— Конечно.
— Тогда, может, есть смысл выяснить все без эмоций? Люди зачастую склонны преувеличивать значение тех или иных событий… Представляешь, мы так с первой женой чуть не развелись. Приятель купил в подарок своей подруге золотые сережки и у меня их оставил. Мол, если она дома их найдет случайно, то сюрприза не будет. И, представь, сережки эти моя нашла… Ой, что было! Вспомнить страшно. Если б я тогда не выдержал и психанул, разбежались бы в момент.
— Но вы же развелись?
— Через год. Только это была уже совсем другая история… Нельзя позволять, чтоб тобой руководили обстоятельства.
Лена на мгновение задумалась, а потом решительно тряхнула головой.
— Нет, не собираюсь я ничего выяснять. Время разговоров прошло. Поживет один — может, поймет хоть что-то. Слишком привык ко всему готовому…
— Ну, тогда хотя бы отвлекись как-нибудь. В театр сходи, на концерт, на выставку… Я слышал, к нам скоро Третьяковка приезжает. Хочешь, вместе сходим? Я директора музея знаю, могу организовать индивидуальный просмотр. В нерабочее время, чтоб толпа не мешала.
Лена, не ответив, аккуратно высвободила руку, подошла к аквариуму и некоторое время молча любовалась светящимися голубыми рыбками. Ей вдруг захотелось самой оказаться там, в этом волшебном беззаботном месте, вместе с этими словно в невесомости парящими созданиями.
— У меня встречное предложение. — Она оторвалась от рыбок и посмотрела Харину прямо в глаза. «А у него красивый разрез глаз, оказывается. И радужка каре-зеленая, как это я раньше не замечала». — Послезавтра день рождения моей подруги. Праздник состоится в в итальянском ресторане. А у Машки железное правило: на званые вечера гости только парами приходят. Это давно повелось, с тех пор как ее любовника увела одинокая подруга… Ну, словом, мне нужен спутник. Если хочешь, пошли вместе…
— С удовольствием! А у твоей подруги не возникнет по этому поводу ненужных вопросов?
— Не возникнет, — грустно улыбнулась жена художника-взрывотехника. — Она мне тут как-то сказала: «Ты, Репина, не женщина, а Чебурашка. Мягкая, теплая, любишь ушами и живешь с крокодилом»… А Маша у меня тоже зубастая. Правда, не крокодил. Акула. Еще та. Но в хорошем смысле. Если я приду не с Репиным, а с тобой, будет только рада.
— В таком случае, на субботу ничего не планирую… Будем плавать с акулами. Надеюсь, справимся. Опыт какой-никакой имеется. — Он подмигнул Лене. — Ладно, прости, надо бежать — труба зовет, дела, дела. Созвонимся.
Еще раз взяв ее руку, прижался к ней теплыми губами. Прикосновение было настолько приятным, что Лена на пару секунд отключилась от своих проблем.
— Ты такая красивая. И умница. У тебя все будет хорошо. Обязательно.
Отпустив ее руку, улыбнулся ободряюще. И, уже открывая дверь, обернулся:
— Да, кстати! Ты с участками что-нибудь решила? За тобой столбить?
— Ой, извини, Лень… — Лена виновато сморщилась. Поплыла ведь, как девочка. А для настоящего мужчины главное — дело. Он и так ее здорово поддержал. Вот Репину ее проблемы всегда были по фиг… — Я тут со своими заморочками… Забыла совсем. Но я решу на днях. Обязательно!
Бухаров, подперев крупной ладонью подбородок с ямочкой — признаком упрямства, с искренним интересом переводил взгляд то на съежившегося на табуретке парня в костюме зайца, то на нависшего над ним Никифорова. Но в разговор пока не вмешивался. Они с напарником договорились разыграть классическую следовательскую комбинацию «добрый — злой», и очередь «доброго» еще не наступила.
«Злой» Юрасик тем временем активно поддавал пару.
— Ты нам тут кончай под зайчика невинного косить! — грохнул он кулаком по столу так, что стоявший пустой граненый стакан опрокинулся и покатился к краю. — Я, типа, розовый и пушистый, ни фига не видел и ни черта не знаю… Здесь, парень, терроризм, а не рекламная акция, тут скидок не будет! Статья двести пятая, от восьми до пятнадцати!
Никифоров мастерски поймал стакан. Годы тренировок не прошли даром.
— При чем здесь терроризм? — Студент еще больше сжался. — Я на этом месте постоянно работаю, уже третью неделю. Можете в аптеке спросить… А записку мне мужик дал и попросил передать тетке, которая в двенадцать под щитом торчать будет. И, как выглядит, описал. Брюнетка, сказал, симпатичная. На Заворотнюк чем-то похожа. Пятьсот рублей заплатил…
— Эту песню мы уже слышали… Что за мужик?! Как выглядит? Небось, на Жигунова чем-то похож?
— Нет. Он большой такой… Я его толком не разглядел.
— Ах, не разглядел… — Лицо Никифорова озарила мрачная улыбка, не предвещавшая студенту ничего хорошего. — А что так? Ты, вроде, не слепой, не глухой, не беременный… И не разглядел?!
— Да вы попробуйте, наденьте этот костюм… — заныл парнишка. — Сами убедитесь. Зубы мешают.
Местный телефон на столе оперативника вяло заверещал. Андрей Борисович протянул руку.
— Бухаров у аппарата!
