– Милый мальчик, сейчас не лучшее время для подобных разговоров.
– Арлин… Прошу…
– Я не знаю, как ответить на твой вопрос. Люди бренны, они не желают покидать однажды построенную ими клетку. Но если кто-то сумеет… – Она помедлила, наблюдая, как капля за каплей устремляется по прозрачной трубке снотворное. – Я имею в виду, если человек по-настоящему готов разорвать эти узы – все, что держит его, – выйти навстречу новому, то, пожалуй, я бы назвала этого человека смелым. Нет, скорее отчаянным. Я бы восхищалась этим человеком и внимательно наблюдала за его превращением. – Чад едва ощутимо сжал ее пальцы, следом она почувствовала, как тает напряжение в его лице, а дыхание постепенно выравнивается.
– Я все думаю, откуда берется чувство.
– И?
– Оно рождается от мысли, как росток от семечка, – пробормотал Чад в полудреме. Он напоминал Арлин пресытившегося впечатлениями ребенка, который, пережив долгий и утомительный день, послушно отдавался спасительной дреме.
– То, что ты спрашиваешь, Чад, – прошептала Арлин, – лежит за гранью твоей силы. Это простирается так далеко, что кажется обманом. Но если ты смел настолько, чтобы посмотреть в ту сторону, отойти от себя, позабыть себя, наверное, тогда это бремя перестало бы терзать твою душу. Жизнь может быть построена только на утраченном. Мы не можем печалиться о том, чем обладаем, но нас переполняет горечь, если в какой-то миг мы осознаем, чего лишены. Ты не имеешь многого, как и каждый из нас, но, в отличие от других, твое сердце отзывается на пустоту. Лишь великий дух способен заявить о печали. Твоя меланхолия не что иное, как стон утерявшего, но знай, что чем больше ты утратил, тем большим вознаградит тебя разум. – Дыхание Чада становилось все тише, рот приоткрылся, веки расслабились. – Помни, что он не терпит пустоты, – проговорила она, зная наверняка, что он крепко спит и не слышит ее. – Ум не терпит изоляции и воссоздает утраченное с осязаемой достоверностью. Ты тоскуешь по утерянному, но не должен поддаваться обману. Ты должен различить в его шуме давнюю правду. Не сторонись ее, не то подсознание сделает эту работу вместо тебя. Не все безумцы – гении, но если гений безумен, то он беззащитен, как зверь, ослепленный яростью. И в таком случае его сил не хватит для последней, изнуряющей схватки. – Чад был так уязвим в эту минуту, так трогателен, что Арлин не удержалась и нежно коснулась его щеки. – Отдыхай, а потом просыпайся, и пусть боль незримого отступит от тебя. Ты справишься. Мы справимся.
Арлин разыскала Эвет на заднем дворе, где та играла в баскетбол с другими пациентами. Она и забыла, что сегодня был день активного отдыха – день, в который пациенты Бетлема, все, кто желал и был способен принять участие в соревнованиях, собирались в команды и зарабатывали очки. Обычно Арлин присутствовала на подобных мероприятиях не в качестве врача, а в роли игрока – ей нравилось хоть изредка смотреть на своих подопечных другими глазами и участвовать в их жизни. И хотя ей не всегда удавалось вовлечься в процесс, Арлин находила приятным выражение радости, которое вспыхивало на лицах, восторженные возгласы, когда удавалось забить гол или набросить кольцо на колышек, хлопки и дружеские постукивания по спине – пусть ненадолго, это все же создавало иллюзию благополучия. Когда пациентам удавалось одержать маленькую, но столь значимую для каждого победу, Арлин радовалась этому больше любого из них.
Яркий солнечный свет заливал полянку, на которой велась игра. Арлин с облегчением сняла обувь и сбросила халат, оставив его на спинке одного из стульев, выставленных вдоль стены. Там же, в тени, сидели два медбрата и медсестра, с улыбками наблюдая за игрой, ни на минуту не теряя бдительности.
Это была упрощенная версия баскетбола: на противоположных сторонах небольшого поля, на двух столбах метра полтора высотой размещались кольца с сеткой. Они были шире обычных, но даже с этими условиями справлялись далеко не все. Игра шла медленно, то и дело участников что-то отвлекало, и тогда кому-то из персонала приходилось подходить и уточнять, все ли в порядке. Арлин увидела и Льюиса, его трудно было не заметить: он возвышался над другими участниками подобно горе, окруженной холмиками, но держался, как всегда, застенчиво. Арлин вздохнула. Она так устала оценивать пациентов, наблюдать их через призму профессиональных навыков. Вот и сейчас она снова заметила заторможенность Льюиса и насторожилась. Ему нельзя перегружаться – пусть он и выглядит могучим великаном, в душе он сущее дитя и устает так же быстро. Нужно дать медсестре распоряжение присмотреть за ним. Пусть поиграет, но не больше десяти минут, потом его следует направить в палату.
Среди игроков была и Эвет. На ней, как и на остальных участниках, была надета спортивная форма – футболка и свободные шорты. Держалась она слишком бодро, лицо раскраснелось – пожалуй, она была немного перевозбуждена, однако не критично. Сейчас это даже к лучшему.
