Рядом кто-то громко всхлипнул. Бледный, напуганный, но совершенно живой Грач, сидел на траве обнимая тощие коленки. Двустволка валялась рядом — забытая, и полностью разряженная. Похоже, воспоминание вернулось в правильное русло…
Загорелось окно ближайшего дома, оттуда высунулся краснощёкий заспанный мужчина в майке-алкоголичке, тот самый, что пару воспоминаний назад тряс маленького Павла за волосы. Рыкнул недовольно:
— Два часа ночи! Вы что охренели там! — но потом пригляделся, заметил и ружьё, и насупленного Павла в окрававленной футболке, и незнакомку, которая уже успела подойти поближе, так, что её, наконец, стало хорошо видно.
Это оказалась высокая женщина с раскосыми азиатскими глазами, смоляными волосами, с по-восточному плоским лицом и очень тонкими губами, точно по коже карандашом провели. Ей было тридцать или около того. Судя по всему, она только что, сама того не зная, спасла их с Илоной от тяжкой участи.
Незнакомка улыбнулась уголками губ и панибратски потрепала Павла по голове. Тот отшатнулся, скривил рот, что-то недовольно прохрипев в ответ, но она уже смотрела в другую сторону, туда, где стоял Алек с Илоной на руках. Алек даже обернулся, пытаясь понять, на кого она смотрит. Ведь их-то видеть не может… Но позади никого не было.
Эмоном незнакомки была тигрица с очень чистым внимательным взглядом. Открыв пасть, женщина сказала, глядя чуть выше головы Алека:
— Вижу ты на распутье, дитя моё. Запомни, не умея плавать не ступай в воду. Трёхглазому не верь. Утянет в омут, утопит, не успеешь глазом моргнуть. Тех кто ушёл, отпусти… Иначе и сама не проснёшься, заплутаешь в лабиринте чужого разума.
— Эй? Вроде это я тут должен бредить, — скривился Павел. Он явно слышал странные слова незнакомки. Его покачивало, кажется, он был готов упасть в обморок. Мужчина, что вышел из дома, обеспокоенно придержал его под спину.
— Отпусти тех, кто ушёл, — твёрдо повторила женщина. Её глаза были туманны и полны непролитой печали.
Илона в руках Алека дрогнула и вдруг отчаянно крикнула:
— Я не м-могу! Не могу не попытаться!
Но незнакомка уже отвернулась обратно к Павлу. Из соседних домов стали выглядывать встревоженные лица, видимо разбуженные выстрелами.
— Слышишь, мама! Не могу не попытаться! — крикнула Илона со слезами в голосе, — не могу! — Но воспоминание уже начало меняться, стирая силуэты людей, меняя погоду и сезоны.
Дни полетели, точно на ускоренной перемотке, и только Алек с Илоной оставались неизменными.
Сцена 28. По ту сторону воспоминаний
Лисёнок сидел в дальнем углу гостинной в картонной коробке с высокими бортами. Внутрь ему накидали тряпья, поставили две миски, одну с молоком, другую с мясом. Я вычитала в интернете, что малыш уже в том возрасте, когда ему надо начинать есть твёрдую пищу. А Барон был уверен, что хватит и молока. Но в итоге зверёк не притронулся ни к тому, ни к другому. Хорошо хоть дрожать перестал. Зарылся в тряпьё так, что наружу торчал только влажный чёрный нос и кончик рыжего хвоста.
В гостинной я включила торшер, чтобы свет был, но не яркий. Псина Илоны, свесив одну лапу, безмятежно дрыхла в кресле, лишь на мгновение приоткрыв глаз, когда я зашла в комнату. Кажется, эту адскую зверюгу совсем не интересовало, куда подевалась хозяйка. Может, она каким-то глубинным чутьём знала, что с Илоной всё впорядке. Что она в соседней комнате, лежит между Павлом и Алеком на раскладной кушетке, погружённая в чужие воспоминания… Но на всякий случай я решила держаться от пса подальше и лишний раз эту гору мышц не провоцировать.
Оказалось, что стулья, которые я заметила раньше, сгрудились не только возле стола, но ещё вдоль стен и возле шкафов. Всего я насчитала их тринадцать. Деревянные, они были сколочены из цельных брусков, слегка потемневших от времени. Когда Барон ненадолго заглянул в гостиную, то сказал, что объяснит позже и, дав указания налаживать контакт со зверьком, отправился проведать мать Илоны. Мне хотелось попросить его забрать с собой псину, но я постеснялась. Да и однажды я уже справилась с псом, значит и переживать не из-за чего, так?
Стараясь не смотреть в сторону кресла, я уселась возле коробки с лисёнком и стала ласково подзывать малыша к себе, протягивая к нему руку:
— Ну же, маленький, не бойся… я тебя не обижу. Мы тебя ненадолго сюда привезли. Потом обратно к маме вернём, обещаю… Проголодался, наверное? Смотри, тут молочко…
Малыш высунул рыжую мордочку, вгляделся в меня немигающим взглядом. Навострил уши, а потом прижал к голове и нырнул обратно. Коротко и недовольно тявкнул.
Моя лиса тявкнула ему в ответ. Кажется она лучше меня знала, что делать. Я снова закрыла глаза и попыталась прислушаться к её желаниям. Лиса тянулась вперёд, и я потянулась вместе с ней. Она издала какой-то странный гортанный звук, и я позволила ему сорваться со своих губ. Вызвала в памяти недавнюю ночь, зоопарк, вспомнила запах лисьего вольера.
