Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером — страница 4 из 52

1

Пыльная жара ходила по поезду. Сухой воздух, заполнив туго вагоны, казалось, амортизировал железный стук колес. Может быть, просто заложило уши. Желтизна, перебиваемая зеленью, широкою пленкой крутилась назад. Бетонные платформы, скалы, виноградники, скалы… Желтизна была за толстенными пыльными стеклами. Вагон пружинил, раскачивался, а на лице матери (Ли сидела напротив, счастливая, она спала) лежало встречное солнце, и можно было сосчитать все капельки пота на ее щеках. Ник пробовал закрывать глаза, пробовал читать Евангелие, но невозможно в такую жару и тряску читать Евангелие с обрезанным углом. Текста каждый раз не хватало, и не каждый раз удавалось по памяти его восстановить. В вагоне стоял запах уксуса. Наверное, какой-нибудь неосторожный кавказец разбил банку с маринадом. Море было справа, оно иногда возникало, огромное и синее, за желтизной гор. Окна плотно закрыты, и море невозможно было почувствовать. Расплющив нос о горячее стекло и зажмурившись, Ник попытался хотя бы представить себе запах моря.

«Она жива, Танечка… Жива… — сказал он себе. — Мне не в чем себя обвинить. Мне просто все это почудилось… Она испугалась и уехала! Уехала».

Прежде чем выйти за ворота монастыря и спуститься в последний раз с горы, он все-таки зашел в комнату девочки. Дверь не была заперта. В комнате не оказалось ни Тани, ни ее вещей, все кровати прибраны тщательно. Только почему-то горела среди дня настойчивая настольная лампа. Ник погасил лампу. Тогда он подумал, что даже если девочку и убили, то, конечно, не здесь, конечно, ее вывезли куда-нибудь, может быть, мучили, а может быть, еще мучают…

Вагон качнуло. За стеклом медленно, вырастал, появилась очередная платформа. Поезд тормозил.

— Жарко как! — вздохнула Ли, не открывая глаз.

— Еще часа три, — сказал Ник. — Я думал ты заснула.

— Я заснула… — она кончиком пальца, как блестящего жука, придавила крупную каплю пота у себя на лбу. — Кошмары снятся… Какая это станция?

— Трудно сказать!..

Приподнявшись, Ник рассматривал платформу. Прошли мимо окна какие-то вооруженные люди, все бородатые, молодые. Они неприятно скалились, они обменивались колкими словечками, они старались друг друга задеть. Карабины в волосатых руках никак не походили на старенькие винтовки. У карабинов был какой-то ехидный заграничный вид. Их короткие широкие штыки, раскачиваясь в солнечном блеске, резали глаза.

— Девочку твою забыли… — сказала Ли.

— Она уехала.

— Ты думаешь?

— Я зашел утром, посмотрел. Там никого не было… Все кровати застелены.

— Ты же не знал номера ее комнаты.

— Вычислил.

Поезд дернуло. Высокая старуха, только что с трудом втащившая в вагон огромный кривой узел, пыталась теперь пристроить его на верхнюю багажную полку. Это ей почти удалось, но узел все-таки упал, покатился по полу. Было слышно, как старуха заскрежетала зубами.

— У нас есть что-нибудь попить? Какая-нибудь вода? — все так же не открывая глаз, спросила Ли.

— Нет. Я думаю, часа через три будем в Очамчире. Я думаю, там уже и напьемся.

Город, кривой и серый, с первой же минуты запутал их. Если предвоенный Новый Афон можно было бы сравнить с напуганным красивым лицом, то Очамчире напоминал лишь гипсовый слепок с такого лица. После закупоренного вагона хотелось выпить воды, хотелось вдохнуть в легкие побольше горького морского воздуха, но в городе оказалось тесно и душно, как в нагоне, с той лишь неприятной разницей, что вагон все-таки двигался вперед, а город стоял на месте. Обливаясь пеной из теплых пластмассовых бутылей, они никак не могли удовлетворить жажду. Не помогло и море. Открывшееся вдруг в конце низкой улицы море показалось пыльным и неподвижным.

2

Сидя в короткой тени, очень долго он смотрел прямо на солнце. Он задирал голову и изо всей силы прижимал мокрую ладонь к бетону волнореза. Он хотел почувствовать боль. Сквозь темное пятно, сквозь солнце он смотрел, как Ли выходит из воды, отряхивается. Пытаясь подавить нарастающий бессмысленный страх, он думал о ее мокрых волосах, как бы хорошо сейчас взять расческу и привести их в порядок, сесть на песке сзади нее и пустить по голой спине из-под пластмассовых зубьев тоненькие струйки волос.

— Пить хочется! — сказала Ли и опустилась рядом на подстилку.

Ее плечи были покрыты капельками, принесенными из моря. Она закрыла глаза и повернула к нему лицо, не видя.

— Камень почему-то холодный! — сказал Ник. — Хочешь, я куплю пива?

— Нет! — Ли опустилась на спину и раскинула крестом руки. Медленно в ее ладони потек сухой песок, она зачерпывала и высыпала его между пальцами, зачерпывала и высыпала. — Нет, ничего не хочу!..

Шевелился, вздыхал вокруг пляж. Небо было совершенно белым, как тонкая сухая калька. Оно загибалось, чистое, и, казалось, хрустело слегка. Нужно было идти. Нужно было искать гостиницу. Нужно было как-то двигаться, но сознание заволакивало каким-то бессмысленным ленивым повтором, лишенным направления. Ник сидел рядом с матерью и смотрел на ее закрытые глаза. Ему было жарко, но он не шел в море.

И вдруг Ли сказала. Она спросила, не открывая глаз:

— Ты меня обманываешь, сын?

— В чем? — искренне удивился он.

— Все время… Прости, но я уже не понимаю… — ресницы ее даже не подрагивали. — Зачем мы приехали в этот ужасный город?

Последние песчинки выскользнули из ее ладони.

— Очень жарко, ма!

— Жарко! — согласилась она. — А где ты видел пиво?

Она присела с закрытыми глазами, порылась в сумке, вынула темные очки, надела их и только после этого уже сквозь стекла посмотрела на сына.

— Пошли в гостиницу! Мне кажется, у нас мало времени.

Без всякой внешней причины ноги стали тяжелыми. Каждая следующая мысль казалась противнее предыдущей, а от желания спать начинало подташнивать. Минуты растягивались, и в груди закручивалась болезненная пружина.

Ли была не лучше, мать сутулилась и волочила ноги. Такое нечасто с нею случалось, мать считала обязательным ходить всегда прямо, с немного запрокинутой головой (чем старше ты, тем голова должна быть выше). Ник расчехлил свой фотоаппарат, сделал несколько снимков и взял мать под руку. Голый локоток Ли оказался сухим и горячим, он просто заскользил в его потной ладони.

Пиво купили уже возле гостиницы и пили его молча, устроившись на маленькой каменной скамейке. От пива в голове совсем помутнело. Город вокруг казался сделанным из погнутой наждачной бумаги. Полуголые люди, бредущие с пляжа, казались беззащитными (у каждого третьего неизменно голова повязана мокрым полотенцем, как при головной боли), среди ярких тряпок курортников мелькали черные платья местных женщин.

Иногда мелькала винтовка, патронташ, как в фильме про революцию, крест-накрест охватывающий голую волосатую грудь. Торговали чачей в пластмассовых бутылках из-под «пепси-колы». И повсюду, так же, как и Гудауте, так же, как в Новом Афоне, ленивые собаки: налившаяся шерсть, слюна, стекающая с клыков в горячую пыль.

Женщина-администратор оформила им номер на двоих. На этот раз не было ни косых взглядов, ни излишнего любопытства. Ник понял: мать устала и им глядит старухой, какие здесь могут быть двусмысленности.

Среди зеркал и белых пустых кадок, поднимаясь по лестнице, застланной ковром, наверх, на третий этаж, Пик уговаривал себя:

«Нужно проснуться, нужно взять себя в руки… Я немного посплю и потом… Потом попытаюсь… Не нужно (шло пить пиво… — Он с трудом поворачивал голову среди золотых номеров на дверях в прохладной тишине, тормозил, волочил ноги по зеленому ковру. — Мира где-то здесь… — Он очень хотел встать под душ, плюхнуться на чистую наволочку лицом вниз, он устал. — Потом… Чуть позже… Почему я не спросил у администратора? Можно было посмотреть по списку. Нужно спуститься в холл… Нужно посмотреть… Потом… Чуть-чуть позже… Сначала под душ».

Сквозь голубые тонкие занавески просвечивало солнце. Повернув ключ в замке, Ник заставил себя подойти к окну. Внизу под окном гостиничная площадь. Площадь была пуста. Серый маленький фонтан. Сверху фонтан показался кривым, он не работал. У дверей гостиницы стояли две машины. Машины болезненно для глаз блестели.

— Господи, — вздохнула Ли. — Господи… Как хорошо!

Она сбросила на стул вещи. Скомканная, пропитанная потом блузка свалилась на пол. Ник услышал, как зашумела вода в ванной. Возле машины появились двое мужчин.

— И все-таки зачем мы сюда приехали? — сквозь шум воды уже немного другим, оживающим голосом спрашивала Ли. — Ты можешь мне сказать?

— Могу!

Ник опустил штору. Он встал в дверях, рассматривая мать. Ли, зажмурившись, стояла под широким потоком воды, она уже не казалась старухой. Блестели ее маленькие, чуть приподнятые, как у девочки, груди. Блестело лицо, чуть подрагивал плоский живот, и только коричневатость больших сосков напоминала, что когда-то в этой груди было молоко.

— Не стыдно тебе? — спросила она.

Ноги были все-таки очень тяжелы, и он облокотился на косяк двери. Как и на пляже, Ли не открывала глаз. Раздваивая прозрачный поток, ее рука медленно двигалась по бедру.

— Слушай, Ник, я очень старая?

— Почему? — он тряхнул головой, улыбнулся. — Нет, ты не старая!

Внизу за окном завелся мотор. Мужской голос что-то крикнул громко по-грузински.

— А есть разница в ощущениях?.. — она приоткрыла один глаз.

— Какая разница?

Он прислушивался. Он почему-то подумал, что эти двое парней сейчас усаживают в машину Миру. Представил себе, как ей заломили за спину руки и толкнули на заднее сиденье, он даже услышал ее отдаленный всхлип, но не нашел в себе силы отвести взгляд от мокрого крестика, застрявшего между этих твердых грудей, от этой полуслепой улыбки сквозь бегущую воду.

