Павел сделал ещё шаг, и лиса, сжавшись точно пружина, взвизгнула, бросилась в него, вцепилась в обтянутый курткой локоть. Свободной рукой староста схватил животное за шкирку, с силой прижал к земле. Лицо у него было совсем бледным, сосредоточенным.
— Быстрее! Коли половину.
Я подскочила, упала коленями на влажную землю, и, глядя в горящий отчаянием жёлтый глаз, вогнала иглу в холку — “чпок,” — выдавила поршень ровно наполовину. Лиса заскребла лапами по земле, завыла, посылая по моей спине холодный озноб.
Где-то еще минут пять мы сидели над засыпающей лисой, прежде чем она совсем обмякла. У меня в груди гулко бухало сердце, лицо Павла выражало лишь мрачную решимость, и только капли пота, выступившие на лбу, выдавали волнение.
— Полдела сделано, — шепнул он, поднимаясь. Забрав у меня шприц, староста направился к большехвостому лисёнку, всё также жмущимуся к стеклу там, где его оставила мама. Малыш даже не пытался убежать, только топорщил шерсть и выпучивал глаза от страха. Павел легко поймал его за шкирку, поднял в воздух. Лисёнок тут же свернулся беспомощным скулящим колачиком, и даже не дёрнулся, когда староста вколол ему снотворное — ровно столько, сколько советовал ветеринар на одном из сайтов.
Я вытащила из портфеля свитер. Замотав в него обмякшее, словно игрушечное тельце зверька, аккуратно поместила в портфель, затем одела его лямками назад, обхватив получившийся “живот” обеими руками. Кивнула Павлу.
Не говоря ни слова, мы направились к выходу из вольера. До чёртиков хотелось завершить наш безумный ночной рейд. “Дело осталось за малым. Последний рывок”, — сказала я себе.
Павел толкнул дверь вольера… Потом ещё раз. Та не поддалась. Растерянно оглянулся на меня:
— Что за… Это ты закрыла на ключ?
Я отрицательно помотала головой, внутри вся сжимаясь от дурного предчувствия. И в тот же миг по ушам ударил собачий лай, а по глазам — яркий луч фонаря.
— Далеко собрались, молодые люди? — прохрипел незнакомый голос. После нашего шепота, он казался неправильно громким, почти оглушительным.
В соседних загонах заголосили, заметались потревоженные звери. Павел тут же выступил вперёд, заслоняя меня спиной так, что теперь я едва выглядывала из-за его плеча.
Свет резал глаза и рассмотреть говорившего не было никакой возможности. Зато обоняние работало как никогда. Я чуяла — точно подсолнечное масло в воздухе разлили, без намёка на гниль. Значит не гиены. Свет фонарика прыгнул с наших лиц на землю, выхватывая неподвижное тело мамы-лисы. — … Твою же мать! — гаркнул незнакомец с такой злобой, что у меня волосы встали дыбом. — Шипучка! Падлы, что вы с ней сделали!? Ну вы, твари, у меня попляшите сейчас… Ещё днём я ваши рожи приметил. У меня нюх на таких как вы — живодеров гребанных! Запустить бы вам сюда тигров, да на нарах из-за таких паскуд парится не охота.
Зрение возвращалось. Сначала я различила два силуэта…а спустя пару секунду увидела что это — лохматый сторжевой пёс и старик, видимо охранник. Незнакомец походил на скрюченную сухопарую жердь. Его лицо было старым, морщинистым, прокопчённым, точно высохшее яблоко, перекошенное гневом. Сквозь человеческий облик проступила морда Эмона. Сначала проявилась чешуя, потом — стылый взгляд. Не мигая, на нас взирала огромная, в человеческий рост, змея. Питон. По спине побежали колкие мурашки, я сразу его узнала. По ту сторону стекла перед нами стоял старик, тот самый, что днём наблюдал за мной со скамьи. Только теперь на нём не было странных половинчатых очков, и я увидела, что хоть один глаз его Эмона и был затянут плёнкой, другой смотрел осмысленно.
— Зрячий… — шепнул Павел и ещё раз, словно не поверив себе, толкнув дверь.
Пёс предупреждающе гавкнул. Это была настоящая громадина, лохматая и свирепая, напоминающая скорее медведя среднего размера, нежели собаку. Такая псина и телёнка бы завалила при желании. Старик похлопал любимца по лохматой спине.
— Хороший мальчик. Молодец, — сказал он, а потом добавил обращаясь к нам: — Это Марсик вас, тварей, учуял. Ну не молодец ли? Всякую мразь за версту слышит, несмотря на то, что дворняга безродная, — старик потряс в воздухе связкой ключей. — Ещё лучше, что вы зрячие. Корректоры расшаркиваться не будут, на ленточки порвут. А может охотников сразу вызвать? Они падаль любят.
— Послушайте, — жалобно сказала я, щурясь от света. — Мы ничего плохого не сделали. Мы только…
— Молчи! — взвизгнул старик, выпучив глаза. Кажется, если бы не стекло, он бы вцепился нам в глотки: — Молчи, падаль! Прошмандовка! Шипучку погубила, тварь! А ведь и сама — лиса! Хоть бы рука дрогнула. Парню своему зубы заговаривай, а на меня эти дрянные уловки не действуют!
— Да жива ваша лиса, — вклинился Павел. — Просто спит. Сами посмотрите!
Луч фонаря дрогнул, словно в неуверенности, но всё-таки поплыл нам за спины, заключая рыжую тушку в светящийся круг. Было отчетливо видно, что живот лисы мерно вздымался.