Арлин с приветливой улыбкой направилась в ее сторону, не беспокоясь о том, что помешает игре, – на ее присутствие мало кто отреагировал. Внимание Эвет было сосредоточено на мяче, который в данный момент находился в руках у Надин, пациентки, страдающей параноидной шизофренией. Она крепко сжимала мяч, совершенно точно не планируя кому-либо передавать его. Кажется, Эвет догадалась об этом, так как на ее лице застыла решительная гримаса. Растопырив руки, она пошла на Надин, без сомнений, намереваясь отобрать мяч силой либо хорошенько потолкаться.
– Эвет! – воскликнула Арлин прежде, чем обе женщины оказались в опасной близости друг от друга.
Эвет тотчас обернулась, вскрикнула от радости, завидев Арлин, и бросилась ей в объятия.
– Как твои дела? – спросила Арлин, пытаясь мягко высвободиться из цепких рук. Она отрицательно покачала головой, заметив, что один из медбратьев привстал, беззвучно спрашивая, нужна ли помощь. – Сегодня замечательный день, не так ли?
Эвет не ответила, продолжая яростный напор, состоящий из объятий, всхлипываний и прорывающегося наружу смеха.
– Ну, ну, давай осторожнее, не то мы опрокинемся на землю, – примирительно сказала Арлин и, так как Эвет не отпускала ее, решила присесть на траву. Девушка примостилась у нее на груди. – Ты устала – может, хочешь отдохнуть?
Эвет отрицательно замотала головой.
– Ну хорошо, можем посидеть и здесь. Я вижу, что почти все пришли; как продвигается игра?
– Я забросила два мяча!
– Чудесно, дорогая, просто замечательно! Мне приятно видеть, когда ты так воодушевлена, но ты помнишь о том, что нужно беречь себя, верно?
– Ага. Надин достает всех нас, ей вечно нужно показать, какая она крутая, а всем плевать. Она боялась только Мэри, но теперь ее с нами нет.
– Да, Мэри необходимо набраться сил. Впрочем, ты не должна печалиться, все образуется. Милая, я хотела сказать тебе кое-что важное. Послушай меня, пожалуйста, очень внимательно.
Эвет настороженно вскинула голову. Брови ее сдвинулись, рот приоткрылся, глаза принялись блуждать по лицу Арлин. Эвет была сверхчувствительна к тревоге и моментально замыкалась при малейшем намеке на нее. Арлин заставила себя широко улыбнуться.
– Ты ведь понимаешь, что, даже если кто-то очень любит игры, он вовсе не обязан всегда в них играть. Понимаешь? Вот, к примеру, ты. Ты любишь баскетбол, теннис, но не играешь в них постоянно, ведь так? У людей есть привычки, какие-то качества, но они не обязаны проявляться постоянно, согласна?
– Да! – с готовностью закивала Эвет, однако Арлин не была уверена, что та поняла ее мысль.
– Прекрасно, моя дорогая. Или, скажем, многие люди умеют произносить неправду, но это не значит, что они без конца лгут.
– Я – нет.
– Конечно, дорогая. Ты просто не всегда говоришь правду. Это вполне допустимо. Как и все, ты, наверное, боишься, что тебя накажут, хотя это вовсе не так! Ты должна знать, что говорить правду порой можно. Это разрешено и иногда даже полезно, потому что помогает кое-что узнать. Правда может помочь другим, вот почему так важно иногда ее произносить. Надеюсь, ты отнесешься к моим словам ответственно, как тогда, помнишь, я велела тебе никого не пускать в палату Оскара, пока он не закончит картину? – Эвет энергично закивала. – Ты отлично справилась, и Оскар был тебе признателен. Конечно, он не сказал этого, но я его врач и точно знаю, что он был благодарен. Та картина теперь находится в хранилище, ты обязательно увидишь ее.
– Ух ты!
– А возможно, Оскар нарисует что-нибудь и для тебя, ведь ты не просто художница, но вдобавок еще и симпатичная! – Арлин подмигнула Эвет и обернулась, чтобы удостовериться, что их никто не слышит. На счастье, игра вошла в активную фазу и громкие выкрики победы заглушили все вокруг. На поле поднялась радостная суматоха, когда Льюис забросил, а учитывая его рост, скорее заложил мяч в корзину.
– У меня есть еще одна просьба. – Арлин вновь повернулась к Эвет. – Что бы ни было раньше, я хочу попросить тебя с этого дня говорить только правду.
– Но я и так говорю правду! – воскликнула Эвет, распахнув глаза.
– Разумеется! – кивнула Арлин. – Я не хотела подвергать это сомнению, просто иногда так случается, что то, что мы считаем правдой, на самом деле ею не является. Я знаю, что ты заботливая девочка и хочешь, чтобы всем вокруг было так же хорошо, как и тебе, не так ли? Так вот, я должна сказать, что всем станет только лучше, если ты не побоишься называть вещи своими именами, этим ты никому не навредишь. А я обязательно вознагражу тебя за усилия.
– Позволите дружить с Дэйвом?
– С Дэйвом? – удивилась Арлин, машинально бросив взгляд на площадку. Двадцатилетний Дэвид поступил недавно с расстройством памяти. – Да, дорогая, – продолжая улыбаться, произнесла Арлин. – Но с одним условием. Это случится, только если Дэвид тоже этого захочет. Нет ничего зазорного в том, что в твоем сердце живет любовь, но сейчас я хочу удостовериться, что ты запомнила то, что я сказала тебе.