— Ну, если ты смотришь на женщину… — она перешагнула низкий белый бортик и взяла полотенце. — У тебя же есть женщины?

Ник кивнул. Внизу взревел мотор.

«Какая это была машина? — подумал Ник. — „Оппель“! Новенький „оппель“, ярко-желтый новенький „оппель“».

Она присела на край постели, потянулась к одежде, по одеваться не стала. Дернула головой, прищурилась ехидно (все-таки душ на Ли подействовал отрезвляюще).

Вот, например, ты видел эту Миру раздетой? — Послушно Ник покивал. — И видел меня… Скажи, по ощущение… — Она все-таки немного затягивала слова. — Ощущение такое же?

— Другое! — сказал Ник. — Совсем не то!..

«Она хотела спросить, хочу ли я ее как женщину? Но не смогла. Может быть, я придумываю, может быть, она хотела спросить что-то другое… Не потерять только… Новенький желтый „оппель“. Двое бородатых парней. По виду грузины. Почему я решил, что они увезли Миру?»

Звука мотора уже не было, он затих в глубине улицы. За окном ругались истошно какие-то женщины.

— Извини, ма, я тоже хочу политься. Спать хочу…

Стоя под душем, он представил себе, как из дверей гостиницы вывели Миру, как ее силой посадили в машину. Он откручивал и откручивал холодный кран, но вода все равно была горячей. Он вышел, промокнул тело полотенцем. Ему хотелось плакать. Ли лежала на спине. Она так и не оделась, только накрылась простыней.

— Мы сволочи, ма, — опускаясь на колени возле кровати и втыкаясь мокрым лицом куда-то ей в бок, прошептал он. — Сволочи…

— Почему? — удивилась она.

Несколько минут они молчали. Потом Ли поправила его мокрые волосы.

— Дурачок, — сказала она. — Что мы можем с тобой?.. Чем мы можем на самом деле помочь этой девочке? Мы просто путешествуем, а она играет в свои страшненькие игры… Для нас это всего лишь опасная туристическая экскурсия, бывают такие в скалах, на оползнях, для нее — жизнь, если хочешь, быт. Чем, скажи мне, может турист… — Она поискала нужное слово. — Чем турист с фотоаппаратом может, например, помочь падающему в пропасть горному козлу. Извини за глупое сравнение, другого не придумалось.

— Турист может козла сфотографировать! — сказал Ник и, осторожно отстранившись, лег на полу. — Щелкнуть затвором фотоаппарата. Больше, наверное, никак…

3

Ночью он очень тихо поднялся, приподнял занавеску, окинул долгим взглядом ночной город (город напугал его тишиной) и, присев к столу (конечно, не следовало теперь этого делать, но Ник ощутил будто зуд, и иначе от зуда было не избавиться), писал при свете ручного фонарика, положенного рядом с дневником. Он увлекся и писал, почти не отрываясь, минут двадцать. То, что Ли поднялась и стоит за его спиной, он почувствовал, когда было уже поздно, когда уже было не захлопнуть дневник, не накрыть исписанную страницу растопыренной ладонью, потому что страница, как минимум, последняя, была уже ею прочитана. Он медленно повернул голову. Ли прищуривалась, вглядываясь в уже исписанную страницу.

— Как интересно! — сказала она голосом маленькой девочки, неожиданно подхваченной на руки чужим дядей, и облизала губы. — Дашь почитать?

— Это не стихи! — сказал Ник.

— Я вижу, что это проза. Дашь?

Отступать было некуда.

— Не дам, но если ты хочешь, я тебе немножечко прочту вслух…

— Избранные места?

Он никогда не видел у нее таких ехидных, таких невыносимо пронзительных глаз. Он читал негромко, в четверть голоса. Он сидел в головах постели, а она прилегла, подсунув себе под спину две сложенные подушки и натянув на ноги одеяло. Он не стал читать другие страницы, читал то, что написал минуту назад. Конечно, он испытывал волнение при каждом произнесенном слове. Он чувствовал, как между ними возникает какой-то дополнительный, неизвестный до этой минуты, странный контакт.

«Нельзя забывать, что она умная… — шептал он почти в самое ухо матери. — Наверное, она умнее меня… Нельзя забывать, что я сделан весь из нее… Я сделан из ее плоти, она родила меня… Я созрел в ее теле… Я вышел из ее тела… Она обязана быть умнее… Она опытнее, извращеннее меня, иначе я не был бы таким. Все, что во мне есть, каждая мысль — это продолжение ее мысли… Каждое мое желание — это продолжение ее желания.

Сегодня вечером, несколько часов назад, она доказала мне, что может быть в тысячу крат циничнее меня. Тогда вопрос? Как же я могу хотеть еще какую-то женщину? — Ощутив еле различимую дрожь в воздухе, он сделал паузу и продолжал: — Я должен хотеть только ее? Нет, я могу хотеть другую тоже. Можно же предположить, что она хочет кого-то, кроме меня…

Она хотела сделать из меня идеального мужчину, она потратила на это всю жизнь. Конечно, это была ее ошибка. Желая сделать из меня идеального мужчину, она неизбежно сделалась для меня идеальной женщиной…»

В узкой черной щели между штор горела вырезанная из неба полоска синих ярких звезд. Никакого, даже маленького сквозняка, штора не шелохнется, и звездная полоска от фразы к фразе не прибавлялась, не увеличивалась хотя бы на одну звездочку.

— Никогда еще не была идеальной женщиной, — сказала Ли. — Ни для кого. Ни для одного мужчины не была… Спасибо, сын.

Луны также не было видно, весь ее белый свет умирал за шторой в виде маслянистого катящегося пятна. Лицо Ли в полутьме было обращено к нему. Фонарик в руке дрожал. Желтый свет прыгал по страницам дневника, прыгал по полу, выворачивая мягко полосами куски красного ковра. Ник сдавил в потной ладони металл фонарика и вдруг направил луч ей прямо в лицо.

— Ты что, хочешь со мной переспать? — рефлекторно прикрывшись пятерней, спросила она.

— Нет!

— Тогда я не понимаю. Ник, объясни?

Свет фонарика осторожно ушел по ее локтю вниз и, застыв, проявил красный круг на полу.

— Я хочу тебя! — прошептал Ник. — Тебя! Тебя… Понимаешь, тебя…

Ли повернулась на постели. Сквозняком чуть-чуть подвинуло штору. На ее лицо хлынула обрезанным светом луна.

— Наверное, я не соглашусь! — сказала она очень серьезным голосом. — Только не перебивай, — она резким движением руки остановила его следующее слово. — Не перебивай меня, я знаю, что это теоретически возможно… Какие-то новые ощущения… — она хмыкнула. — Но видишь ли, сын, — она посмотрела из-под луны (в свете луны это было не то лицо, что в свете фонаря, а красное пятно на полу неприятно дрожало). — Для меня это, похоже, как родить мальчика наоборот…

Он почти зарычал (он хотел справиться с рукой, но пятно продолжало дрожать). Он не знал, откуда взялся в нем этот странный голос без слов. Он уронил фонарик, смял дневник. Он обхватил голову матери ладонями с двух сторон и, не в состоянии совершить большего, уперся своим лбом в ее лоб.

— Ты мокрый, — прошептала она. — Ты вспотел, мальчик… Ну чего ты так бесишься? Я знаю, ты не ребенок… — Рука ее упиралась с нарастающей силой в его грудь. — Пусти!

— Ма!.. — прохрипел он. Он даже успел осознать свое состояние как состояние запертого в клетку бешеного голодного зверя. — Ма-ма!..

— Это будет противно! — сказала она. — Тебе самому будет очень противно… Твое любопытство не стоит… Не стоит. — Она говорила спокойно, но чуточку задыхалась. Она не могла не повторяться. — Не стоит твоего разочарования!

Лежащий на полу фонарик освещал углом полированную дверь, в его свете блестела медная круглая ручка. Ник, резко повернувшись, уперся взглядом именно в эту ручку.

Конечно… — сказал он. — Конечно, так можно только испортить… Конечно, это должно быть отвратительно, родить мальчика обратно…

Он поднял дневник, ладонью расправил смятую страницу и закрыл его.

Ее голос больше не дрожал:

— Обиделся?

— Нет, почему? Я просто не знаю… — он зажмурился и стукнул себя со всего размаху кулаком в лоб. — Не знаю, что теперь! — посмотрел на нее. — Понимаешь?

Ли кивнула, подумала (возникла секундная пауза), потом сказала:

— Что делать, ты как раз знаешь. Ты спасаешь девочку?

— Да!..

— Мира? Я верно запомнила? Ведь мы приехали в эту противную Очамчире не просто так, мы приехали по делу?

— Да!

В каждом следующем его «да» было все больше воздуха. Шторы распахнулись. Ли оказалась стоящей у окна. Она смотрела вниз на дома. Моря из окна гостиницы видно не было.

Он сидел на постели. Ли стояла рядом и гладила, гладила его по голове. Ему стоило труда не заплакать. Она молчала, она сосредоточилась и прикрыла глаза, присела рядом с ним на постели. И вдруг рука ее, дернувшись в его волосах, причинила боль.

— Я знаю, зачем ты приехал сюда, — шепотом сказала Ли.

— Ты знаешь? Зачем? Зачем я приехал сюда?

— Ты, мой мальчик, задумал убить человека… Здесь идет война. Здесь можно убить человека безнаказанно. Я права, Ник?

— Почти… То есть да!..

Где-то в городе очень далеко, наверное, у воды (эхо было тупым, но множественным), произошла и стихла какая-то возня: крики, треск, удары подошв… Луна гуляла в шторах, смешивая свой свет со светом фонаря.

— Зачем же ты тогда?.. — спросил Ник. — Ты все лгала? Ты все знала?

— Я ничего не знала! — сказала Ли. — Давай договоримся, все это игра. Пусть это будет твоя игра. Я с удовольствием играю в твою игру.

— В мою игру в убийство?

— Нет! Ты не понял… Как раз этого нельзя…

— Тогда зачем тебе весь этот кошмар, если ты догадалась?

— Хочешь по-честному?

— Да!

— Это как в горах на оползне, — сказала Ли. — Допустим, мне нравится страх!

— Тебе нравится страх?

— Скажем так, мне нравится подобный отдых… Я, ты знаешь, никогда не пряталась от острых ощущений…

— Но сама идея? — он говорил спокойно. — Я должен убить человека!..

