Торп кашлянул, привлекая внимание аудитории, и студенты затихли, их головы повернулись к профессору, занявшему излюбленную позицию – на верхушке узкой винтовой лестницы, служившей ему трибуной. Он поправил и без того идеально сидевший джемпер и очки. Теперь он был готов продолжать.
– Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что в жизни есть вещи, которыми нельзя поделиться? Мы можем оставить наследство, передать потомкам свой дом, автомобиль, ценные бумаги. Но мы не можем сделать это с гениальностью. Гениальность нельзя передать, ее нельзя принести кому-то в дар. Она может принадлежать лишь своему владельцу, гениальности невозможно обучить, а иногда даже и распознать ее.
Я хочу рассказать вам о направлении в искусстве под названием «ар-брют». Это искусство, в котором понятия патологии и нормы соприкасаются так плотно, что разделить их уже невозможно. Альфред Барр[59] еще в тридцатых включил рисунки психиатрических пациентов в выставку, посвященную сюрреалистам. В 1913 году во время Международного медицинского конгресса сэр Джордж Саван организовал публичную выставку «психотического искусства» в Бетлемской королевской больнице. В Лозанне имеется обширная коллекция ар-брют, ее собрал Жан Дюбюффе[60], в свое время она наделала много шума, переплюнув даже Пикассо. В Бельгии работает музей доктора Гислена[61], в нем также представлена обширная коллекция предметов подобного искусства. Все это говорит нам об интересе к этому виду творчества. Почему же? Все потому, что художники с ментальными расстройствами дают нам возможность увидеть то, что мы не способны. Эрнст Юсефсон, Франц Пол[62], Ричард Дадд[63] – все это творцы, открывшие нам иную реальность. Наше сознание не допускает подсознание к творческому процессу. Душевно страдающие не имеют подобных ограничений. Их подсознание ничто не удерживает, и потому все, что находится глубоко внутри, выступает наружу для нашего с вами обозрения и, если угодно, анализа.
Однако я все же хочу вернуться к природе гения. Джо, подай мне, пожалуйста, вон ту книгу. Это антология величайших художников мира, собранная за многие столетия, включая наше с вами. Но в ней вы не найдете имени, которое больше других заслуживает там находиться.
Природа гения. Размытое понятие, если посмотреть пристально. Неопределенное, захватывающее. Как здорово обладать им, и как тяжко это бремя. Кто-то из вас встречал на своем пути гения? – Не дожидаясь ответа, Торп продолжил: – Мне довелось знать такого человека. Его зовут Оскар Гиббс, много десятилетий он жил и творил, не покидая Бетлемский госпиталь. В Оскаре Гиббсе присутствуют все признаки гения, хотя он никогда не осознавал себя художником.
Отец его был приходским священником, жизнь сына он построил по строгим правилам, но в путешествии по Италии привычный распорядок был нарушен – быть может, это стало предпосылкой возникновения недуга. Как бы то ни было, там, на обломках древнего города Брешиа, с Оскаром случился приступ, после которого жизнь его изменилась навсегда. Бытует мнение, что он потерял рассудок вследствие солнечного удара или какого-то потрясения. Что ж, второе вернее первого. Незадолго до того, как отправиться на руины римского форума, отец повел Оскара в пинакотеку Тозио Мартиненго[64]. И там, среди великолепных полотен итальянской и мировой живописи, Оскар обнаружил резцовую гравюру на меди Альбрехта Дюрера. Название ее – «Меланхолия».
Что случилось с Оскаром, чем его так поразила работа, созданная мастером в 1514 году? Быть может, его разум уже был поврежден и созерцание горестного шедевра лишь подтолкнуло его к окончательному краху?
Я склонен думать иначе: чувствительность Гиббса не шла ни в какое сравнение с восприятием обычного человека. И если мы, увидев картины, захотим прикрыть глаза от восторга или, напротив, распахнуть их от изумления, то на людей, подобных Оскару, они действуют иначе. Меланхолия – как чувство, как смысл – буквально сошла с гравюры и овладела им. Поразила ли его лестница, уходящая в небеса? Костлявый пес, умирающий от истощения, или задумчивая ангелоподобная фигура, порабощенная печалью? Быть может, он услышал зов колокола или шепот песка в часах, напоминающих о беге времени. Все это символы, не оказывающие прямого воздействия, но сила, заключенная в них, от того не уменьшается. Какого из уровней познания достиг Оскар, разглядывая бессмертное творение, расценил ли недостроенную башню как символ непостижимости искусства? Знаю лишь то, что груз меланхолии оказался слишком тяжким для Оскара, ибо, как говорил о своей работе сам Дюрер, «человеческого разума для этого недостаточно. Лишь одному Богу известно все это».
Отец, посчитав приступ Оскара результатом солнечного удара, прикрыл его голову соломенной шляпой. Забегая вперед, скажу, что он много лет ждал выздоровления сына, но, не дождавшись, скончался от болезни сердца.