И вдруг почувствовала как что-то влажное коснулось пальцев. Это лисёнок выбрался из своего убежища и коснулся меня носом. Он смотрел испуганно, рыжая шёрстка стояла дыбом, и было видно, что малыш готов в любой момент сигануть обратно под тряпки, но всё же он стоял на месте, глядя прямо мне в глаза. Доверяя… Не подозревая, что именно я забрала его от матери.
— Аустина, с вами все в порядке? Не ударились?! — Подойдя и присев рядом, Барон поддержал меня под спину. Из-за сосредоточенности на лисёнке я совсем не заметила, что декан уже успел вернуться.
— Да, спасибо, — я почувствовала, как уши начинают гореть от смущения. — Просто я немного неуклюжая… Вечно со мной так.
— Ох, милая, вы такие глупости сейчас говорите. Вы бы на меня в молодости посмотрели, запинался за каждый угол, но мне поведали, что это признак мудрости. Вроде как я много думаю. Поэтому не стоит смущаться слишком большого ума….но, что у вас с пальцем? — он протянул мне руку, помогая встать. Голос у него был такой, словно ему действительно было не всё равно. — Покажите.
Я послушно перевернула ладонь, на коже большого пальца выступили две капельки крови.
— Малыш уже показывает зубки, — хмыкнул Ящер. — Нужно продезинфицировать. Перикись-перикись… Сейчас вернусь.
— Не стоит… — начало было я, но Барон только отмахнулся..
Он вернулся меньше чем за минуту, с упаковкой пластырей, какими-то медицинскими бутылочками из тёмного стекла и подносом, на котором стояли заварочный чайник и две чашки.
— Улун способствует заживлению, поэтому потом обязательно выпейте чашечку, хорошо? — подмигнул он.
Опустив поднос на стол, декан подошёл ко мне и показал взглядом на стул. Чувствуя себя словно не в своей тарелке, я села. Хотела было сказать, что всё сделаю сама, но мне вдруг подумалось, что это обидит Барона. Словно я не доверяю ему даже такой мелочи. Впрочем, могу ли ему доверять? Мне вспомнилось вдруг, что он сказал мне в универе…
— Можно кое-что спросить? — уточнила я, не зная как начать разговор.
— Конечно, милая.
— Вы сказали мне в Универе, тогда, после нападения Гиен… Что с Алека у нас вроде как истинная любовь… Но как вы это поняли?
— Просто вспомнил свою молодость, — улыбнулся Ящер. Он уже склонился, внимательно оглядывая ранки. Руки у него были прохладные, а движения осторожные, но очень точные. Это невольно напомнило мне как однажды в детстве отец точно также обрабатывал мне ожог от спички. Папа по кругу обрабатывал йодом так, что никогда не бывало больно. Мама такой глупостью никогда не занималась. Считала, что я должна уметь сама о себе заботиться. Нельзя сказать, что она так уж была не права, но всё же было неожиданно приятно доверять кому-то заботу о себе. Даже если речь шла о такой мелочи.
— То есть… это не точно?
— Милая, я хорошо вижу, когда люди подходят друг другу. Вам должно быть сложно сейчас, столько эмоций навалилось, и вы не знаете чему верить…
Я кивнула. Это было в точку.
— Поэтому, я просто попытался вас направить. Ведь с Павлом вы знакомы всего ничего. А с Александром вас связывают годы, — объяснял он, прикладывая ватку. — Не щиплет?
— Нет… — соврала я. На душе стало спокойнее, ведь оказалось, что говоря про истинную любовь, Барон руководствовался не своей силой. Это значило что… Что нас с Павлом всё-таки может что-то связывать… Что-то помимо Уз. “Нда… Ничему тебя жизнь не учит…” — мысленно проворчала я на себя.
— Йодом можно обрабатывать только вокруг, — сказал Барон не поднимая глаз. — Иначе может разъесть мягкие ткани и станет только хуже… — он сложил губы в трубочку и подул мне на палец. Это было до того неожиданно, что я вздрогнула и едва не выдернула руку, удержав себя в последний момент.
— Мне так… только папа делал, — смущённо пробормотала я под внимательным взглядом жёлтых глаз.
Наверное, впервые я могла рассмотреть Барона так близко. Зрачки его были бездонными и занимали почти всё пространство жёлтой радужки. Запах от Ящера шёл странный. Точно мне сунули под нос старинную книгу, у которой страницы пожелтели от времени. Кожа Эмона состояла из множества бледных бежевых чешуек, плотно прилегающих одна к другой. По середине лба, чуть выше надбровных дуг, была отчётливо различима выпуклость, которую пересекал поперечный разрез. Мне очень хотелось спросить, что это, но я промолчала, наблюдая, как Ящер заклеивает мне палец пластырем:
— Спасибо… — сказала я, когда он закончил. — У Вас хорошо получается… Наверное, сказывается опыт?
— Да, кой-какой имеется. Когда-то я часто обрабатывал детям ссадины.
— А у вас есть свои дети?
— Нет… не довелось, — в голосе декана прорезалось сожаление. Он разогнулся, пробежал взглядом по гостинной. Тусклый свет от торшера отбрасывал на морду Ящера скорбные тени, из-за которых он казался совсем древним и бесконечно усталым: — Из-за меня и не случилось… Многих я в этой жизни подвёл, теперь отдаю долг, и искренне радуюсь, что мне позволено это делать. Раньше я работал с одарёнными школьниками, потом со студентами. Как со зрячими, так и с теми, кто Эмонов не видит. Чего только не случалось…