“Чувствуешь — это Узы делают с нами. Всё так, как должно быть. Расслабься.” Куда там, я даже стоять нормально не могла, не то что демонстрировать актёрские навыки. От смущения пылало лицо. Я зажмурилась. “Боже, что он делает! Просто спектакль, ничего больше. Но у всех на виду! А если увидит Алек?!”
С этой мыслью я резко отстранилась, точно выныривая из воды, испуганно осмотрелась по сторонам. Звуки институтской многоголосицы казались громче, а цвета своей яркостью резали глаза, отпечатываясь на сетчатке. Раиса и Катя стояли раскрыв рты, остальные не особо обращали внимание — просто шли себе дальше, будто ничего занимательно и не произошло, хотя я всё же приметила пару любопытных взглядов. А какой-то пежонского вида старшекурсник даже подмигнул, подняв внутри жгучую волну стыда. Губы дрожали и горели, сердце колотилось о рёбра.
— Ого! Вот так новости. А ты полна сюрпризов, детка! — презрительно пробормотали подружки. — Так может… вместе на вечеринку и заглянете? Хотя, ладно, потом поболтаем, на пару не опаздывай! — хмыкнули они и шмыгнули в здание Универсиета. А когда я посмотрела на Павла, то поняла, что их спугнуло.
Койот был мрачнее тучи. Разве что молниями не бросался. Может на него просто поцелуи так действуют? Или это какая-то моя особая способность, по высасыванию его хороших эмоций через губы?
— Кажется, ты переборщил с напором, — пробормотала я, уже совсем ничего не понимая. По-моему, здесь только я должна негодовать.
— Зато у тебя мысли как всегда только о псине. Ты до гроба будешь на Алека своего оглядываться? Как бы он не подумал чего. Тошнит уже, — ядовито выплюнул Павел. Засунул руки в карманы джинсов, подошёл к зданию первого корпуса и, распахнув массивную дверь, вошёл внутрь.
Павел ждал у расписания, делая вид что читает строчки, в то время, как его Эмон пристально следил за мной. Студенты уже разбрелись по аудиториям и в холле было пусто. Я осторожно подошла, не зная чего ожидать.
— Тина, — тихо, но твёрдо сказал Койот. В лице и тоне — напускные безразличие и скука. Словно и не было никакого поцелуя. Словно мы чужие друг другу. — Видимо образумливать тебя бесполезно. Если ты без этого жить не можешь, то я тебя удержать точно не смогу. Говори и объясняйся с кем хочешь, просто не забывай, что Узы передают мне твои сердечные порывы через крайне неприятные ощущения. И если кто-то из Видящих заметит что-то подозрительное, то Корректоры или Охотники себя ждать не заставят. Подставишь нас обоих. А теперь иди, делай, что хочешь. Встретимся через час здесь же.
Павел стоял на месте, видимо ждал, что я уйду первая. Или, что передумаю. Осознаю, что не права и заберу слова назад. Отправлюсь прямо сейчас вместе с ним к Барону, ведь что может быть важнее?
— Скажи, — шепнула я, вдруг поражённая догадкой, — ты слышал мои мысли во время… поцелуя? — последнее слово пришлось буквально силой вырвать из лёгких. — Слышал, как я испугалась, что Алек нас увидит?
— При физическом контакте, партнёры по Узам могут друг друга слышать, если, конечно, не поставят блок. Для тебя это новость? Ну, тебе нечего стесняться. У нас же правда спектакль и ничего больше. Разрешим наше дельце и концы в воду, — он криво усмехнулся, и усмешка приклеилась к его губам, делая Павла похожим на сумасшедшего. Меня невольно пробрал озноб, до того это было неприятное зрелище.
Я пыталась и не могла понять о чём он думает, почему ведёт себя так странно. Ревнует к Алеку? Но разве не он первый просил держать границу? Не он первый повторял раз за разом, что скоро наконец-то избавится от моего присутствия в своей жизни? Как бы хотелось обнять его, пообещать, что всё будет хорошо. Сказать, что мне совсем не безразлично, что с ним станет. Признать, наконец, что он был прав — то что делают с нами Узы очень похоже на любовь. Горькую, колючую, но все же любовь, и так страшно ошибиться, загнать себя в капкан, так боязно снова поверить в то чего нет. Особенно теперь, когда не знаешь чем закончится день, и не выкинут ли тебя в окно, как бесполезный фантик. Но ещё страшнее, что когда Узы исчезнут, навязанные чувства у Павла испарятся, а мои никуда не денутся. И что тогда? Опять плакать в подушку и сетовать на судьбу? А ведь каждый поцелуй, каждое касание, каждый день вместе к такому итогу ведёт. И если Павла воротит от близости, то у меня совсем иные чувства.
Привычная боль, напротив, совсем не страшила. А вот новую я боялась как огня. И ведь мечтала, что Алек ко мне потянется с тех самых пор, как едва не потеряла его — там, на крыше. Один час может быть совсем не важен для одного, а другому он решит судьбу. Поэтому, и ещё из-за тысячи причин — бесконечно глупых и столь же непреодолимых — я с тяжёлым сердцем прошла мимо застывшего в напряжении Койота, взбежала по лестнице на второй этаж, где в одной из аудиторий на паре среди других студентов сидел рыжий Пёс по имени Алек.