— Это исключено, — она тоже говорила спокойно. Оба их голоса, если бы кто-нибудь смог подслушать, звучали бы для постороннего уха почти официально. — Ты сделан из меня, и ты никого не убьешь. Как и я… Мы только наблюдатели… Мы спасаем девочку.

— Ты думаешь, ее еще можно спасти?

Он опять смотрел на бронзовую круглую ручку двери, и ему чудилось, что ручка эта медленно поворачивается то влево, то вправо.

— Но, ма, кровь-то настоящая? — сказал он, подумав. — Всех этих людей убивали… Они убивают друг друга…

— Они убивали, а мы не станем… — сказала Ли. — Когда лазишь по оползню в горах, страх тоже вполне оправдан, здесь риска не больше, чем в плохом реактивном самолете в Москву лететь.

— Я не о том.

— А я о том. Ты знаешь, сказано «не убий», но кто же сказал, что нельзя этого видеть. Мы каждый день съедаем не меньше килограмма убоины, и это нормально, прости за пошлость, но это в культуре. Так что, основное правило нужно соблюдать. Мы не должны никого случайно убить, а путешествовать не запрещено. Если ты согласен с этим элементарным умозаключением, то я с тобой, если нет, я собираю чемодан и поехала домой, в конце концов, у меня здесь нет даже Библии… Ты же знаешь, я не могу жить без Библии. Здесь нет нигде ни одного приличного действующего храма. Все разломали.

4

Ник повторил трижды, он злился и не мог справиться с русским акцентом.

— Мне нужно узнать, в каком номере остановилась женщина по имени Мира…

Толстая девица с черными волосами (волосы в свете синего ночника неприятно блестели, как смазанные жиром) долго застегивала ускользающую верхнюю пуговицу своей синей форменной рубашки. Она не могла понять, чего же от нее хотят. Она бормотала что-то по-грузински, терла ладонями затекшие щеки и смотрела на него тупыми карими глазами. Потом все-таки связала сказанное.

— А вы в каком сами номере? — вдруг по-русски без малейшего акцента спросила она. — Зачем вы чужой язык корежите? Зачем вам это знать среди ночи? — она протянула руку за барьер и что-то переключила. — Какой ты! Женщина ему нужна в четыре утра.

Во всем вестибюле вспыхнул свет.

— Вы что, русская? — спросил Ник.

— Француженка!

— Парле ву франсе?

— Чего?

— Я сестру потерял, — сказал Ник расстроенным голосом. — Мне завтра утром на самолет, обязательно нужно ее найти. Она должна быть в вашей гостинице. Понимаете?

— Не врешь?

Сонные глаза дежурной при ярком свете из темно-карих стали темно-синими.

— Вру! — как мог сконфуженно признался Ник. — Но мне действительно необходимо найти ее сейчас, ночью. Нет, правда!.. — он заикался, он комкал в руке заранее приготовленную десятидолларовую бумажку, но так и не положил ее на полированный барьер. — Пожалуйста, прошу вас, это очень, очень важно!

Учетные книги были заперты в сейф. Ник, легко перескочив барьер, стоял за спиной девицы, пока та тыкала и никак не могла попасть в скважину большим ключом. Он хотел спросить, как ее зовут, но остановил себя вовремя. У дежурной, несмотря на нездоровую полноту, было приятное лицо и очень красивые розовые пальчики — маникюр с бесцветным лаком, ноготки короткие, такие с виду симпатичные. Нажимая на массивную рукоятку сейфа, она чуть высунула кончик языка и скинула левую мягкую туфлю. Босой ногой потерла другую ногу.

— Выписалась она! — развернув нужный журнал, сказала дежурная и показала пальчиком соответствующую строчку. — Вчера днем!

— В котором часу?

— В четыре! — дежурная захлопнула журнал. — А ты с мамой приехал? — Она посмотрела на него мутноватыми жадными глазами. — Мама твоя спит, наверно? — она пересела со стула на диванчик, стоявший тут же за барьером, и поиграла пальцами по темной обивке. — Пойдешь ее будить?

Он ничего не ответил, очень медленно он повернулся и большими шагами пошел вверх по лестнице. Он услышал, как дежурная скрипнула зубами, или это был звук пишущего пера.

— Погоди! — сказала она за спиной. — Погоди… я знаю, куда она уехала… Ее увезли…

Ник остановился. У его ног была белая пустая кадка. Из кадки, наверное, только вчера вынули высохшую пальму.

— Желтый «оппель»? — спросил он, не поворачиваясь.

— Иди сюда! Тебе это очень нужно?

Он спустился назад по ступенькам, стараясь ступать как можно тише, но на этот раз не перепрыгнул барьер, а обошел его, присев на краешек дивана, заглянул ей в лицо.

— Сколько тебе лет? — Вблизи были видны трещинки на губах дежурной.

— Достаточно… Ты не ответила, это желтый «оппель»? Кто ее увез?

— Я думаю, ее не отпустят… Они за этот сезон еще ни одной бабы не отпустили.

— А что тогда?

— Продадут! — дежурная пожала плечами. — Не знаю. Продадут, конечно, что еще с ней делать. Я еще удивилась, обычно русских берут.

— Русских?

— По крайней мере, белых, а эта черная. Как тебя зовут?

— Может, не надо, как зовут? Давай без имен.

Послушно Ник опустился на диван, он не сопротивлялся. Ее руки, осторожные, влажные, были даже приятны. Он нашел взглядом маленький щиток под барьером и смотрел только на него, он почему-то думал, что если перекинуть крайний левый тумблер, то опять в вестибюле вспыхнет разом повсюду свет.

— Они отвезли ее на турбазу…

— Где это?

Уже застегиваясь, он стоял возле диванчика, а эта бесстыжая полная девица сидела перед ним, раскинув голые жирные ноги — выдувались сетью на ее левом бедре синие болезненно полные вены — и даже не пыталась прикрыться.

— Они девок увозят на турбазу, это в сторону Сухуми десять километров, но ты туда без путевки не попадешь все равно. И я тебе скажу, не лезь. Они думать не будут, зарежут тебя, а маму твою продадут…

— А что там, на турбазе?

— Я не знаю… — она накинула на колени свою синюю форменную рубашку, так что осталась видна только одна полная голубая вена на лодыжке. — Раньше каким-то бизнесом занимались… Теперь не знаю, — она всхлипнула и сказала вдруг совершенно другим, детским, печальным голосом: — Мальчик, увези меня отсюда!

— Кого? Тебя?

Ник стоял уже у лестницы, он почти ушел, но не смог не обернуться. Темно-синие глаза дежурной моментально оказались какими-то болезненными и сырыми. Ведь только что они были маслянисто-ненасытными, жадными.

— Увези как-нибудь? Я хочу от войны уехать! Понимаешь?..

Пиная белые пустые кадки, он пошел дальше по лестнице, вверх. Он стоял уже на площадке второго этажа, когда каскадом несколько раз подряд вспыхнул и погас внизу яркий свет. Легко было представить себе прикушенный от горя и разочарования полный рот, пальчик судорожно и бессмысленно перебрасывающий тумблер.

Со всего размаха Ник ударил ногой пустую белую кадку. Кадка треснула и, повалившись набок, немного прокатилась по мягкому ковру.

5

Ли сидела на краешке постели, у ее ног стоял уже собранный рюкзак. Она крутила в пальцах веревку, то завязывая, то опять распуская маленький узел.

— Зачем ты так долго? — спросила она, и в голосе матери не было уверенности. — Ты выяснил что-нибудь? Где ты был столько времени? — Пальцы окончательно затянули узел. — Ты меня напугал. Я думала уже…

Ник покивал.

— Ее увезли вчера днем. — Он стоял и смотрел на мать. Перед глазами все еще вспыхивали зеркальные лампы нижнего вестибюля. В эту минуту он ненавидел ее. — Когда мы пришли, она была еще здесь. Ее увезли, когда ты стояла под душем, — сказал он после некоторой паузы. — Вчера.

— А сегодня? — спросила Ли. И сразу прибавила скороговоркой. — Где это ты узнал?

Злость прошла. У него было такое ощущение, будто ом поднял белую кадку и, взяв ее обеими руками, осторожно поставил на место, он даже представил себе это простое действие и совсем пришел в себя.

«Вообще что ли к женщинам не подходить?.. — подумал он, нарочно присаживаясь на краешек второй постели напротив матери. — Может быть, она больная какая-нибудь?.. Может быть, она сошла с ума от этой постоянной резни на улицах?..»

— Да, там какая-то закрытая турбаза, — сказал он мягко. — Нам нужно поспать… Не ночью же ехать…

— Не ночью, — согласилась охотно Ли и сразу припала, подобрав под себя свои маленькие красивые ножки. — Давай утром!

Прошел коротенький дождь. Город, когда они вышли из гостиницы (Ник только кивнул в сторону заспанной заплаканной дежурной), выглядел так, будто был слеплен из сухого, осыпающегося, серого хлеба. Ни одной машины у гостиницы не оказалось, и пришлось пешком тащиться несколько километров до автовокзала.

Автобус, полупустой, облезлый, когда-то зеленого цвета, с лысой резиной и сломанной передней дверью, был уже наготове. Автобус пригнали и поставили под солнцем, будто бы специально для них, специально для того, чтобы они могли продолжать свою игру в спасение. Автобус готов был уже отъехать, когда они вошли в салон и устроились на ободранных сиденьях.

— Я до Эшер без остановки, — объявил в микрофон водитель.

— У турбазы остановите? — спросил Ник.

— Нет! — отозвался микрофон.

— А за отдельную плату?

Ник не видел лица водителя, только седой затылок и полные плечи, затянутые в сырую зеленую ткань. Плечи шевельнулись, автобус задрожал и покатился.

— Вас туда не пропустят, дамочка! — прогудел микрофон. Почему водитель обращался исключительно к Ли, было непонятно, видимо, разглядел ее в свое зеркальце. — Опасно там гулять! — пояснил он.

Автобус уже летел с неприятным ревом по совершенно пустому серому шоссе. Перебрасывая на поворотах солнце из левых окон в Правые, он подпрыгивал на плохой дороге и, казалось, был готов в любую минуту развалиться на отдельные части.

Ли нашла руку сына и держалась за нее. Рюкзак, поставленный в проходе, свалился и при каждом толчке мягко подскакивал, почему-то вызывая ассоциации с небольшим мертвым телом. Когда автобус вдруг затормозил, пальчики Ли крепко впились в ладонь сына.

Было жарко, пыльно и сонно. Вокруг образовалась давка: много людей, тюков, чемоданов, каких-то плетеных бутылей, много темных лиц… Вокруг стало шумно, запахло потом и гнилыми персиками.

