— Ну, увидел? Теперь уйдёшь? Или нет, постой, — она отставила морс и стала рыться в маленькой сумочке, которая лежала у неё на коленях. Её пальцы с паучьей ловкостью перебирали кармашки, а я не мог отвести от них взгляда.
— Вот, возьми, ты же наверняка здесь за этим. Код на обратной стороне, — сказала она, протягивая мне какую-то карточку, и лишь спустя несколько секунд я понял, что это банковская кредитка.
— Нет, ты чего…
— Да перестань, деньги нужны всем, — она улыбалась той самой понимающей улыбкой, с какой ссыпают мелочь алкашу, клянущемуся, что это на хлеб.
Я уставился на карточку в её руках. Чувство было такое, словно меня помоями облили. Стало мерзко. Живот скрутило спазмом. Я словно увидел себя со стороны — жалкого подростка, который приполз к матери просить… чего?…любви?
— Там достаточно денег, обещаю, — сказала мама, неверно расценив моё замешательство. — Иди, своди девушку в приличный ресторан. Это же она тебя там ждёт?
Её тон и взгляд задавили во мне последнюю жалкую надеждочку. И только когда она исчезла, я вдруг осознал, что до последнего мечтал, чтобы всему нашлось объяснение. Дурак. Я жаждал узнать, что меня оставили у отца только на минутку, которая лишь случайно затянулась на года. Отец был прав. Все были правы. Меня выкинули, как мусор. Вот и вся история.
Без этой последней надежды внутри стало совсем пусто и холодно. Чего я, собственно, ждал? Надеялся, что наша встреча, подарит новый смысл жить… а она раздавила меня, как таракана.
Краем зрения я видел застывшую неподалёку Илону. Было гадко, что вся эта мерзость происходит и на её глазах тоже.
— Точно, ты меня раскусила… мама, — выдавил я, чувствуя, как по лицу расползается ухмылка.
Мать продолжала смотреть на меня ровно так, как она смотрела бы на пустое место. Я был для неё чужим, таким же чужим, как мой отец и та грязная деревушка, куда эта сука меня спихнула. Внутри волной стала подниматься злоба.
Я взял у неё из рук пластиковую карту. А потом согнул пополам и, не глядя, выбросил за спину.
Мама не двигалась, продолжая сидеть с протянутой рукой, но взгляд её изменился. Теперь она смотрела на меня, как на бешеного пса, от которого не знаешь, чего ждать.
— Ну, что мы всё о делах, а? — ухмыльнулся я. — Лучше расскажи, мамочка, неужели совсем по мне не скучала? А я вот, не поверишь, часто о тебе думал, всё ждал, когда ты про меня вспомнишь? — Мой голос звенел от обиды. Мне хотелось, чтобы женщине передо мной стало так же плохо, как и мне. Я наклонился к ней, заглядывая в глубину безразличных глаз. Носа коснулся пряный запах духов, наверняка, дорогих, а ещё — спрятанный, скрытый за мраморной маской кисло-солёный душок животного страха: — На самом деле, мамуля, я пришёл сюда, потому что страшно хотел узнать, как поживает та, из чьего живота я вылез в этот прекрасный долбаный мир! О тебе, кстати, многие в деревне спрашивали. Так, может, поведаешь, куда запропастилась, а?
Она не смогла удержать лицо. Не без удовольствия я заметил мелькнувший в глазах матери испуг.
— Ты теперь совсем как отец. Говоришь, как он…
— Неужели? — осклабился я, чувствуя ярость, поднимающуюся по пищеводу. Внутри точно тикала бомба, и сейчас она едва не бахнула, в последний момент я успел ярость перехватить, проводки отогнуть. — Ты разве не этого добивалась, когда меня с ним оставляла? — с издёвкой спросил я, а потом силы черпнул и гаркнул: — Ну-ка, ответь, мама, почему ты меня бросила?
От яда у меня внутри всё вспухло. Я задыхался от желчи. Мама поморщилась, головой дернула, прошептала, зажмурившись:
— Перестань… и так тебе всё расскажу. Прекрати давить. Вот уж не думала, что ты такой сильный станешь.
— Так ты знаешь про мой секрет. Может, и у тебя есть такой же? Если так, то почему же не думала, что я унаследую эту силу? Чему удивляешься?
— Потому что отец твой пустышка…
— Так значит, и я должен был таким же стать? Ты для этого от меня избавилась?
Она покачала головой:
— Нет. Я проверяла тебя в детстве. Ты был слаб.
— А если бы знала, что вырасту таким? Что во мне будет эта сила? Не бросила бы?
Она вдруг усмехнулась, как в зеркале отражая мою ухмылку:
— Это ничего бы не изменило. Разве что я переехала бы подальше. Чтобы ты никогда не пришёл к моему порогу, точно беспризорная псина.
Внезапно она коснулась моей руки своими прохладными мраморными пальцами. Я хотел отдёрнуться, ответить ей, но у меня вдруг дыхание перехватило. Я не мог даже моргнуть, не мог руками двинуть, словно меня сковала невидимая паутина, только и сумел, что прохрипеть на остатках воздуха:
— Ну ты и тварь…
От площадки, точно издеваясь, донёсся детский смех. Не отрывая пальцев, мама пожала острыми плечами, отстранённо посмотрела вдаль:
— Выбора не было. Ты взрослый мальчик, должен понять. По молодости я была слишком сентиментальна. Назло родителям гуляла с пустышками. Бедными, ничтожными и слепыми. Гуляла… и нагуляла тебя. Родители, когда тебя увидели, сказали, что ты бессильным вырастешь. Они думали — навсегда останешься слепым. Потому что твой отец слишком слаб. Даже для незрячего.