— Видите, ничего страшного не случилось, — староста поднял ладони в примирительном жесте. Свет фонарика неуверенно скакнул на Павла, потом на меня. Старик раздумывал, поджав губы и подслеповато щуря глаза. Его Питон мазнул языком по воздуху, цепко оглядывая нас с головы до пят. Сторож ещё не открыл рот, а я уже поняла, какой будет его следующий вопрос:
— Так, ладно, а в портфельчике-то у тебя что, а? Ты открой, а я уж решу, выпускать вас или нет.
Я в панике посмотрела на Павла, тот едва заметно мотнул головой. Через Узы я поняла, что он готовится применить силу.
— Слушай, Лисе… — вкрадчиво начал он, — Шипучке вашей — помощь нужна. Не выпустишь нас, может и беда случиться, — Павел говорил, не разрывая зрительного контакта. Каждое слово было наполнено убеждённостью, которой невозможно было сопротивляться. — Поэтому, открой дверь… И больше нас не увидишь. Мы же тебе ничего плохого не сделали, заигрались немного. Протяни ключи и открой дверь, старик.
На морде Питона появилась странная гримаса, будто его душили невидимые нити. Точно силясь их скинуть, он дёрнул плечами, замер, а потом кивнул, как болванчик, которого дёрнули за верёвку. Ломано, точно не веря сам себе, шагнул к двери и протянул вперёд руку с ключами… Но тут его пёс зарычал и бросился к стеклу. С глухим “бух” он ударился о него мордой. В домике запищали лисята, а Павел вздрогнул, на один короткий миг переведя взгляд на рычащего пса. Этого мига хватило… Питон тут же тряхнул головой, сбрасывая наваждение и теперь стоял, озадаченно глядя себе под ноги:
— Что? Ах ты мразь! — он замахнулся и, целясь Павлу в лицо, с силой швырнул связку ключей. Те холодно звякнули металлом о стекло и упали в листья. — Да что ты себе позволяешь, сопляк! Ну всё ребятки, разговоры закончились. Такие штуки с дядей Яшей не проходят! Думали морок повесить? Не-ет, прогадали… Марсик со мной с самого детства, он мне лучший друг, любое влияние чует! А животное никогда не предаст. В отличии от человека, никогда не обманет! Что, рты пооткрывали? Только попробуйте пикнуть, я ружьё принесу — бога не побоюсь! Что, страшно? Скоро с вами разберутся. Обычную полицию то вы своими штучками облапошите, а Корректоры сразу разберутся, что тут к чему. Это вам не слепые дурни! Судить будут по закону Зрячих. Или, может вам охотников позвать? Эти, в отличии от Корректоров, и разговаривать не будут! Если вы из незарегистрированных, так мигом души выпотрошат! Останутся одни мешки с костями!
Сплюнув под ноги, старый охранник выключил фонарик и заковылял прочь. Следом, махая хвостом-рогаликом, побежал его верный пёс.
Стоило им скрыться в темноте, как мы с Павлом заметались по вольеру, пытаясь найти путь к бегству. Стены упирались в навес, других дверей не было. Павел попытался разбить стекло подвернувшимся булыжником, но тот даже царапины не оставил.
— Как звери в клетке, — невесело хмыкнул Койот. — Чёрт! Только зря силы потратил, — он ещё раз саданул по стеклу. Скривился от боли и ударил снова, заставив меня вздрогнуть. Внутри всё переворачивалось, мысли скакали, точно голодная саранча, здравый смысл был давно ими сожран. Страшнее всего было представить не наказание Корректоров, которых я в глаза не видела, а встречу с охотниками… Теперь Барона нет рядом, чтобы помочь!
Неожиданно до ушей донёсся скрип, точно кто-то снаружи водил пальцем по стеклу. Я включила фонарик на телефоне, который одолжил Павел, и резко навела на источник звука, замерла, не веря глазам.
За стеклом, щурясь, стоял Алек и махал нам рукой. Медовый запах коснулся носа.
Он вернулся! Мне хотелось расцеловать его от радости. Не сдерживая счастливой улыбки, я подошла ближе. Выключила фонарь, чтобы нас кто-нибудь не засёк, шепнула:
— Боже, Алек! Откуда… Тебя никто не видел? Здесь рядом сторож с собакой…
— Знаю. Я всё видел, — самодовольно объяснил Алек. — Вам, кажется, нужна помощь?
Павел закатил глаза и махнул рукой в сторону входа в вольер:
— Кажется нужна. И, кажется, срочно. Если не поторопишься, она понадобится и тебе.
Кивнув, Пёс стал подбираться к двери. В ночи его силуэт казался случайной тенью, но зверей было не обмануть, в соседних загонах беспокойно завозились куницы и от поднявшейся вони заложило нос. Оставалось надеяться, что сторож не вернётся проверить в чём дело.
Где Алек был всё это время? Остался, чтобы помочь, если мы не справимся? Сердце заходилось радостью от мысли, что он меня не бросил, вернулся. “Значит между нами всё как прежде! Всё можно исправить!” — подумала я, а память язвительно шепнула голосом Павла: “У тебя хоть капля гордости есть?”
Точно услышав мои мысли, Алек, который уже успел подобрать ключи, замер, когда оставался последний шаг. Лицо его стало каким-то лихорадочным, нервным.
— Чего ты мнёшься, как баба, — зашипел Павел. — Открывай, пока дед не вернулся!
— Я открою, но… Но Тина, пообещай, что после этого ты пойдёшь со мной.
На миг повисло молчание.
— Ты чего? Рехнулся? — прошипел Павел.
— Ну же, Тина. Просто скажи — “да”,— горячечно зашептал Алек.