Ник удивился. Автобус был почти до отказа набит. Водитель собирал деньги за проезд, он по-русски ругался матом в микрофон, он был при деле и забыл спросить плату у своих первых пассажиров, а может быть, просто не захотел их тревожить.

Пришлось взять рюкзак на колени. Ник хотел вытащить фотоаппарат, но не стал. Лениво, сквозь нарастающий солнечный жар, он мысленно отмечал возможные фотозарисовки. Он даже придумал название небольшого альбома: «Ноев ковчег, катящийся по дороге. Вид изнутри».

Они вышли на несуществующей остановке. Металлические дверцы захлопнулись за спиной. Ник влез в лямки рюкзака.

— Вы поосторожней здесь, дамочка! — снимая машину с тормоза, сказал в микрофон водитель. За ветровым стеклом лишь на миг мелькнуло его темное, совсем молодое лицо. — Здесь дамочкам прогуливаться небезопасно.

Солнце немного смилостивилось, оно гуляло в прозрачных, вдруг налетевших тучках, появился легкий ветерок. Редкие деревья стояли вдоль дороги. Они прошли вперед метров, наверное, сто пятьдесят и только там  обнаружили большой указатель. Указатель был выкрашен в зеленый цвет, и на нем было написано:

«ТУРБАЗА „УЮТНОЕ“ ЧЕТЫРЕ КИЛОМЕТРА».

Стрелочка показывала направление. Под указателем был шлагбаум, и рядом со шлагбаумом прогуливался плохо одетый молодой человек. Этот человек был вооружен карабином.

— Пойдем, ма, — Ник потянул ее за руку. — Пойдем…

Ствол карабина лениво качнулся. Охранник улыбался. У него была выбита половина зубов; у него был небритый подбородок, а из-под расстегнутой белой рубашки выбивалась клочьями светлая шерсть. Почему-то было понятно, что, во-первых, карабин заряжен боевыми, а во-вторых, этому парню доставит удовольствие пристрелить двух туристов на дороге.

«Он даже не стал вступать в объяснения с этой неизвестно откуда появившейся парочкой, — записал потом Ник в своем дневнике, — просто поднял ствол и этим стволом указал направление дальше по основной дороге. Щетина на этой морде неприятно пошевелилась, я думаю, это должно было означать улыбку».

Прозрачные облачка постепенно соединились во что-то более темное, и с неба полилась спасительная вода. Ли не желала показывать усталость и улыбалась. Дождевая вода стекала по ее лицу, лицо снова блестело. Они прошли вперед еще километра полтора. Дождь был ласковый, теплый, он помогал при каждом шаге. Ник приобнял мать за плечи, и плечи ее против обыкновения не дрожали. А еще метров через пятьдесят обнаружился новый поворот. Здесь уже не было никакого шлагбаума, здесь не было никакого охранника, и они легко вошли в деревню.

6

Дождь иссяк, и как только он иссяк, Ник отчетливо ощутил запах близкого большого моря. Если в Очамчире море было серо и мертво, то здесь разлившийся между небольшими, редко стоящими домами соленый густой мир наполнил легкие новой силой, желанием дышать и двигаться.

На небольшом металлическом щите Ник прочел название поселка. Тот самый поселок, о котором говорил перед смертью Александр. Все совпадало, как в игре. Кубик мог даже сто раз упасть единицей вверх, но на игральной кости никак не могла оказаться цифра, превышающая шесть.

— Не так плохо! — сказал он. — Не так плохо… Пойдем, ма… — Он отпустил ее плечи и взял за руку.

— Ну и как мы теперь? — устало спросила мать.

— Ты видишь? Это же та самая деревня…

— Я вижу… Ты хочешь сказать? — Ли вопросительно посмотрела на него.

— Да! — сказал Ник. — Думаю, теперь мы в полной мере воспользуемся восточным гостеприимством. Нам нужно только найти дом того грузина.

— Грузина? — Ли скорчила смешную кислую гримасу.

— Он, конечно, вряд ли очень обрадуется свежим новостям, — сказал Ник, — но, думаю, барашка заколет. Потому что так полагается.

Деревня была длинная, как дорога, и она спускалась и спускалась, медленная, к морю. Дома стояли редко. Каждый дом в отдельности и все дома вместе рождали странную ассоциацию, не совсем совместимую с человеческим жильем. Какой-то был в соленом воздухе привкус, что-то было среди пышно выпирающих отовсюду разноцветных фруктов. Только через некоторое время Ник понял: «Мы идем по кладбищу».

В воздухе был привкус кладбища, а за зеленью во дворах, за витыми оградами — надгробия. Это были камни, это были металлические кресты, это были даже маленькие деревянные беседки.

Он припомнил: здесь хоронят рядом с домом. Здесь не делят свой мир на некрополь и акрополь, а продолжают совместное существование, не уходя далеко от дома. Это было непривычно, но вовсе не страшно, это было почему-то очень правильно и спокойно.

Остановившись и присев под каким-то черным безлистным деревом, он вынул дневник и вписал в него, положив на колено, несколько строк.

— Что ты пишешь? — спросила Ли, она была грустна, и лицо ее было все еще мокрым и светлым после дождя.

— Конспект! — Ник поднял на мать глаза. — Представляешь, больше ни одной мысли… Я только конспектирую.

В небе над головой скапливалась естественная жаркая синева. Он спрятал дневник в рюкзак, и они пошли по деревне, улыбаясь и взявшись за руки, как дети. Туфельки Ли скользили по подсыхающим в глине лужам, кофточка налипла на голое тело и быстро просыхала, но достать фотоаппарат не было сил, приятнее было просто держать ее за руку и смотреть на нее.

В одном месте за металлической оградой Ник заметил необычную могилу. Он не смог бы даже себе объяснить, чем могила была необычна, скорее необычно было чувство, вызванное надгробием, чем его вид. Эта могила, как и все прочие могилы, расположилась прямо во дворе, какая-то чугунная цепь, какой-то огромный серый камень…

Он не удержался и вынул свой фотоаппарат. Только когда под пальцем щелкнул затвор, Ник осознал: его остановила фотография, впаянная в камень — молодое женское лицо в серебряном овале улыбалось, отражая солнечный блеск.

Засвеченная солнцем, рядом с камнем двигалась человеческая фигура. Обычная женщина в черном (длинными ножницами она ловко подравнивала на могиле кусты) поправила свой платок, посмотрела. Посмотрела прямо в зрачок фотоаппарата. Наверное, так же она посмотрела бы и в зрачок поднятого карабина.

— Ищете кого-то? — спросила она по-русски.

Он стыдливо спрятал фотоаппарат, он назвал нужный адрес, и маленькая рука без слов указала направление. Они уже уходили.

— Это у самого моря! — крикнула она вслед. — Самый большой дом, не перепутаете!

У нее, как и у всех местных женщин, оказался молодой голос, никак не соответствующий угрюмому облику.

За этим голосом, за свежим морским ветерком, за ползущими по стенам виноградными лозами Ник почувствовал какую-то иную, еще незнакомую логику. Ему вдруг сделалось необычайно уютно. Он вспомнил о маленьких убийцах в белых рубашках и теперь оценил их совсем иначе. В памяти мелькнул фотограф из Нового Афона, его дикая, веселая обезьянка… Как глупо эта обезьянка отгрызла угол Евангелия…

Дом стоял в самом конце деревни, и сразу за домом открывалось море. Дом был серый, огромный, аляповатый, и он был еще не достроен. Во дворе не было могил. По каменной крутой лестнице, такой новенькой, что с нее при каждом легком сотрясении еще осыпалась какая-то белая взвесь, к ним сошел человек. Человек был по пояс голый, голова, стриженная ежиком. Стоя возле калитки, Ник первым обратился к нему:

— Я принес привет от Александра.

Человек держал в руках мокрое красно-желтое полотенце, он вытирал этим полотенцем лицо.

— И как он там?

— Он умер.

— Давно?

— Вчера.

— Как это случилось?

— Его задавили камнем в Новоафонской пещере.

Ник сделал несколько шагов навстречу и стоял внизу под лестницей, смотрел, немного задирая голову, на хозяина. От каждого собственного слова он ощущал все большее стеснение. Каждое слово было отдельно от предыдущего, не связано с предыдущим, каждое слово звучало, как в плохом спектакле под мощным светом юпитеров при хорошей акустике огромного зала.

— Красивое место! — сказал хозяин и, легко сбежав по каменным ступенькам, перекинул полотенце через гладкое темное плечо, протянул руку. — Меня зовут Арчил. Как зовут вас? — его зеленые глаза смеялись или, может быть, в них таким странным образом преломлялся солнечный свет. — Ну чего вы испугались? Это же не вас задавили в пещере?

— Не меня!

— Ну вот и замечательно… — зеленые глаза обратились к Ли.

— Лиана Марковна! — так же с трудом выдавила Ли. Она сгорбилась моментально, сморщилась, она выглядела в этот момент лет на пятнадцать старше своих сорока.

— Я буду называть вас просто Лиана, — полотенце соскользнуло на локоть, когда он, склонившись, поцеловал рефлекторно протянутую женскую руку. — Прошу в дом!

— Что там случилось, Арчи? — крикнул сверху пронзительный женский голос, и сразу заиграла музыка, видимо, женщина включила магнитофон.

— Александра убили!

Во втором этаже мягко отодвинулась белая занавеска. Распахнулись, блеснули окна. Из окна высунулась женщина — это была молоденькая блондиночка. Она поправляла на себе открытый купальник, соскакивала с плеча красная узкая лямка.

— Проходите в дом! — хозяин махнул рукой в сторону двери. — Поговорим.

7

На бетонных полах, врываясь в незашторенные окна, лежало солнце. Голые стены казались высокими и влажными, а мебели почти никакой. Сидели за старинным дубовым столом (ножки в виде львиных лап топорщились в обильных складках красной скатерти, и столовое серебро было таким же старинным, как этот стол), сидели на высоких узких стульях с резными спинками и из тонких дешевых стаканов пили зеленое молодое вино.

— Вы, я вижу, строитесь? — спрашивала Ли (она сидела довольно прямо, но рука ее со стаканом была расслаблена).

— Строимся! — согласился веселый хозяин.

— Но почему здесь, в Абхазии? Вы ведь грузин?

— Среди врагов интереснее! — Подошла женщина. Он чуть подвинулся, давая поставить перед собой тарелку с мясом. — Жизнь чувствуешь острее, когда живешь среди врагов.

