— Среди бетона и стекла вопило глупое дитя, и кровью плакал старый крот… там пряталась беда, — бормотала тем временем женщина, бережно отрывая и выбрасывая подсохшие листочки. Пальцы нежно перебирали цветы, точно играя на невидимых струнах. А Алек пытался понять, какого это — встретить вновь тех, кто давно ушёл. Всё равно что погрузиться в старую видеозапись, где можешь только наблюдать и горевать об упущенном и утерянном. Вспомнилось, как мать Илоны передала странное послание…
— Так… она нас видела там, у дома Павла? — спросил Алек.
— Значит, в прошлом она просто стояла и говорила те слова в пустоту?
— Но… не понимаю, если она видела будущее, то зачем заключала Узы?
Кошка помолчала несколько мгновений. Наверное, она не раз думала об этом:
Алек чувствовал, что Илоне неуютно от присутствия постороннего рядом, теперь, когда она может попрощаться с матерью. Но как бы Алек не хотел, он не мог уйти. Эта женщина в теле кошки хранила слишком много секретов, которые могли стоить Тине жизни. Поэтому Алек затолкал сентиментальные порывы поглубже и спросил:
— Ладно… что она передала нам в том послании?
“Нам?” — Кошка усмехнулась, совсем по человечески скривив морду. — “Нам — ничего! Она говорила только со мной”.
Алек терпеливо ждал, не желая ввязываться в словесный спор.
Илона молчала, наблюдая за тем, как ласково её мать перебирала листья у цветов, в какой-то момент рука женщины прошла совсем низко над головой кошки, точно поглаживая.
— Барону? Нашему декану?
Илона с сожалением покачала ушастой головой. Алеку представилось её человеческое лицо с морковными губами. Представилось, что в этот момент она должно быть выглядела бы совершенно несчастной, может даже в глазах стояли бы слёзы.
Алек снова посмотрел на мать Илоны. Та выглядела ужасно грустно, будто знала, что с ней совсем скоро произойдёт. Смерть мужа… собственное безумие. Могла ли она пойти на это добровольно, только ради того, чтобы в будущем её дочь оказалась в этих воспоминаниях и получила то послание? Но зачем? Может ли быть, что здесь и сейчас они оказались не случайно?
Женщина покачивалась, точно в такт внутренней музыке и бормотала под нос нескладную, странную песню:
— Волчица мать, глаза закрыв, столкнёт детей своих в обрыв. Один исчезнет навсегда, другой ударится в бега. Течёт река красней вина, иди туда куда она. Беги туда куда она…
Чтобы не стать совсем пустым, в себя заглотит сизый дым, не дай ему уста открыть, чтобы рабом отныне слыть. Откроет лжец свои глаза, беги от них, пока жива… твоя душа. Её душа…
Пока она пела, мир стал меняться… Затвердела почва, оборачиваясь асфальтом. Над головой зажглись городские фонари, а мимо понеслись машины. Алек неожиданно почувствовал себя, точно на жуткой карусели. Голова закружилась, а к горлу подкатила тошнота. В груди заныло…
— Всё в порядке. Правда.
Силуэт матери Илоны почти растворился, но Алек успел заметить, как она вскинула голову, точно что-то услышала, а потом, перед тем как исчезнуть окончательно, вдруг, совсем по ребячески подмигнула ему.
Сцена 30. Любовь матери
В больших городах я и прежде бывал с отцом и не один раз. Правда, поездки эти не любил, потому что, едва вдали показывались высотки, как у меня закладывало уши, пропадало обоняние, точно в каждую ноздрю вставили по сигаретному бычку, а глаза начинали слезиться от обилия пыли, дыма и хаотично мерцающих огней.
В детстве меня удивляло городское ночное небо. А именно, отсутствие звёзд… и нездоровая бледность Луны, которая была похожа на слабое воспоминание о самой себе. Словно это было какое-то другое небо, из другого мира. Почему-то мне казалось, что когда я жил в Питере с матерью, оно было иным. Нормальным. А теперь выцвело, точно старая фотоплёнка.
Я боялся, что и со мной случится нечто подобное, и потому прилипал к каждой зеркальной поверхности, вглядываясь со страхом — не выцвел ли? Не потускнел ли? Не просвечивают ли насквозь мои пальцы? Отца страшно это бесило, думал, налюбоваться собой не могу. Ему, конечно, в страхах я не признавался… Попало бы больнее, чему за надуманный нарциссизм. Папаня не выносил никакой слабости, кроме собственной.
Теперь, конечно, детские выдумки казались несусветной чушью. Да и сил прибавилось. С возрастом внутри поселилась уверенность, что при желании покорю этот город по щелчку пальцев. Одним словом заставлю любого упасть на колени, если потребуется. Потому что у меня была сила. Впрочем, Грач преподал мне урок, и разбрасываться приказами по пустякам я не собирался. В большинстве случаев было достаточно чуть дольше задержать взгляд, и люди сами съёживались, уходили с пути.