Сцена 16. Разоблачение
Я заглянула в аудиторию через крохотный просвет между дверью и косяком. Вся группа в двадцать человек была в сборе. Слава-Рысь сосредоточенно строчил за лектором, подружки-кошки беззвучно хихикали о чём-то своём. На задних партах дремал, устроив на локтях ушастую голову, местный хипстер, чьим зверем была кудрявая шиншилла. Педагог — Лариса Зельдивна — тучная росомаха с длиннющими усами — неразборчиво бубнила себе под нос текст лекции.
Алек с отсутствующим видом сидел на втором ряду. Рыжая чёлка лезла ему в глаза, губы — совсем не такие тонкие, как у Павла, а крупные, яркие — выделялись на лице ярким пятном. Алек задумчиво барабанил по столу длинными пальцами, лишь изредка делая пометки в потрёпанной тетради. Уверена, если её полистать, то на соседних страницах обнаружились бы такие же обрывки из лекций по всем остальным предметам. А если заглянуть к нему в портфель, то на дне найдётся мятый бутерброд с ломтиком заветренной ветчины и растаявшим маслом. Бутерброд Алек съест между парами, обязательно при этом замазав подбородок и пальцы. И, конечно, пойдёт их мыть, и выйдет уже с мокрыми пятнами на кофте.
Я знала, что скорее всего он уйдёт с последней пары, чтобы погонять баскетбольный мяч с друзьями на спортивной площадке, пока её не заняли старшекурсники. Знала, что вечером, будет сидеть на остановке и до того зачитается новостями в телефоне, что пропустит пару своих автобусов и в итоге поедет на маршрутке, решив, что так быстрее. Перед сном он скорее всего выйдет на короткую пробежку, а по пути заглянет в магазин за пачкой фруктового йогурта. Йогурт, наверняка, будет похоронен в закромах холодильника, но Алек выкинет его в лучшем случае через месяц, когда тот разбухнет и станет взрывоопасен.
Я знала Алека многие годы, а последние несколько лет и вовсе жила его жизнью, и только эта жизнь была мне и важна. Ходила за ним по пятам, следила из-за угла. Не раз, ночами, обливаясь слезами, шептала в подушку: “За что?” да “Почему?” Завидовала тем, кто не ведает о сердечных муках. Жалела себя… и мечтала, что как в любовном романе, мучения окупятся с лихвой. Ну и дурой же я была! Может, Павел прав, и мне нравилась эта роль жертвы?
Продлись это ещё год или два, я могла бы окончательно слететь с катушек и, в традициях газетной драмы, заколоть Алека и себя ржавой отвёрткой, лишь бы вырваться из этого десятого круга Ада, зовущегося “Моей жизнью”.
Последние несколько дней перевернули картину мира с ног на голову. Алек пришёл к моему дому и просил о встрече. Я узнала, что привязана к нему потерянной душой, и все чувства — дешёвая фальшивка. Но вот, новый день и я снова подглядываю за ним из-за угла. Круг замкнулся.
Вдруг, рыжий Пёс встрепенулся, поднял голову и уставился в мою сторону, навострив уши. От неожиданности я слишком сильно навалилась на дверь. Скрип петель ударил по перепонкам. Студенты, точно рота вышколенных солдат при команде “равняйсь”, обернулись ко входу, и не оставалось ничего другого, кроме как с виноватым видом заглянуть в аудиторию.
— Э-э, здрасьте. Але… Саша, тебя вызывает декан, — пролепетали мои губы наскоро придуманную ложь. Под прицелом двух десятков взглядов выговорить всё это оказалось не так уж и просто. Раиса с Катей ехидно переглянулись, видимо затаили обиду за недавнюю сцену с Койотом.
Я невольно пробежалась по лицам, отовсюду на меня смотрели перетянутые пеленой, мутные глаза. И только одни — блестящие и живые — на рыжей морде Пса.
— Миронова! — пробасила Росомаха, уперев руки в круглые бока. — Вот так встреча! Я уже стала забывать, как ты выглядишь! Пусть Александр идет, а тебя, милости прошу, на пару. Так и быть, пущу, хотя знаешь же, что предел опоздания на мои лекции — пять минут!
— Лариса Зельдивна, — вдруг вклинился в диалог Алек. От звука его голоса я задержала дыхание. — Тине нельзя на пару. Она сейчас на больничном.
— Да? Так а что же по Университету носится, бациллу разносит? — подозрительно прищурилась препод.
— Так, это, записи лекций пришла одолжить, — нашлась я. — А меня декан поймал. Вот и заглянула.
Росомаха недоверчиво фыркнула и со вздохом махнула на нас когтистой лапой, отпуская восвояси, добавив напоследок привычные: — “Никого уговаривать не собираюсь. На экзамене не ждите поблажек. Это вам не школа. Никто за уши тащить не станет…”
Она что-то ещё бурчала, когда Алек, выйдя в коридор, плотно прикрыл за собой дверь.
***
Мы забились в самый дальний угол коридора — подальше от аудиторий. Тут нас никто не должен был побеспокоить. Уселись на скамью — на разные её концы. Воздух был пропитан медовым запахом Алека, но в него примешивались неприятные, гнилостные нотки. Словно где-то под скамьёй сдохла мышь. Может, так пахнет его беспокойство? Или просто стены Универа за годы пропитались духом предэкзаменационной горячки.
Запах был далеко не главным среди того, что меня сейчас волновало. Не выходило сосредоточиться ни на одной мысли, все они разбегались как тараканы от света. Я не знала куда девать руки, и то и дело принималась теребить или рукав, или край кофты. Поднимала взгляд, но тот снова соскальзывал к полу. В голову то и дело лезла трусливая мыслишка, что зря я не послушала Павла. Зря всё это затеяла…