Пересказывая последовательно происшедшее с ними, не потеряв в своем рассказе ни одной убитой собаки и начисто упустив тему повара и пропавшей девушки, Ник расслабился. Он сознательно подавал случившееся как жаркий южный сон. Он начисто исключил в рассказе обычную логику и последовательно присваивал каждому движению, каждому слову и шагу только логику сновидения.

— Белые рубашки! — сказал Арчил и подмигнул заговорщически Ли. — Правда, красиво? — Ник вопросительно взглянул на хозяина дома. — Простите, Николай, продолжайте. Просто белые рубашки… Меня это немножечко задело…

Блондинку звали Наташа. Наташа прямо на купальник надела черную длинную мужскую рубашку и застегнула ее на все пуговицы. Она ходила, пританцовывая босыми ногами по свежеструганым лестницам и бетонным полам, и говорила глуховатым, воркующим голосом. Вторая девушка, оказавшаяся в доме, называла себя Дарьей Петровной и была моложе Наташи лет на пять. Она также была одета в мужскую рубашку поверх купальника, но на ногах ее были резиновые пляжные тапочки. Для себя Ник определил девочек как дешевеньких шлюшек из Санкт-Петербурга, развлекающихся на югах.

На стол подавала Наташа. Дарья Петровна только щурилась и поправляла рукой волосы при появлении на скатерти каждой новой тарелки.

Все это выглядело довольно мило, но все это немного раздражало Ли. Ник почувствовал легкую неприязнь матери к происходящему.

— Я хотел бы понять! — совершив над собою усилие и запив кусок мяса вином, сказал он. — Можно я спрошу?

— Да, пожалуйста… — Арчил развел по-актерски голыми мускулистыми руками. Он сидел за столом по пояс голый, и солнце красиво обрисовывало всю его развитую мускулатуру, причем в одной его красивой руке была зажата вилка с гербом, в другой нож. — Спрашивайте! — Он улыбался, он, наверное, всегда и всем вот так открыто, нагло улыбался, без тени радости в глазах. — В этом доме дозволяются любые вопросы.

«Как же он?.. Как он может?!. — подумал Ник. — Как он может улыбаться и кушать после всего, что я ему рассказал… Смерть они понимают как-нибудь иначе, что ли?»

— Вот все эти смерти… — сказал он. — Все эти убийства… Мальчишки в белых рубашках, утопленники!.. — Краем глаза он заметил, как чуть поморщилась Ли. — Зачем? Это кровь такая горячая или есть какая-то невидимая снаружи национальная идея… Зачем столько смертей?

Наташа фыркнула в кулачок, так, будто он сказал что-то неприличное, и демонстративно полила из маленького серебряного соусника красной густою смесью свой кусок баранины.

— Идея всегда есть… — весело сказал Арчил. — Как же без идеи… И кровь горячая, тоже верно. Где идея, там и кровь.

— А может быть, наоборот? — осторожно перебила его Ли. — Где кровь, там и идея?

— Может быть, и так, — Арчил подмигнул весело Нику. — Вам просто не нужно об этом думать, молодой человек.

— Почему не нужно думать?

— Потому, что у вас очень-очень красивая мама! И я хотел бы выпить за нее! — он поднял полный, тяжелый от зеленого вина, чуть вспотевший стакан. — За женщину!

— За женщин! — нарочито поправил его Ник.

— Верно, молодой человек! Именно за женщин!

Пустой стакан грохнул в середину стола, и хозяин, широко раскинув руки, одним движением обнял сразу обеих девушек.

— Клянусь! — весело крикнул он. — Никогда их не продам! Никому! Ни за какую сумму! Они самое драгоценное, что есть в нашей жизни.

«О чем это он?» — удивился Ник, но оставил вопрос при себе.

— Вот вы строитесь… — сказала Ли, похоже, чуть опьянев после очередного тоста. — Но где все? Где же строители? Ну, эти, — она глупо улыбалась. — Ну, эти каменщики-плотники… — Она большими глазами смотрела в веселые глаза хозяина. — Глупости говорю. Мне, наверно, нужно в море, что ли, окунуться.

Но на море отправились позже, часа через три. Солнце уже клонилось к самой воде и отражалось в ней, высвечивая на иссиня-черной поверхности огромный тупой угол. Тут же возле стола девицы с хохотом скинули мужские рубашки и переоделись в длинные шелковые платья. Пошли впятером.

Дом стоял на краю деревни, и до моря от него было метров двести, не больше. На ходу Ли расстегивала свою прозрачную кофточку.

Ник, обернувшись назад на деревню, полную могил, чуть задержался, и Арчил оказался рядом с матерью, Ник посмотрел на их фигуры. Они замерли на фоне сверкающего тупого угла. Он не услышал слов.

— Не лезьте в это дело! — сказал Арчил, на лету подхватив сброшенную кофточку.

— Почему?

— Вы не поймете! — сказал Арчил. — Вы не отсюда…

Демонстративно Ли дернула головой, показывая глазами на девиц. Девушки под шелковыми зонтиками чинно вышагивали по песку, они перешептывались, и в легких порывах ветра разлетался их глупый смех.

— Дурочки, — сказал Арчил. — Пустышки… За них мне не больно.

— А за меня больно? — удивилась Ли. — Мы знакомы всего несколько часов, и вам уже, видите ли, больно.

Белые туфли на высоких каблуках не давали девицам двигаться по песку быстро. Широкие светлые платья раздувало свежим вечерним ветром, а красные, грубо очерченные губы раздражали и в полутьме.

— Зачем так шикарно? — спросил Ник, нагоняя их. — Я чего-то не понял?

— А так страшнее! — Даша изобразила большие глаза. — Люблю бояться красиво!

Ли пробовала ногой воду.

— Хорошо!

— Теплая? — спросил Арчил, опускаясь на песок.

— Почти горячая. — Ли скинула юбку и, подняв руки, собирала волосы в узел. — Вы всегда так живете?

— Да!

— Почему же нельзя мне?

— Потому что я здесь родился, а вы никогда не научитесь относиться к смерти спокойно.

— Почему? Я не боюсь смерти.

— Чужой?

— Чужой или своей, какая разница? — она уже медленно входила в воду. — Честное слово, я не понимаю!

— Обернитесь! — другим голосом сказал Арчил, и это выглядело как приказ. Ли обернулась. — Посмотрите на деревню… И попробуйте представить себе, сколько стволов сейчас смотрят на нас из этих окон.

8

Неожиданный порыв ветра наполнил белый шелковый зонтик. Даша вскрикнула, и зонтик, выскочив из ее руки, взвился вверх. По угасающей поверхности моря прыгали еще последние солнечные блики. Ник наклонился и подобрал зонтик. Он вопросительно смотрел на девушку. Он больше не смотрел в мутнеющую, уже засеянную звездами небесную даль. Две головы: голова Арчила и голова Ли не были различимы, оба слишком хорошо умели плавать.

— Тебе не нравится? — спросила Даша. Она присела на песок, раскидав вокруг шелковые юбки, сняла с ноги белую туфлю и высыпала в ладонь тонкой струйкой песчинки и гальку.

— Нравится! — сказал Ник, втыкая зонтик рядом с собой и тоже присаживаясь на песок. — Я люблю маскарад. Вы, Дарья Петровна, чрезвычайно эффектны в свадебном наряде в подобном месте в подобный час, но, по-моему, резко не хватает рояля.

— Чего не хватает? — она развязала ленточку, сняла шляпку и повернулась к нему спиной. — Расстегни, пожалуйста.

— Зачем? — спросил Ник.

— Сейчас будем купаться, — объяснила Наташа, симметрично поворачиваясь к нему спиной с другой стороны. — Арчик уплыл с твоей мамочкой, а нам нужно расстегнуть пуговицы на спинках.

Ник расстегивал медленно по одной маленькой белой пуговичке, ему было почему-то холодно.

— Так я все-таки не поняла, чего не хватает? — спросила Дарья Петровна, порывистыми движениями вылезая из своего платья. — Рояля, ты говоришь?

— Вы, вообще-то, откуда, девочки, такие сумасшедшие? — спросил Ник голосом хозяина бетонного дома. — Насколько я понял, из Санкт-Петербурга самого?

— Ну, допустим… Нужен рояль, нужен высокий крутящийся стульчик… — Даша, уже совершенно голая, входила в воду. Она сложила руки на груди. — Нужно будет Арчика попросить.

— И он привезет вам рояль?

— А почему бы и нет?

Наташа тоже избавилась от платья и также, скрестив на груди руки, пошла в воду.

— Он сделает все, что мы попросим… Он наш раб, по крайней мере, до конца сезона…

Они обе поплыли. Брошенные на песок и придавленные камнями шелковые платья раздувались большими пузырями. Туфли валялись одна на другой. Девушки плыли, переговариваясь и смеясь, их смех закружился, зазвенел над темной водой. Ник отвернулся, поискал вокруг себя глазами.

Он подумал, если бы Арчил находился на берегу, то сложил бы здесь небольшой костер. Когда дамы выйдут из пены, им, наверное, захочется согреться.

Черных окон поселка с воды видно не было, но их можно было представить себе за зыбью (собственно, не было видно даже берега, существовало лишь направление). Хозяин бетонного дома плыл рядом, он плыл совершенно бесшумно, только дыхание, которое тише плеска раздвигающих воду рук, было где-то совсем рядом.

— Я не верю… — вдруг сказала Ли, переворачиваясь в воде.

— Во что вы не верите? — отозвался, как эхо, его голос.

— Я не верю, что вам это нравится…

— Что мне нравится?

— Так жить! Вы лжете, не знаю, себе вы лжете или мне, но так не бывает!

Она начала замерзать и разогревалась, ускоряя движения своих рук. Она направлялась к берегу. В темноте на фоне черно-звездного неба заплясали живые язычки костра. Кто-то развел огонь. За огнем, казалось, лежало такое же огромное темное пространство, как и за стеной.

Ли отплевывала воду. Ей хотелось уже поскорее выйти на берег, на твердую почву, она вдруг ощутила усталость во всем теле. Но первой из пены выскочила не она, а Дарья Петровна. Голая девица, растопырив театрально тонкие острые пальчики, кинулась к огню, почти окунулась ноготками в пламя.

— Как водичка? — спросил Ник.

— Кайф! Дай полотенце…

Ник вынул из сумки, оставленной Арчилом, одно из полотенец и покрутил его в руках.

— Накинь… Накинь на спину… Накинь, холодно!

