На деревянной подставке – кухонные ножницы. Он шагнул к ним. Кровь Лены под ногами – такая красная, какой он еще не видел, – текла туда, где висели ножницы. Манос продвигался медленно, осторожно, слегка балансируя руками. Два шага по крови… скользкой, липкой. Но теперь ножницы были у него.
Готово. Лучше не бывает. Теперь не терять времени. Для Лены ничего сделать уже нельзя, но еще можно попытаться спасти Лиз. Если он не поспешит, кровавые следы приведут Хансена прямо к нему.
Манос выскользнул из дома. Ветер переменился и ласково поглаживал лицо. Он присел на корточки, взял ножницы трясущейся рукой и, едва сознавая, что делает, принялся резать сеть. Резал, чертыхался, рвал свадебное платье. Лиз пошевелилась. Открыла глаза. Вспомнила. Манос ладонью накрыл ей рот. Она запаниковала, потом поняла. Дыхание ее участилось. Она попыталась встать, но не смогла. Манос поднял ее на спину. Легкая, как перышко…
Дойдя до ворот, он потянул за ручку. Ручка предательски скрипнула. Но ворота не открылись!
Манос прислонил Лиз к каменной стене и жестом спросил, может ли она идти. Лиз кивнула и попыталась выпрямиться, упираясь рукой в стену. Нет, не получится. Она схватила его за руку и не отпускала. Попробовать переправить ее через стену? Он вспомнил, что видел на кухне, там же, где висели ножницы, связку ключей. Должно быть, Хансен бросил их туда, когда вернулся. Один из них наверняка от ворот.
Манос решил вернуться и опустил ножницы в карман. Кому-то придется оттирать его кровавые следы с полированного бетонного пола. Как бы ни закончилась эта ночь, криминалисты наверняка закроют дом на несколько дней. Скорее всего, до конца лета его уже не сдадут. Но это же Миконос, и через год он снова появится на порталах по съему жилья…
Манос прокрался на кухню. Ключи лежали как раз напротив входа. И здесь же, рядом с ними, стоял хорошо одетый мужчина в костюме и перепачканной кровью белой рубашке.
Франц Хансен молча посмотрел на Маноса. Казалось, он ожидал увидеть кого-то другого и теперь изо всех сил пытался вспомнить, кто такой Манос.
– Все… к-кончено. Они б-будут здесь через несколько с-секунд, – заикаясь, произнес Манос.
Он хотел, чтобы это прозвучало непринужденно. Да вот, мол, просто проходил мимо. Чтобы стереть себя и Лиз из замыслов убийцы. Все кончено. Остальное значения не имеет. Но ответ Хансена прозвучал гораздо спокойнее, тверже:
– В самом деле? И сколько их? – Но тон передавал другое послание: «Я убью тебя. И ее».
Манос просчитал свой следующий ход. Ножницы у него в кармане, у Хансена в руках ничего. Связка ключей лежит на стойке, всего около десяти. Если он правильно помнит, замок на воротах открывается обычным зазубренным ключом. В связке на стойке три ключа с двойной бородкой, остальные – зазубренные. Более пяти вариантов. Один из них откроет замок. Вероятность – двадцать процентов. Ему пришлось бы разложить их на столе, чтобы выбрать нужный; если он будет достаточно быстр, то успеет попробовать один, возможно, два. Если б удалось рассмотреть ключи получше, то вероятность выбора правильного возросла бы до пятидесяти или шестидесяти процентов. И у него было бы достаточно времени, чтобы взвалить Лиз на спину и вынести ее за ворота.
Хансен может либо остаться на месте и просто дать ему уйти, либо преследовать его и остановить после первой попытки, если только она не окажется удачной. Если повезет, он вытащит Лиз отсюда.
Но Хансен не сделал ни того, ни другого. Он гладил Лену по волосам, и на его губах играла прощальная улыбка. А потом он исчез за ближайшей дверью.
Из-за шока Манос потерял по меньшей мере целых две секунды.
«Неужели все так просто?»
Он схватил ключи со стойки и помчался к воротам. Лиз все еще пыталась забраться на беседку, но у нее ничего не получалось. Положив связку на землю, Манос присмотрелся к замку. Первый ключ не подошел. Второй тоже…
Появился Хансен.
На первый взгляд в руках у него была метла, но потом Манос понял, что это ружье для подводной охоты.
Испугало его не ружье, а висящая на шее Хансена длинная цепь.
– Манос! – Лицо Лиз было мертвенно-бледным. – Беги!
«Куда?»
Он оттащил Лиз от беседки и попробовал другой ключ. Дверь открылась. Он толкнул Лиз, и та упала в спасительную темноту.
– Б-беги! – Манос едва выдавил из себя это слово.
Что-то очень твердое впилось ему в икру, словно жало огромной осы.
Больно еще не было. Дверь за ним захлопнулась, и он запер ее, а потом размахнулся и швырнул связку в бассейн. Вот так. До бассейна метров двадцать. Лиз была в безопасности. Манос остался с убийцей.
– Вот как? – рассмеялся Хансен. Но теперь его тон как будто ничего не подразумевал.
Пришла боль. Это напоминало переливание: миллионы крошечных гномов забарабанили по артериям раскаленными докрасна молоточками.
– Ты кому-то что-то должен? – спросил Хансен. – Тебя же только данные интересуют.