— Это Мартынюк, — раздался в трубке голос начальника управления уголовного розыска. — Зайди ко мне…
— Хорошо.
В кабинете, кроме шефа, находился представитель городской прокуратуры Женя Краснов, не так давно перебравшийся туда из следственного отдела.
Прокуратура и милиция, как известно, издавна обожают друг друга, как свекровь и невестка, не прощают друг другу ни малейшего промаха и никогда не упускают случая поведать о промахе другой стороны всем и вся. Если, конечно, не ведут общего бизнеса. Поэтому Краснов, перейдя в прокуратуру, в отношениях с сотрудниками милиции старался держать дистанцию и всячески избегал любого намека на панибратство. Более того: чтобы коллеги, не приведи бог, не заподозрили его в симпатиях к ментам, взял обыкновение напускать на себя чрезмерную строгость и то и дело срывался на крик. По поводу и без такового.
Тем не менее среди ментовского сообщества Евгений Валентинович слыл мужиком не особо вредным. А что достает иной раз сверх меры — так должность у него такая. А что поорать при этом любит — так молодой. Кровь играет, и ума еще не нажил. Только звание. Гадостей Краснов, по большому счету, никому не сделал.
Однако Бухаров насторожился. Такие визиты обычно означали, что в прокуратуру приползла очередная телега, и оперов снова будут возить мордой по столу. Вопрос оставался за малым: кого именно и за какие грехи. И если с кандидатурой, судя по всему, начальство уже определилось, то причина оставалась загадкой. Андрей быстро перебрал в уме события последних дней и понял, что разрешить ее самостоятельно все равно не сможет. Грехов хватало.
— Андрей Борисович, у нас проблемы. Жалуются на вас… — начал шеф таким тоном, будто жалоба на собственных подчиненных была для него явлением экстраординарным — чем-то сродни появлению на центральной площади Юрьевска делегации маленьких зелененьких пришельцев с четвертой планеты системы Альдебарана.
— Кто?..
— Задержанные вами граждане. — Шеф помахал тетрадным листочком с каракулями. — Если конкретно, то гражданин Заворотнюк. Грубо оскорбляете, прав не объяснили…
— Да он ссал у отдела бухой, я его и притащил… Какие права? Может, ему в камеру гидрокровать поставить? Или джакузи?
— Никто не требует от вас гидрокроватей, — вступил Краснов. — Но обращаться с людьми по-человечески вы обязаны… Кстати, Заворотнюк — это мелочи… А о ваших альтернативных методах дознания уже легенды ходят. Может, пройдем в ваш кабинет? Там сейчас есть задержанный?
— Ну, есть… Пожалуйста, пройдем. Нам стесняться нечего.
Краснов переглянулся с шефом и вышел в коридор вслед за опером.
— Альтернативные — не значит незаконные, — продолжил Бухаров. — Например, Порфирий Петрович у Достоевского…
— Нет никакого Достоевского в Уголовно-процессуальном кодексе! — перебил Краснов. — Не-ту! А вы, смотрю, давненько в него не заглядывали.
— Слушай, Жень, ну кончай ты, а? Как прокурорским стал, так сразу на «вы». Как-то неловко даже за тебя.
— Андрей Борисович, мы с вами не на пикнике и не на Дне милиции.
— Вот с тобой до дна и дойдешь, — проворчал себе под нос Бухаров.
В этот неподходящий момент их диспут прервали крики, которые только извращенец назвал бы радостными. И донеслись они именно из Бухаровского кабинета.
Евгений Валентинович остановился, выразительно посмотрел на оперативника и потянул ручку двери на себя.
Представшая перед его взором картина живо напомнила сюрреалистические кадры из рекламы «Несквика». В центре кабинета скукожился на табуретке субтильный паренек, а над ним грозно навис громадный розовый заяц с огромной, ядовито-оранжевого цвета морковкой в лапе.
— Я все вижу! — зверски орал заяц, не обращая внимания на появившихся наблюдателей и грозно размахивая морковкой, словно дубинкой. — И никакие зубы мне не мешают… Все вижу, понял?!
В подтверждение сказанного заяц несколько раз огрел собеседника морковкой по голове. К удивлению работника прокуратуры, парень не то что не попытался увернуться, но даже не закрыл голову руками. Евгений Валентинович не мог видеть, что руки задержанного предусмотрительно скованы наручниками, удлиненная цепочка от которых пропущена под сиденьем табуретки.
— Ну, чего вылупился?! Я тебе не кариес! — продолжал неиствовать косой, грозно потрясая плюшевыми ушами. — Говори, падла! Иначе догадываешься, куда я тебе эту морковку засуну?!
Краснов изумленно повернулся к Бухарову:
— Это… что?
— К капустнику готовимся, — нашелся тот, деликатно оттесняя проверяющего в сторону и прикрывая дверь перед самым его носом. — Ко Дню милиции. Вот, как раз репетируем сценку на злободневную тематику, про альтернативные методы. В порядке самокритики.
— Какой капустник? — обалдел Евгений Валентинович. — До Дня милиции — два месяца!
— Так ведь в последний раз…
— Что в последний раз? Капустник в последний раз?
— День милиции в последний раз, — буркнул Андрей и, снова увидев на лице гостя неподдельное изумление, услужливо напомнил: — Надо заранее готовиться. Кстати, приглашаем… Я стишок расскажу: «Дядя Штефан — полицай».