Свет костра оттенял ее тощую фигуру. Торчали лопатки. Зубы Даши мелко дробили, помада криво размазалась по скуле. Ник накинул полотенце на спину девицы.

— Благодарю! Это Наташка придумала, с платьями, а Арчик привез, — сказала она уже весело, щелкая зубами. — Были такие большие круглые коробки из розового картона… — Она протягивала тонкие пальчики к приплясывающим языкам пламени. — Красиво, да?

— Красиво!

— Ты думаешь, он кто? — она скосила глаза. В глазах отражался костер.

— Кто?

— Арчик. Он, между прочим, офицер КГБ.

— Нет никакого КГБ! — сказал Ник. — Отменили его.

— Ну, я не знаю, чего он там офицер, но офицер. Самый настоящий, у него на втором этаже в спальне форма на плечики повешена.

Ник посмотрел на воду. Уже недалеко от берега можно было различить две головы: голову матери и голову хозяина дома.

— Нравится тебе?

Девушка отрицательно покачала головой. Вторая девица выбралась из воды. Дарья Петровна вытянула из той же вместительной сумки махровый халат и накинула его.

— А мне нравится, — сказала Наташа, так же растираясь полотенцем. — Я чувствую такие взгляды на своей голой спине! Мне нравится, что в любую минуту могут убить!

— Убить?

— Они нас ненавидят! — Наташа зубами не щелкала, и вообще, теперь стало заметно, что она значительно толще своей подруги. — Арчила как грузина ненавидят, а нас — как русских блядей. — Она также облачилась в халат и присела у огня на корточки. Она водила плоскими ладонями прямо в пламени.

В дом вернулись молча. В сумке нашелся халат и для Ли. Темные мягкие полы волочились по песку, такой он был длинный. Арчил одеваться не стал, только сделал несколько быстрых приседаний возле костра, несколько резких бросков руками. Платья, туфли и зонтики бросили у моря. Дарья Петровна объяснила, что барахло утром принесут.

— Здесь за деньги все принесут, — сказала она. — Сволочи! Продадут тебе арбуз, глядя в глаза… Вырежут треугольничек для пробы, а потом тем же ножом и зарежут!..

Им отвели две смежные комнаты на втором этаже. Комнаты были совершенно одинаковые, уже наполовину отделанные. Здесь были шторы на окнах и обои на стенах, но мебели никакой. В одной комнате, правда, стояла кровать, в другой просто постелили на пол одну на другую две перины.

Когда Арчил вышел — по неструганым ступеням легко простучали его шаги, — Ник почему-то встал посреди комнаты прямо под голой неяркой Лампочкой. Он закрыл глаза и молчал.

— Ты что, сын? — спросила Ли. Ник молчал. — Ничего не произошло! — сказала Ли строгим голосом и, протянув руку, взяла его за подбородок. — Ну чего ты, сын? Что ты подумал? — Ник покивал, стряхивая ее руку. — Ты действительно обо мне так думаешь?

— Ма, — сказал он тихим голосом. — Ма, там в Афоне меня заперли и хотели убить… Это было так долго.

Она кончиками пальцев погладила его по голове.

— Может быть, ты просто испугался темноты. Помнишь, как было в детстве… У маленьких мальчиков всегда очень долго тянется время…

— Ты думаешь, просто детские ощущения?..

Он уже успокоился, он уже перестал ревновать. Но он все еще не открывал глаз. Пальчики Ли бродили по его волосам, и это было очень приятно.

— Давай договоримся, — сказала Ли. — Мы с тобой спасаем твою девушку. Вот что главное. Больше ничего нет.

— Разве это главное?

— Всегда нужно определить направление. Вне зависимости от конечной цели направление нужно видеть.

Она вышла. Комнаты соединялись дверью. Ли закрыла за собой эту дверь, щелкнул маленький засовчик. Было слышно, как она легла. Где-то внизу, в первом этаже хохотали наперебой пьяные девицы. Ник сел на полу и вынул дневник.

«Сперва меня поразил ее цинизм (уж никак не ожидал в ней подобного), — записал он. — Но теперь я только рад.

Мы не догнали Миру в гостинице. Ее увезли прямо из-под носа. Добраться до турбазы, вероятно, можно по берегу… В любом случае мы попробуем довести игру до конца. Мать права, нельзя озабочиваться ни одним вопросом серьезно… Мы должны идти, как в шахматной партии. Мы должны идти легко».

9

Зонтики, платья и туфли лежали грудой внизу на столе, прямо на красной скатерти, кто-то собрал все это барахло рано утром, а может быть, ночью и по заведенному здесь порядку принес. Арчил сбросил все это на пол. Вместо барахла на столе появился большой кофейник и три чашки, хозяин выглядел таким же свежим и бодрым, как и накануне.

— Пойдете налево вдоль моря… — объяснял он, прихлебывая кофе и на этот раз обращаясь уже только к Ли. — Там болота, не свернешь. Во время прилива там вообще не пройти…

Кофе был мерзкий. И сделав только один большой глоток, Ник с отвращением подумал о спящих где-то здесь в доме пьяных девицах. Подумал, что этот грузин развлекался с девочками, вероятно, почти до самого утра, но вот он, веселый, объясняет, как пройти на турбазу, подмигивает матери, а шлюхи не могут разлепить пьяных глаз даже для того, чтобы сварить своему хозяину приличный кофе.

— Напрасно вы в это полезли! — сказал он, протягивая Ли один из зонтиков. — Но я вас понимаю… Каждый развлекается, как хочет!

Солнце только-только возникло. Море и берег были еще в тени. Ник хотел обернуться на бетонный недостроенный дом (ему почему-то стало страшно), но Ли обернулась раньше, она нелепо махнула сложенным зонтиком, хотела улыбнуться, но получилась только кислая гримаса.

Они пошли молча, Ник немного впереди. Ли разулась (в одной руке ее был зачем-то раскрытый зонтик, в другой — босоножки), она шлепала по воде. По левую руку ма паутиной веток и колючей проволоки было то, что хозяин бетонного дома назвал болотом. Ник проверил, он немного ободрал щеку, испачкал ладони и, завязнув на втором шаге в коричневой мякоти, дальше не пошел. Он помыл руки в прозрачной морской воде. По правую руку разгоралось пространство утренней воды. Скоро стало жарко, и Ник подумал даже, что зонтик — это неплохо, зонтик — это в первую очередь от солнечных лучей.

— Отвратительный привкус во рту… — сказала Ли, догоняя его. — Кофе мерзкий! Вообще-то, мужчины умеют варить кофе…

Ударив ногой по воде, она обрызгала его джинсы. Ник припомнил толстяка из пиццерии и промолчал.

— Наверное, на турбазе нам сварят… — неуверенно сказала Ли, и Ник понял, она тоже боится.

Деревня — последний крайний дом — пропала из виду довольно быстро, и они оказались на этой узкой желто-черной полосе вдвоем. Можно было либо вернуться, либо, как по стрелке, двигаться строго в одном направлении. Даже на горизонте по правую руку не было видно ни одного корабля. Ник изредка поглядывал туда. Ну хотя бы какая-нибудь лодка… Ну хотя бы какой-нибудь катерок… Ничего. Он понял, что ищет поддержки, а ее нет.

Часовая стрелка над поцарапанным циферблатом совершила полтора оборота, прежде чем на грани видимости, на острие желтой паутинки обозначилось что-то новое. Стеклышко сильно отражало солнце и, чтобы увидеть стрелку, приходилось подносить часы, как в темноте, к самым глазам.

— Пляж! — сказала Ли и показала зонтиком.

«Маловероятно, что мы ошиблись, — подумал Ник, а если мы не ошиблись, маловероятно, что нам удастся легко выбраться оттуда. — Он обернулся, за спиной остались полтора часа одинаковых медленных шагов. — Ну, не назад же идти?!»

Стандартные навесы — красный и голубой пластик, тела, негусто усеивающие полоску отменного чистого песка, прямоугольные кабинки для переодевания (почему-то металлические), несколько душевых, фонтанчики для питья. Ник посмотрел под ноги и увидел в песке собачьи следы. Обыкновенные оттиски самых обычных лап. Он судорожно сглотнул воздух и сказал:

— Слушай, но это же смешно…

— Что смешно? — отреагировала Ли.

— Я не понимаю, зачем нужны кабинки для переодевания, когда они все голые…

— Вероятно, для того чтобы одеться, — она покрутила зонтик. — Я думаю, эти кабинки поставили в другую эпоху!

Над глубокой канавой висел мост, связывающий пляж с территорией турбазы. Довольно широкий, с проволочными дрожащими поручнями. Посредине моста лежали собаки. По канаве бежала зеленоватая пенистая вода. Вероятно, именно этот источник превращал всю береговую полосу в болото. Чтобы выйти на мост, пришлось совершить сложное движение по пляжу, огибая загорающих.

Собака подняла рыжую морду навстречу Ли, тихонечко зарычала, задрала хвост. Вторая собака осталась неподвижна, через нее пришлось просто переступить. Если бы мягкий бок не колыхался от дыхания, можно было бы подумать, что она мертвая. Ник отметил, что обе собаки, необычно сытые и довольные, совершенно не боятся людей.

— Другая эпоха — это в прошлом году, что ли, началась? — подавая матери руку и помогая ей преодолеть ненормально высокую каменную ступень, которой заканчивался подвесной мост, сказал Ник. — По-моему, в прошлом году они все были в купальниках…

— Ну почему? В прошлом году некоторые женщины уже ходили с открытой грудью…

— Ты не ходила?

— А я и сейчас не стану! Зачем… — поднимаясь в гору за сыном, она задыхалась. — Я не стесняюсь, конечно… — на ее лбу появились капельки пота, — но зачем, когда я привыкла наоборот? Я, конечно, попробовала. И знаешь, что…

Ник остановился.

— Что?

— В купальнике уютнее!

Внешнего ограждения у турбазы не оказалось, да оно и не требовалось. Турбаза была полностью изолирована: с одной стороны — подвесной мост и пляж, окруженный болотами, с другой — узенькое шоссе, иначе не выберешься. С той стороны Шоссе — шлагбаум и небритый парень с автоматом. В остальном турбаза была совершенно обычна. Небольшие аккуратные коттеджи различались только цветом — желтые, зеленые, синие, розовые. Плоские фанерные их стены походили на облегченные театральные декорации. Со стороны шоссе стояло единственное кирпичное белое здание, вероятно, административное. Возле него две машины. Грузовик с крытым брезентовым кузовом, в таких перевозили вооруженных боевиков, и черная потрепанная «Волга» с помятым передком. Третья машина находилась немного сбоку, она стояла, припаркованная к одному из коттеджей, возле красной плоской стены.

