Цепи меланхолии — страница 51 из 53

– Всего один. Но им ты лишь подтвердил то, что я всегда знала.

– Почему я такой? – сокрушенно спросил Оскар.

– Если гений не проявляет себя и ничего не требует, какой же это гений? Твоим единственным препятствием был здравый разум, и ты расправился с ним. Раз за разом ты выбирал уходить в долину, полную теней, и скоро я вновь тебя потеряю. Ты здесь ненадолго. Эти краткие периоды, когда ты говоришь со мной, – маленькая вспышка перед очередным скачком, который совершит твое сознание. Только истинные творцы кладут все на алтарь искусства. А ты есть не кто иной, как гениальный художник, бесстрашный воин, величайший из творцов.

– Прости, Арлин, прости, если сумеешь.

– Я горжусь, глядя на тебя, стоящего на авансцене великого искусства, но я знаю, что свет этих прожекторов тебе невыносим, скоро ты спрячешься в свое укрытие, вновь станешь безмолвным. Мне нужно лишь время, чтобы подготовиться к этому. Это всегда немного сложно. – Из ее груди вырвался тихий стон.

– Останови меня, – прошептал Оскар, дрожа от ужаса. – Арлин, умоляю, сделай что-нибудь. Дай мне лекарство, силу, какое-нибудь слово, способное вернуть меня.

– До сей поры в переходах тебе помогал запах растворителя. Но, возможно, и он скоро перестанет действовать.

– Я не хочу уходить, мне хорошо здесь, с тобой, я больше не желаю рисовать, не желаю видеть кошмарных созданий. Я хочу остаться! Прошу, помоги мне! Пусть мне приносят чашку кофе с утра, хочу есть булочки и умываться холодной водой, умоляю, не отпускай меня!

– Мой милый, любовь моя… Думаешь, я не пыталась? Все эти годы я применяла к тебе так много разных методов, выписывала препараты, которые боятся назначать самые прогрессивные врачи, разрабатывала собственные механизмы терапии. – Она подалась вперед: – Помнишь, как я рассказывала тебе о храмах и жрецах? Секрет в том, Оскар, что медицина произошла вовсе не из снов.

– Из чего же?

– Конечно, из любви. Из желания спасти близкого, продлить его пребывание в этом мире. Все это берет начало только в сердце… У меня хватит сил, но я так долго старалась… Ничего не помогает. Лишь только твое сознание откликается на манипуляции, как подсознание берет верх. Оно не отпускает тебя.

– Попробуй снова.

– Не сомневайся. Я буду пробовать и никогда не оставлю попыток сберечь тебя. Но ты ускользаешь, словно тень, проходишь сквозь пальцы и таешь. Я видела это слишком много раз… – Она судорожно выдохнула. – Но в этот раз все иначе. В этот раз приступ длился, как никогда, долго. Несколько месяцев, Оскар.

– Что это значит?

– С каждым разом твой уход становится все продолжительней. Прежде ты никогда не уходил так надолго. Что-то в твоем мире пыталось удержать тебя… Меланхолия. Это она поработила тебя, и ты поддался, не желая возвращаться ко мне. Теперь я боюсь, что в следующий раз ты не выберешь меня, предпочтешь навсегда остаться там, и моя единственная возможность поцеловать тебя, наши краткие встречи – все исчезнет.

– Даю тебе слово вернуться.

– Не давай таких обещаний. Ты не сумеешь сдержать их. Твое предназначение – это искусство, и ты будешь писать, пока бьется твое сердце. Никакая жизнь, придуманная или настоящая, не изменит того, что ты был рожден великим живописцем, пусть и разделенным двумя мирами. Твои руки наделены мастерством, а глаза – ясностью. Не оглядывайся на меня, отправляйся туда, где сбережешь этот величайший дар. Об остальном не беспокойся. – Арлин решительно поднялась и оправила юбку, собранная и в то же время растерянная. Он последовал ее примеру, и они встали напротив друг друга, не сводя глаз, не решаясь сделать шаг навстречу или отступить.

– Дыши, – попросила она.

– Правило трех вздохов.

– Используй его, чтобы вернуться. Пусть это станет твоим новым ключом. Ты должен беречь силы. Ведь каждый день ты проходишь самое страшное наказание из возможных. Прежде чем ты уйдешь и снова останешься один, в своей новой истории, с новыми героями, страстью и новой болью, я хочу, чтобы ты знал: пытка собой страшна лишь тогда, когда человек бесчестен. Когда он, переполненный иллюзиями, предстает перед внутренним зеркалом, все, что ему захочется сделать, это разбить его вдребезги, только бы не смотреть на то, что он так долго скрывал от себя. Пытка собой страшна, лишь когда лживы помыслы, но если сердце преисполнено чистоты, то, подойдя к внутреннему зеркалу, ты не убежишь в страхе, а протянешь руку и коснешься своего духа. Ты в безопасности, если честен, если знаком с грехом так же близко, как и с добродетелью, но при этом всегда делаешь правильный выбор. Génie[56] – не что иное, как «дух». Помни, что если умом ты так же близок к божественному, как и сердцем, то любовь все же проникнет сквозь толщу тьмы.

– Как я могу доверять себе, если всякий раз превращаюсь в кого-то еще?

– Иногда разуму удается тебя обхитрить и ты веришь, что стал иным. Но в глубине души ты знаешь, кто ты.

– Я так много потерял на этом пути. Но все еще не знаю что.