Но сегодня моя обычная уверенность дала сбой. Я то и дело возвращался мыслями к словам старика, потом почему-то припоминал перекошенное лицо отца и свой выкрик про выпивку, потом думал о матери. Пытался вспомнить её черты… Солнце припекало, и хоть я старался держаться тени, ноги едва тащились. Если бы не Илона, то я, вероятно, уже давно бы отказался от затеи.
Илона, казалось, испытывала лишь радостное возбуждение. Она улыбалась без остановки, тащила меня из автобуса в метро, из метро в трамвай, из трамвая по узким улочкам. Чем ближе мы подбирались к тому месту, где я раньше жил, тем настойчивее меня одолевали сомнения. Мозг не прекращал строить сценарии того, что нас ждет:
Мать съехала.
Мать меня не признает.
Умерла. Забыла. Сошла с ума. Попросит убраться прочь…
И самое несмелое, пугающее силой надежды: Мать обрадуется… Кинется обнимать. И окажется, что у неё была какая-то причина, которая всё-всё объяснит: и почему пришлось уехать, и почему столько лет не показывалась на глаза…
Эту практически невероятную надеждочку я прятал глубже других, но она то и дело всплывала со дна, как спасательный круг.
— Если ты не напутал адрес, то мы пришли, — сказала Илона показывая на здание. Явно из элитных, с высокими окнами, шикарным парадным входом, стеклянными дверьми, за которыми можно было разглядеть разодетого по всем правилам консьержа и хмурого седого охранника.
Чтобы попасть внутрь, нужно было набрать код на панели или нажать кнопку голосового вызова. Мы с Илоной мялись у пульта, решая, что делать, что сказать охраннику, который уже начинал поглядывать на нас с подозрением, когда двери вдруг распахнулись, и на улицу выкатилась коляска, которую толкала тучная женщина в шёлковом головном платке.
Обменявшись взглядами, мы с Илоной двинулись следом.
— Эй, Мадам! — позвала Илона, когда мы уже достаточно отошли от входа. Женщина обернулась, смерила нас взглядом, а потом ответила, неприятно поджав губы:
— Ну, чего надо? Сразу предупреждаю: ничего покупать у вас не буду.
— Нет, мы не… — растерялась Илона.
— Мы только хотели кое-что узнать, — опередил я её. — Вы живёте в этом доме?
— Ну, может быть, — женщина приняла скучающий вид, а потом посмотрела куда-то за наши спины. Она явно принимала нас если не за хулиганов, то за попрошаек.
— Мы кое-кого ищем…
— А я-то тут причём? Я всего лишь няня и ничего не знаю, — она сложила руки на груди и снова бросила взгляд нам за спины. Из коляски послышалось сначала детское бормотание, а потом и плач. — Ну вот, разбудили…
— Молодые люди, покажите-ка документы, — раздался позади мужской голос. Это был охранник из дома. Видимо он всё-таки нас приметил и вышел проверить всё ли впорядке. — Давайте-давайте, показывайте или идите шататься в другое место. Тут приличный район.
Женщина хмыкнула и покатила коляску дальше, покачивая, чтобы успокоить малыша, он так разорался, что от крика закладывало уши. А у меня уже кончалось терпение. Разве я не старался быть вежливым? За кого они нас принимают? Так что я посмотрел охраннику в глаза и чётко, весомо произнёс:
— Скажи, Екатерина Добжинская здесь живет?
Илона рядом вздрогнула, отпустила мою руку. Охранник замер, из его глаз пропала осмысленность, точно он впал в состояние полусна:
— Нет, — сказал он без единой эмоции в голосе, — уже нет.
У меня упало сердце.
— Где она теперь? Ты знаешь?
— Да… Переехала в соседний корпус… — он показал рукой направление. Я с облегчением выдохнул.
— Она здорова? С ней всё хорошо?
— Да… насколько знаю…
Охранник шмыгнул носом. Глаза у него слезились, он весь дрожал, точно от холода.
— Отпусти его, — шепнула Илона.
— Ты знаешь что-нибудь про сына этой женщины?
— У неё… у неё есть сын… Я думаю… она очень его любит. — Он сморщился. как от зубной боли. Из носа к губе потекла кровавая струйка, но мужчина продолжал говорить: — Она мне про него р-рассказывала… с большой гордостью… он…
— Отпусти его! — потребовала Илона с ноткой паники, и я приказал:
— Свободен.
Охранник со свистом втянул воздух сквозь зубы, схватился за голову так резко, что фуражка слетела на землю, и вдруг согнулся пополам. Его рвало.
— Что это было? Что ты с ним сделал? — взволнованно спросила Илона, пока мы шли к дому, на который указал охранник.
— Потом объясню.
— Ты не понимаешь… использовать такие способности опасно! Есть регламент… Твой отец, он же… Он из слепых, верно?… Я видела, что с тобой что-то происходит… но не знала, что ты, как и я, из… Блин, я должна была объяснить тебе раньше! Просто не думала, что ты… Ты различаешь Эмонов?
— Объяснить что? Какие к чёрту Эмоны? — раздражённо спросил я. Мне не нравилась идея, что Илона узнала о моей силе. Кроме этого, её слова звучали, как отборная чушь. С чего это отцу слепнуть? Но тут мой поток мыслей прервался и я замер, не веря глазам.
В десяти метрах вперед