«„Оппель“! — отметил Ник. — Тот самый „оппель“!.. Мира может быть там, в коттедже. — Он приостановился и, стараясь не привлекать ничьего внимания, оценил обстановку. — Позже! — определил он себе. — Нужно осмотреться».

В десяти шагах от моста была большая веранда, обнесенная белой стеночкой, и внутри этой веранды белые столики, плетеные белые стулья. Здесь варили прекрасный кофе. Поднося чашку к губам, Ник пытался понять, как же отсюда уйти. Спокойно уйти, не привлекая внимания. За соседним столиком сидела компания вооруженных молодых людей. Пили водку. Автоматы стояли у стеночки. Ник покрутил в руках фотоаппарат, снял чехол, но, поймав предостерегающий взгляд Ли, зачехлил его.

— Отличный… Отличный какой кофе, — сказала Ли громко, желая, чтобы ее услышали за соседним столиком. — Не зря мы с тобой столько протопали. Все равно глупо из-за чашечки кофе переться в такую даль!

«Она боится… Она хочет объяснить этим парням наше присутствие здесь… Но она это напрасно, им ничего не объяснишь! — Ник снова расчехлил свой аппарат. — Хорошо бы понять, на каком языке они говорят?.. — голоса звучали громко, но как он ни старался, не мог найти смысла в грязной груде полупьяных хрипящих звуков. — Что это за язык?»

— Все-таки кофе должны варить мужчины!.. — громко сказала Ли.

Мутные глаза обратились в ее сторону, но сразу развернулись, косые, в стакан. Здесь было достаточно русских женщин, Ли не представляла никакого интереса — старуха.

— Окунуться нужно! Жарко! — сказал Ник.

— А я бы выпила еще чашечку!

«На каком же языке они говорят?.. Греческий, турецкий, азербайджанский, аджарский? Нет, я забыл… Нужно будет пройти по турбазе, поискать Миру… Как? Не в окна же заглядывать. Она должна быть здесь. Она точно здесь… Что они подумают о нас, если мы будем шляться по турбазе и заглядывать в окна?»

— Ник, возьми мне еще чашечку… — Мать откинулась на своем плетеном стуле, поднимая и раскручивая зонтик. — По-моему, в этом сезоне не было еще такой жары!

Окошечко было совсем маленькое, и круглая физиономия в белом поварском колпаке была вставлена в него, как в белую рамку.

— Еще чашечку? — спросила физиономия.

Из окошечка неприятно пахнуло расплавленным сыром. К розовой щеке повара прилепился маленький листик петрушки.

— Да! — сказал Ник. — Еще пару чашечек… У вас на лице…

Он хотел весело пошутить, хотел взбодрить себя. Он уже понял, что не пойдут они по турбазе заглядывать в окна, а сейчас выпьют еще по чашечке кофе и пойдут на цивилизованный пляж, где окунутся, полежат немножко под солнышком и отправятся по черно-желтой стрелке между болотом и морем назад.

«Мы уйдем, ничего не сделав. Мы не сможем даже осмотреться. Здесь знают каждое лицо. Здесь очень мало народу. Нас уже заметили!»

Он хотел сказать повару про листок петрушки, прилепившийся к щеке, сказать как-нибудь поострее, по-грузински весело, и вдруг слова застряли в горле.

— Оружие… Кругом оружие… Зачем вам столько оружия? — Голос Миры прозвучал прямо за спиной.

Ник обернулся. Мира уже сидела за столиком. Рядом с ней устраивались еще двое. Третий, бритый наголо коротышка в белых брюках и белой рубашке, приплясывал рядом.

— Кофе? Хачапури?

— Только воды! — сказала Мира и подмигнула Нику. — Холодной. Стакан ледяной родниковой воды!

— Думаю, нет! Тут нет родниковой, — сказал коротышка.

— Принеси даме родниковой! — велел один из верзил, присевший рядом с Мирой и бросивший свой автомат на каменный пол. — Ну пусть это будет «пепси»? — он обращался уже к Мире, развязный, небритый, огромный зверь. — Не будем мучить Йорика. Ну скажи, где ему взять родниковой? Пусть это будет «пепси»!

— Фазиль, от тебя порохом воняет! — сказала Мира и отпихнула верзилу. — Ладно, пусть «пепси», только не дыши на меня. Ты что, порох жевал? У тебя изо рта порохом воняет?

— Не-е-т! — верзила чуть не свалился со стула от хохота. — Не-е-т! Это от рук, наверно, пахнет… — он покрутил над круглым пустым столом огромные багровые кисти рук. — От них!

— Так я не понял, что вы хотите? — спросил повар в окошечке. Ник поднял фотоаппарат, направил его на Миру, так, чтобы в объектив попало побольше людей и, не успев осознать своего действия, нажал на спуск. Ответная реакция оказалась моментальной. Лысый Йорик прыгнул и ударом маленького кулака выбил аппарат из руки. Рубашка на Йорике забралась белой складкой, а на морде, оказавшейся прямо перед Ником, прорезался неприятный оскал.

— Не надо панорамировать! — вылезли из оскала русские слова. — Уйди отсюда… Мальчик!

10

Жарким оранжевым маревом лежало на лице солнце, по закрытым векам бродили тени. Голоса пляжа звучали, как через толстый ватный фильтр, отдаленные, глухие, такие знакомые. В основном это были русские голоса.

Горячо было только сверху. Раздевшись и опустившись на раскаленный песок, Ник пролежал так долго, что песок под телом остыл и почти не ощущался.

Ему было невыносимо стыдно. Каждый шаг, от порога белой веранды до пляжа, каждый шаг по висячему мосту был шагом согнувшегося человека. Он боялся повернуть голову, а Ли истерически смеялась. Она говорила очень громко, неестественно весело, она рассуждала без всякого ответа с его стороны о том, что все же следует снять купальник, если все голые, что в купальнике выходит даже как-то неприлично теперь, все комплексы наружу… А в спину между лопаток — он отчетливо чувствовал это — были направлены пьяно покачивающиеся стволы автоматов.

Оранжевое марево, лежащее на закрытых веках, под давлением жаркого воздуха становилось черным… Засыпал он долго, а проснулся мгновенно, проснулся с легкой головной болью.

Он боялся открыть глаза. Когда он прилег, Ли пошла в море. Он хотел выжечь свой стыд на солнце, она хотела смыть его в воде. Потом, перед тем как он заснул, она сказала, что уходит, значит, опять пошла купаться, кажется, в четвертый раз.

— Ма? — спросил он, вдруг ощутив у себя на лбу прохладную и легкую женскую руку. Рука матери должна была быть мокрой, а на лбу его лежала совершенно сухая рука. — Ма, это ты?

— Нет!

— Мира?

— Может быть, ты посмотришь мне в глаза?

Знакомым движением она нажала пальцами на его виски, в мозг посыпались искры.

Он оттолкнул ее. Мира сидела по-турецки, подобрав ноги, совсем рядом. Она была в белом купальнике, и ее тело казалось на фоне этого песка почти белым. Волосы были сухими, на плёчах обозначились розовые неприятные пятна. Похоже, она давно не лежала на открытом солнце.

— Зачем ты? — спросила она, знакомо наклоняя голову к левому плечу. Волосы шевелились, сухо сыпались под ветром. — Ты же понимаешь, все это бессмысленно, — она на секундочку сжала губы, — и опасно! — она подчеркнула голосом. — Опасно!

— Я знаю! — Он уперся в песок ладонями (уперся, как в сковородку, как в раскаленную прогибающуюся ткань). Ему вдруг захотелось в воду, смыть с себя стыд. — Я знаю… — повторил он, стараясь смотреть в глаза девушке. — А что, не нужно было?

Она протянула руку.

— Дай мне фотоаппарат!

— Не дам…

Вдруг все поняв, Ник накрыл обожженной ладонью черный футляр фотоаппарата, лежащий рядом.

— Не валяй дурака! Может слишком дорого стоить. Открой его и засвети пленку… У всех на глазах, будто в шутку.

— Будто в шутку?

— Именно.

— Больше ничего?

— Больше ничего!

— А они тебя изнасилуют, разрежут на куски… — он облизал пересохшие губы, — и будут мне присылать тебя по почте частями…

— Да, — сказала Мира. — Конечно, меня изнасилуют. Но сейчас дело не в этом. Ты должен засветить пленку. Ник!.. — голос у нее был такой спокойный, такой знакомый. Она опять была старше на много лет, как вначале. — Ник, эта пленка их раздражает, а изменить она все равно ничего не изменит. — Мира отвела глаза. — А в общем, спасибо, что пришел… — Она не хотела, чтобы он видел даже маленькой ее слабости, даже искру слабости в глубине глаз. — Засвети пленку…

— Конечно… — сказал он, вскрывая футляр.

Прежде чем вынуть пленку и вытянуть ее сверкнувшей змеей под солнце, он поискал в воде среди других голов голову Ли, нашел ее где-то рядом с красным бакеном и почти успокоился.

— Пусть они видят. В шутку… — он тянул пленку наружу медленно — из черного тела аппарата длинный язык. — Давай убежим? — шепотом сказал он. — Тихо по воде отплывем, а потом по берегу…

— Побежим? — спросила Мира.

— Ну я не знаю… Они что, следят за тобой все время? — непроизвольно он оглянулся на висячий мост. На мосту стояла собака. — Следят?

— Я здесь на коротком поводке, — сказала Мира. — Не получится удрать!

Она заложила руки за спину, расстегнула свой белый купальник, стянула его вниз, по очереди поднимая ноги.

— Пойдем купаться… Пойдем окунемся… — и шепотом почти одними глазами прибавила.

— В последний раз…

В воде у берега было тесно от брызгающихся детей и голых баб. Ник последовал за Мирой (она плыла уверенно, легко, а он, как всегда, выбился из сил в первую же минуту). Так, в паре, он не боялся глубины, не боялся, что сведет ногу, знал, что Мира его вытащит.

— Ты нарочно разделась? — сплевывая воду, спрашивал он, с трудом удерживаясь рядом с ней.

Она смотрела прямо над водой. Темные неподвижные глаза. Она сказала:

— Пойми, чем меня быстрее убьют, тем мне будет легче.

— Тебя точно убьют… — он опять хлебнул воды.

Он увидел снизу, как будто на самой вершине зеленоватой стеклянной горы очень далеко движется белая точка — пароходик или маршрутный катер. Он понял, что она не шутит.