После поездки Оскар вернулся в Лондон слабым и немощным, быстро терял силы и душевное равновесие. Следом пришла болезнь, и она вырвалась из него, словно зрела столетие. С помешательством он обрел и нечто другое – невероятное мастерство живописца, предпосылками к которому он не обладал прежде. Его сознание затуманилось, и в то же время оно проявилось особенно ясно. Это было появление звезды, рождение его гения. Допускаю, что Оскар относился к той породе людей, которые считают, что гениальности как таковой не существует, а существует лишь настойчивость, рвение, прилежание и тяжкий труд, несущий награду в виде слияния с высшими силами, откуда берет начало любое искусство. Но я, профессор Эндрю Торп, уверенно заявляю: гениальность существует. Я знаю это совершенно точно, потому что был ее свидетелем.
Говорят, что, когда приходит меланхолия, отступают все грехи. Оскар Гиббс за свою недолгую сознательную жизнь не успел скопить грехов. И все же, если бы существовала возможность спросить, о чем он жалеет, наверняка он обратил бы молчаливый взор в сторону той, которая последовала за ним. Последовала туда, откуда любая другая бежала бы в суеверном страхе.
Если вы когда-нибудь захотите посетить Бетлем, то кроме потрясающих статуй Мании и Меланхолии вы увидите репродукцию картины Хогарта «Карьера мота». На ней он изображает опустошенного, разорившегося человека, чья жизнь завершилась чередой потерь и разочарований. Он умирает в больнице для умалишенных – таков итог несчастного, он потерял все, чего достиг. Теперь впереди лишь годы, наполненные страданием. Единственная, кто переживает за мота, – его девушка. Ее любовь не способны остановить ни долги, ни стены психиатрической лечебницы. Силой любви она греет его на расстоянии, даря веру в то, что в мире не все безнадежно.
Возлюбленной Оскара Гиббса досталась малость, которая не сумела бы удержать другое, более ветреное сердце. Но сердце Арлин Дейтс было столь щедрым, что сумело сохранить и прошлое, и будущее. «Любовь слишком возбуждает пациента», – сказала бы она. Ирония в том, что Оскар сознавал себя лишь в мгновения любви. Лишь в краткие периоды возвращения он был способен вспомнить о том, что живет не только искусством. Он заместил любовь живописью, и я как искусствовед не могу отрицать, что это была справедливая сделка. Надеюсь, Арлин на меня за это не в обиде, ведь в конечном счете каждый творец стремится к свободе. И пусть безграничность этой свободы ведет лишь к безграничной внутренней пустоте, Оскар Гиббс сумел заполнить ее. Отдавшись во власть меланхолии, этого терпкого яда, которым истекает каждое непорочное, возвышенное сердце, он сумел сберечь и преумножить то сокровенное, что было даровано ему свыше.
Говорят, нельзя позабыть однажды увиденное произведение искусства. Печать его навеки оставит в душе след. В недрах психиатрической лечебницы и по сей день хранятся картины, которые никому не решаются показать, ведь при взгляде на них людей охватывает непреходящая мучительная тоска. Имя автора стараются скрыть, но я уже назвал его вам.
Оскаром Гиббсом владела сила, которой он не мог противостоять, и он заплатил за гениальность слишком высокую цену. Правы те, кто отчаянно стремится огородить мир от созерцания его полотен. Слишком мало нас, готовых к честности, слишком редко мы встречаем правду в ее натуральном масштабе. Люди все еще с опаской смотрят на искусство аутсайдеров – возможно, они никогда не сумеют до конца понять его, определить ему место внутри себя… – Торп задумчиво остановил взгляд на стене, цвет которой больше не раздражал его. – Тому, кто однажды услышал, как гремят цепи меланхолии, нет пути назад. Приступы Оскара Гиббса участились перед смертью, и он впал в состояние полного беспамятства. Он никогда не покидал стены лечебницы, написав за свою жизнь более тысячи картин, и умер с кистью в руках в одиночной палате Бетлема.
Считается, что его полотна столь же страшны, сколь гениальны. И пусть говорят, что сердце неподготовленного зрителя способно остановиться от созерцания подобного искусства, я бы сказал, что важнее обеспокоиться тем, чтобы в его близости оно было способно биться чаще.
Благодарности
Благодарю каждого, кто внес вклад и помог мне в замысле, исполнении и, что немаловажно, завершении этой книги.
Алексей, благодарю тебя за поддержку и безусловную веру в мое творчество.
Анастасия Давыдова, спасибо за удивительные открытия и за то, что познакомила с захватывающим миром художника.
Константин Грингут, благодарю Вас за вступительное слово.
Анаит Григорян, благодарю за внимание к деталям и бесценный опыт.
Юлия В., спасибо за красоту души, точность кисти и ценные инсайты.
Нэсти, спасибо за доверие и волшебство сотканного тобой мира!
Виктор, спасибо за то, что делишься опытом и всегда поддерживаешь.