Свободной рукой она поправила платье, точно ничего такого сейчас не происходило. Точно не она встретилась с сыном впервые за десять лет:
— Мои родители… они тебя не приняли… а меня всего лишили. Статуса, денег. Я работать не умела, но мне пришлось. Утром и вечером стоять за кассой, чтобы купить еды, чтобы тебя, мою ненасытную ошибку, прокормить. Я тебя любила… вначале, правда, очень-очень… но так сложно любить, когда любовь, точно камень на шее, тянет на дно болота, и это болото — твоя жизнь на веки вечные. Мне легче было жить без любви, чем так. Родители согласились принять меня обратно, если я от своей ошибки избавлюсь. Ты меня должен понять. Но вижу — не понимаешь. — Она вскинула на меня глаза: — Я тебя оставила, чтобы вернуть свою жизнь. И сделала бы так снова. Любой бы так поступил на моём месте. Так поступают многие. Сдают в детские дома, а ты рос с отцом, разве это плохо? Но теперь ты вырос, стал сильным. Скоро прозреешь, тебя определят в школу для Зрячих. Я могу представить тебя семье. У тебя будет всё, что захочешь, если… Если тебя примут.
Какое же жалкое оправдание. Она себя даже виноватой не считала. Должен понять? С чего бы! Залетела, родила. А потом просто на бабки обменяла. Я много что хотел сказать, но молчал. Потому что её пальцы, касающиеся моей руки, вытягивали из меня волю. И только бомба внутри продолжала оглушительно тикать.
— Кто этот дядя? — вдруг раздался рядом звонкий детский голос. Это оказался мальчик лет восьми, рыжий, вихрастый, со светлыми голубыми глазами на узком лице. — Он тебя чем-то расстроил?
Стоило моей матери взглянуть на этого незнакомого конопатого мальчишку, как её лицо преобразилось до неузнаваемости. Морщинки у глаз собрались веерами, смягчились складки у рта, а её грустная улыбка… та самая грустная улыбка, которую я так хорошо помнил, вдруг превратилась в счастливую — широкую, белозубую. И лицо из холодного, стало тёплым, и вся эта теплота и радость была направлена на незнакомого мальчика, которого я в ту же секунду всей душой возненавидел.
— Кто это, мама? — повторил ребёнок.
— Никто, — ответила она, не замечая, как меня скрутило от её ответа. — Просто дядя заблудился. Но сейчас уйдёт. Возвращайся к игре. Тебя друзья заждались.
Мальчик не уходил. Прищурив глаза, он вглядывался в моё лицо, точно чувствовал во мне конкурента на материнскую любовь.
— Эй! Тебе же сказали — иди! — капризно крикнул он и толкнул меня в бок. Я чуть шатнулся… и вдруг понял, что холодные руки моей матери больше меня не касаются. Не сковывают.
— Милый, не надо. Не приближайся к этому человеку, — в её голос пробилось беспокойство, лицо ожило от пронзившего его страха. А я неожиданно вспомнил, где ещё видел её такое лицо. Когда мой отец её за руку брал. Когда смотрел на неё слишком пристально. Она меня опасалась так же, как его, так же, как его, презирала. Она думала, я буду таким же слабым, как он, вся её семья так думала, и поэтому просто выбросила, как ненужный мусор.
— Так вот сын, которого ты любишь? — осклабился я, отступая, чтобы мать снова касанием не заморозила. Трясло меня знатно, как под электрошоком.
— Отстань от мамы! — голосил ребёнок, а я слышал только: “Тик-так, тик-так” в своей голове, чувствовал, как к горлу поднимается горячая волна ненависти.
— Ты лгунья, — выдавил я. — Ты врёшь, что меня любила.
— Уходи отсюда! — вопил мальчик.
— А ты, — я посмотрел на мальчишку. Того самого, который занял моё место. Который был правильным ребёнком, от правильного отца: — Ты… — я набрал в грудь побольше воздуха, зачерпнул побольше злости и выпалил: — Исчезни!
Бомба внутри взорвалась, заливая всё кипятком из ненависти и боли. — Исчезни! — орал я, не замечая, как подскочившая Илона трясёт меня за плечи, как задыхается мать, и падает, точно подкошенный, её выродок. Пачка морса покатилась по земле, выплёскивая кроваво-красную жижу.
Щёку обожгло. Но я только мотнул головой и бросился прочь.
Вслед мне летел женский безутешный вой.
Сцена 9. По ту сторону воспоминаний
"Интересно… как там Павел?" — думала я, щурясь от света. Узы тревожно вибрировали. Пока я тренировалась с лисёнком, Барон, занавесив окна, стащил в гостиную все лампы, торшеры и свечи, что нашёл в доме Илоны. В ход пошли даже телефоны, на которых он включил фонарики и экраны на полную яркость и установил режим, из-за которого они должны были гореть, пока не сядет батарейка.
Стало светло, как бывает только на солнце, и мне приходилось все время щуриться, чтобы не ослепнуть. Я была уверена, что квартира Ведьмы никогда не видела такого количества света. На обоях, под самым потолком стали явственно различимы залежи пыли.
Я честно старалась сосредоточиться на лисёнке, но это было всё равно, что пытаться готовиться к экзамену, находясь в центре дурдома. То и дело меня отвлекали то скрип двери, то звуки шагов Барона, да ещё и злобное бормотание Тени сбивало с мысли. Голову наводняли пугающие образы, а сердце тревожно н