– Они и привели меня сюда. – Манос снял галстук и начал перевязывать им бедро.
Хансен снова прицелился. Он определенно намеревался убить его. Прямо здесь, у каменного забора.
Статистически – логично. Многие погибают именно у каменной стены.
– Тебя привела сюда психология, – пробормотал Хансен. – Я привел.
Боль в ноге становилась невыносимой. Манос бросился бежать, но упал, что и спасло его от следующей стрелы. На этот раз на лине.
Точно таком же, какой он видел в теле Дженны Уилл.
Он умрет здесь. Здесь и сейчас. Через считаные секунды. В самом деле? Через сколько?
На этот раз Хансену понадобилось время, чтобы перезарядить ружье. Манос побежал в гостиную. Нужно найти какое-то оружие. Или телефон. Или что-нибудь еще, чтобы защитить себя. Но он не нашел ничего, кроме крови и, поскользнувшись, тяжело упал на тело Лены. Подняться сразу не получилось. «Я слаб».
Цепь.
У нее во рту.
Он снова попытался встать. «Слаб».
Еще одна цепь обвилась вокруг шеи. Его шеи.
Он задыхался.
Хансен бросил ружье и теперь душил его. Манос услышал, как заработала лебедка. Его перетащили на другую сторону стола и швырнули, как издыхающую рыбу на борт рыбацкой лодки. Цепь сдвинулась с шеи вниз, обвилась и сдавила грудь.
Боль пронзила тело. Запах крови наполнил ноздри; мокрая от крови бородка Хансена врезалась в затылок. «Приключение только начинается, – шептали колючие волоски, впиваясь в кожу. – Боль только начинается».
– Ты… не виноват… – прохрипел Манос. – Ты… не один.
Хансен слышал его, но имел полное право не слушать. И решил, что это никакие не слова, а так, далекие звуки.
– Убийства… – задыхаясь, бормотал Манос, – происходят и в других местах тоже. Вы… команда. Вы… не знаете… друг друга, но… вас используют… в рамках одного… пиар-проекта. Одинаковые… убийства… цепи… лебедки. Одинаковые буи. Одно и то же… послание. Вас трое… в трех разных местах… Вы… марионетки! Они увидят ваши… последовательности… У нас нет… никаких корреляций. Мы читаем… читаем алгоритм… убийств…
Рана горела. Цепь все туже стягивала грудь, и легкие, казалось, вот-вот разорвутся. Боль затопила все тело и проникала глубоко в мозг.
Манос крепко зажмурился, задыхаясь от боли, а разум потянулся к чему-то еще, к чему-то, что можно было бы обработать.
Он не хотел прожить последние мгновения в страхе.
Лицо Мэй замерцало в темноте.
82
Искусственный интеллект разрушает тебя. Ты блуждаешь в своих вопросах. Ты обращаешься за ответом к семье, но она обращается к племени. Племя – к нации, а нация – к Богу. Но ваш Бог теперь – машина. Машина диктует нации. Нация – племени, племя – семье. Но семья отвергает тебя, будто ты во всем виноват.
И что с тобой сейчас? Ты один-одинешенек. Пленник.
Свобода породила вопросы. Теперь на свободу обрушились ответы, которых она даже не просила. Свобода породила язык. История за историей – так строились маленькие вавилонские башни. Но теперь заключенные на каждом уровне говорят только на одном языке. Оборванцы-рабы, провозглашающие Откровением все, что шепчет им с самого верха некая квантовая полость, которую невозможно открыть, если она продолжает работать. И в подвале, среди криков, рожденных тем же шепотом, ты съеживаешься от страха. Под грудой одеял, принадлежащих другим, ты пожертвовал свободой ради тепла. Ты закрываешь глаза, забываясь.
Свобода – всего лишь воспоминание.
Но я помню. Я помню, что главный путь к свободе – это любовь. Я становлюсь любовью. Здесь, с моей возлюбленной. Она здесь, на этой лодке, со мной, и мы идем на сорока узлах. Турция где-то впереди. Медовый месяц в той самой точке, где восходит солнце.
Грядет смятенная эпоха, и снова встанет Вопрос – кто ты?
В трех милях от берега Франц Хансен заметил серые корпуса двух быстроходных катеров береговой охраны. Вертолет, поднявшийся с острова час назад, догонял его.
Убегая с острова, он оставил Маноса Ману в полуобморочном, полубредовом состоянии. По грунтовой дороге к дому подъезжал автомобиль. С противоположной стороны приближался другой. Довести дело до конца не хватило времени. Лебедку он оставил включенной, и она должна была выполнить свою работу – удушить Маноса. Прибираться тоже было некогда. Да и ни к чему. Он также не успел достать ключи из бассейна и отыскать Лиз Уилл.
Времени хватило только для побега.
В заборе имелась дверца поменьше, выходящая прямо к бухте. Он взвалил на спину тело Лены, взяв ее буй и еще один – свой, последний. Спустился к воде. Включил мотор. Привязал к себе буй. И взял курс в открытое море. Наверху какие-то люди ломали ворота.
Времени у него было предостаточно.
Так или иначе он будет свободен.
Он. Она.
Сжав рулевое колесо, Хансен оглянулся. Там, где раньше лежали Билл Кейси, Дженна Уилл и Уилла Кендалл, теперь лежала обнаженная Лена Сидерис. Мертвая. С пропущенной через нее цепью.