замялась, не решаясь задать следующий вопрос. Она приподняла край простыни и принялась складывать на манер бумажного журавлика.
– Хочу понять, достаточно ли ты окреп, чтобы рассказать мне.
– О чем?
– Как это было. – Она перестала терзать простыню и, отбросив деликатность, с вызовом и жадным интересом посмотрела прямо ему в лицо. – Я не давала тебе лекарств, это правда. Но по необъяснимой причине ты все же пережил психотический опыт. Я не спрашиваю, как тебе удалось достичь этой черты, я лишь хочу услышать, что ты ощутил, когда стал другим, как видел мир, как