– Ответь на этот вопрос сам – себя ли, меня, любовь… Все мы чего-то лишены и обречены на поиски. Узнать, что мы обрели, невозможно, ведь тогда нам придется поверить, что мы счастливы. А люди не умеют быть счастливыми. Пусть психика стремится к стабильности, но, достигнув ее, она срывается в пропасть. Твой рассудок однажды сделал выбор и всякий раз делает его снова. Ты можешь контролировать сознание, но не подсознание, не его механизмы. Как бы ты ни сопротивлялся, все же скажу – ты на верном пути. Ты там, где и должен быть, и ничего, слышишь, ничего не могло быть иначе.

– Я боюсь, Арлин. – Оскар затрясся всем телом, и Арлин крепко обняла его, чувствуя, как проступают кости сквозь одежду. – Я боюсь места, куда уйду, боюсь, что не сумею вернуться.

– Но ты уже бывал в Древнем Египте, на Пелопоннесе и Востоке, ты нырял в пучины океана и нежился под тропическим солнцем, ты вторил ветру высочайших из гор, ты вращал штурвал и открывал континенты.

– И я же видел кровь и оторванные конечности, вырванные зубы и кишки.

– Художникам не пристало отворачиваться. Ты – Оскар, и в то же время ты все, чем захочешь быть. Vita brevis ars longa[57]. Ты – поклонение искусству, но ты и есть искусство; ты – любой из живущих на земле, в любое из времен!

– Но кто тогда Чад, студент, который поступил в художественную академию, чтобы научиться писать?

– Сегодня это Чад, завтра – кто-то другой…

– Кто ты, Арлин?

– Я самая счастливая женщина на свете, ведь я та, кого ты любил первой, и та, которую будешь любить последней.

– Разбей статую, Арлин. Меланхолия овладела моим разумом, все дело в ней.

– В меланхолии ты нашел лекарство. Она не сгубила тебя, но спасла.

– Но она лишила меня любви! – выкрикнул Оскар, и Арлин с Эвет вздрогнули. – Я искал любви, вот что я когда-то потерял, я понял это только сейчас. Я люблю тебя, Арлин. Люблю всем сердцем! – закричал Оскар. – Пусть это чувство станет моим якорем, пусть оставит меня на этой земле, рядом с тобой, и даю слово, что никогда не обижу, буду верен тебе вечно. Неужели сила любви не способна спасти меня, ведь я так отчаянно прошу об этом! Я потерял возможность быть с тобой, вот отчего тоскует мое сердце, вот почему я всякий раз возвращаюсь. Но раз уж мне суждено странствовать между двумя мирами, если я не могу быть с тобой, тогда ты отправляйся со мной!

– Мне нет там места, – тихо сказала Арлин. Она прижала его голову к своей груди и произнесла тихо, чтобы он услышал: – Спасибо за эти слова. Но я должна быть здесь. Здесь живут твои картины, кто-то должен заботиться о них, ведь наступит день, и мир узнает о величии, которого ты достиг. Мой родной… Я вижу, что ты измотан. Скоро я отведу тебя в палату, и ты уснешь. Я не знаю, сколько времени у нас осталось – возможно, завтра ты уже не узнаешь меня, а может быть, провиденье подарит нам еще несколько счастливых дней. В далях, в которые ты отправишься, есть место лишь одному. Лишь избранным дано познать то, что видел ты. Я не смогу быть твоей спутницей, Оскар, но я всегда буду ждать. Каждую минуту, каждый миг моей жизни. Когда ты вернешься, я буду здесь. Узнавая меня, ты будешь дарить мне счастье. Ну а если однажды не сумеешь, что ж, моя память сохранит эти мгновения.

– Арлин!

– Закрой глаза и дай обнять тебя, я хочу запомнить это объятие и наш поцелуй. Коснись моих губ так, как тебе этого хочется. Ты уходишь от меня, я чувствую, наше время истекает. Перед падением в бездну, перед погружением в темноту, пока призрак Меланхолии вновь не позвал тебя по имени, пока не поманил в свои призрачные сети и не забрал у меня, прошу еще минуту. Всего минуту, еще чуть-чуть, мой драгоценный, радость моя, счастье мое. Милый Оскар, ты уходишь… Я вижу, тебе пора. – Слезы катились из ее глаз. – Прощай. Нет, не прощай, до скорой встречи. Не страшись быть один, просто возвращайся ко мне. Всегда… Возвращайся…


Оскар, Арлин и Эвет стояли, обнявшись, но Оскар не чувствовал их поддерживающей силы. Глаза его были прикрыты, руки одеревенели, он тяжело и медленно дышал. Отстранившись, он посмотрел вокруг и с удивлением разглядел невиданный прежде зал с длинными рядами стеллажей, уставленных незнакомыми картинами. Он сделал три глубоких, головокружительных вдоха и выдоха, проникающих к самому основанию легких, и в бескрайнем хранилище, гулком от стихших голосов и наполненном угасающими всполохами, Оскар Гиббс остался один.

Эпилог

Excludit sanos, Helicone poetas[58].

Демокрит


Луч утреннего солнца упал на стену, и Торп, поймав его движение, поморщился. «Кто выбрал этот идиотский оттенок краски?» – подумал он, но не проронил ни слова, а вернулся взглядом к сидящим внизу студентам. Первокурсники. Молодые и уверенные в себе. Пожалуй, даже слишком. Не помешает сбить с них немного спеси. Вот только для начала нужно понять, кто из себя что представляет. Пока они даже не притворяются, что им интересно. Ничего, пройдет время, и они будут обращаться мыслями к этим дням, пытаясь понять, что же упустили, где не к месту зевнули, что проморгали, хихикая над одними им известными глупостями.