С трудом он перевернулся в воде, теперь он не хотел, чтобы Мира увидела его глаза, и тяжело поплыл к берегу, разбивая воду бессмысленно резкими ударами рук.

Солнце преломилось в летящих брызгах. Нога с трудом дотянулась до дна. Перед ним оказалась загорелая волосатая грудь, мужской голос сказал в самое ухо по-грузински.

— Уйди, щенок!

Две пары сильных скользких рук надавили ему на плечи. Он выскочил на секунду… Успел заметить Ли, стоящую на берегу. Вокруг фейерверки брызг, прыгающие в воде голые дети, женщины…

«Когда она успела надеть купальник?.. — уже теряя сознание и погружаясь в болезненную муть, подумал он. — Без купальника лучше… Если купальник снять, убьют быстрее и быстрее все кончится…»

11

Он задирал голову, и над головой сквозь стеклянное полотнище воды, загибаемое ветром, видел солнце — пульсирующий белый шарик. Ему казалось, что он не может оторваться от камня, он скреб пальцами по бетонной стене волнореза, но скобы не было, не за что ухватиться. Ник посмотрел вниз, оторвав глаза от солнца. Он увидел среди извивающихся мягко водорослей свои босые ноги, увидел руку, торчащую из-под камня, на руке блеснуло кольцо. Вдруг он понял, что рука вовсе не мертвая, а напротив, дружелюбная, живая. Готовая к пожатию, рука протягивалась к нему. С трудом Ник наклонился… Почему бы не пожать руку скульптора? Но ведь Александра убили в пещере? Утопили другого человека. Здесь должна быть Мира? Такая большая, уродливая, каменная Мира. Он сделал усилие, кончики пальцев столкнулись с кончиками пальцев протянутой руки мертвеца, и их обожгло…

— Ник!

Он почувствовал сильный удар. Удар звоном прокатился в проснувшемся мозгу. Он открыл глаза. Вырвавшись из обморока, Ник присел на песке и вытер губы. Солнце стояло над головой в открытом небе, полуденное, белое. Ли с размаху еще раз ударила его по щеке. Он увидел ее сосредоточенные глаза, увидел толпу вокруг, и сквозь толпу, сквозь пластиковый навес в отдалении покачивающийся мост… По мосту шла Мира. Она не оборачивалась. На ней было знакомое платье. Ее никто не сопровождал, только собака плелась, послушная, следом.

Еще не в силах выдавить из себя слов, он показал рукой. Глаза Ли вспыхнули. Они были злыми и напуганными одновременно.

— Ник! — сказала она. — Ну разве так можно?

— Ногу у него свело, — сказал кто-то за спиной. — У парня ногу свело… Мог возле самого берега утонуть… Спасибо, не утонул.

— А что? Что здесь случилось? — поинтересовался другой женский голос.

— Спасатели вытащили. В трех метрах от берега захлебнулся.

— Да не очень он и захлебнулся?

«Спасатели! — повторилось в голове. — Спасатели? Меня пытались утопить…»

Волосатая темная грудь покачивалась рядом, толстая золотая цепочка лежала на этой мужской груди.

Ник поднял глаза, лицо спасателя было дебильным и почти неподвижным, какая-то смешная скованность черт. Ник дернул головой. Мира все еще шла по мосту. Спасатель, играя своей цепью, вдруг хитро посмотрел на него и приложил к темным губам кривой палец. Глаза спасателя неприятно улыбнулись.

— Иголку в плавки воткни… И все! Иголку, — сказал голос в толпе. — Сведет ногу, нужно проколоть. У меня, например, в плавках всегда игла…

«А не боишься не туда уколоться? — зачем-то подумал Ник. — Не туда и не тогда!»

— Ми-ра! — сказал он одними губами, обращаясь к Ли и опять показывая дрожащей рукой.

— Я тебя больше без круга в воду не пущу! — мать протягивала белый пластмассовый стаканчик. — На, выпей!

В стаканчике оказался чуть теплый кофе. Кофе был противный и сладкий. Толпа вокруг поредела. Он был уже не интересен: дрожащий, скрючившийся в метре от приливной волны, синий от ужаса подросток, судорожно прихлебывающий кофе.

— Очень неосторожно… Очень… — сказал мужской голос.

Рядом с Ли возник какой-то назидательный старик в зеленых плавках. На плавках золотой металлический значок — якорь.

— Так вы сына потеряете, милочка. Товарищ прав, иголку нужно… Нужно с собой в воде что-то острое, если судороги. Если известно, что судороги… Если подвержен!..

От нахлынувшей слабости Ник почти засыпал, соскальзывал в сон. Подташнивало. Он лежал на подстилке слева от навеса. Ли воткнула в песок зонтик, и голова была в маленькой круглой тени. Ли сидела рядом и смотрела на сына. Она ничего больше не говорила, глаза ее потухли.

— Ма? — с трудом приподнимаясь, сказал Ник. — Ма, я живой?

— Живой!

— Ма, мы ничего не можем, да?

Ли протянула руку и поправила падающий зонтик.

— Абсолютно ничего.

— Мы не можем ей помочь, ма?

— Не можем.

Он уткнулся лицом рядом с тенью, вдавил в раскаленный песок закрытые глаза, губы. Захрустели на зубах песчинки.

— Не можем! — повторила Ли, потом после паузы она спросила. — Ты как, в силах идти?

Он рывком поднял голову.

— Куда идти?

— Домой!

Голос у нее был спокойный.

— Домой? Куда домой?

— В поселок!

Очень-очень медленно солнце покидало свою верхнюю жесткую точку и уже чуть опустилось вниз, к морю. Ник лежал на спине, опрокинув зонтик и подложив руки под голову, и смотрел до слепоты в самую середину неба.

Нужно было принять какое-то решение. Мысль бродила в голове, мучительная, длинная, она никак не хотела оформиться в слова и завершиться. Глаза устали смотреть в небо. Потом он будто поставил точку в середине неразборчивой, неприятной фразы, оборвал ее. Вскочил на ноги, засуетился, вынул фотоаппарат.

За полчаса он успел сделать, наверное, с десяток снимков. Он протягивал и протягивал резкими движениями затвора новую пленку внутри аппарата, а другая, засвеченная пленка, аккуратно смотанная в рулончик, поблескивала в руках Ли. Вид ее был неприятен. Мать то наматывала змейку на палец, то скручивала в серый цилиндрик.

— Ну, может, хватит? — спросила она, когда Ник, наверное, уже в пятый раз, падая перед нею на колени, фотографировал крупным планом лицо. — Пойдем, может быть, отсюда?

— Не могу!

— Почему ты не можешь?

— Стыдно, ма! Стыдно, понимаешь?

— Чего уж не понять?..

— Давай еще немножко здесь позагораем, — предложил Ник.

— Зачем?

— Я не знаю… — он опять взвел затвор. — Еще немножко, ма?

Ли кивнула. Солнце было таким ярким, что лишало мир цвета. Перед объективом стояло четкое белое пятно — лицо матери. Лицо в визире было немного вытянутым, неживым.

Ник подумал, что если бы удалось передать такое лицо на фотографии (ну хотя бы часть этого ощущения перенести на глянцованный фотокартон), то название у работы было бы: «СТРАХ».

12

Она прошла мост и остановилась. Ей хотелось обернуться, но не стала. Любое движение могло послужить детонатором.

«Коленьку и его маму теперь не отпустят, — подумала Мира. — Но шанс остается. Мальчишки напились, и азарт у них не тот! В таком настроении, скорее, напугают, а не убьют».

За ней следили. Медленно двигаясь в сторону веранды, Мира чувствовала этот взгляд одновременно нескольких пар глаз как что-то единое, цельное, хоть и расположенное со всех сторон.

Все-таки она нашла силы и не обернулась, посмотрела прямо на солнце. Вспомнила большой прожектор, сияющий в лицо из темноты… Парк культуры.

Выдавив на своем лице спокойную улыбку, Мира вернулась на веранду. Кофе уже остыл. А водку в ее отсутствие всю выпили. Оружие валялось на полу под ногами. Пригубив холодный кофе, Мира прикинула:

«Если схватить автомат, то я успею убрать несколько человек, нужно только снять автомат с предохранителя… Нужно только не очередью, нужно одиночными… В упор, в голову, я успею!..»

Она умела хорошо стрелять, сначала учил Александр, позже, уже в Москве, был профессиональный учитель. Девяносто пять из ста на стенде.

— Сфотографировалась? — спросил сидящий по левую руку пьяный мерзавец. (Даже имени сразу не припомнить, какая мразь!)

— Девять на двенадцать! — сказала Мира и опрокинула себе в рот, как водку, остывший кофе. — На документы!

— Да? — на нее смотрели тупые пьяные глаза. — Документы! — пьяная морда распалилась в безобразной улыбке. — Паспорт? — спросила морда. — Фото на русский паспорт?

— А что, водки нет? — Мира взяла двумя пальчиками бутылку за горлышко.

— Нет! Водки нет… И паспорта твоего тоже нет. — К ней через стол, прилепливая потную пятерню к белому пластику, склонилась еще одна рожа. — А зачем тебе паспорт? Убежать хочешь? — Пятерня отлепилась от пластика, и перед глазами Миры запрыгал длинный темный палец. — Не убежишь!

«Нельзя, — сказала себе Мира. — Нельзя стрелять… Если я их перестреляю, никто не сможет уйти. Чуть позже. Потом… Если потом будет случай… Не сейчас… Сейчас нужно сдержаться! Но как сдержаться?!»

— Вина дайте! — сказала она и, преодолев приступ тошноты, протянула руку, погладила кончиками пальцев тыльную сторону темной руки. — Фазиль… Я хочу выпить!

— Выпьешь! — оскалилась рожа. — Перед боем. — Он откинулся на стуле, и металлические ножки под его весом поехали назад. — Ты думаешь, что мы жадные? Ты думаешь, мы тебе перед атакой водки не нальем!

Солнечный блеск был везде: на белых столах, на полу, на крышах коттеджей. В мутных глазах «мальчишек» тоже плавало солнце. Мира щурилась, чувствуя, как подступают слезы.

Подошел Йорик, что-то зашептал на ухо Фазилю. Мира отвернулась. Возле окошечка раздачи топтались два мальчика, совсем дети, в белых рубашках.

— Да, — сказал Фазиль. — Пусть идут…

— Уйдут? — удивился Йорик.

— Ну не совсем… Не нужно здесь… — Фазиль неприятно поморщился. — Пусть уйдут, но пусть недалеко уйдут…

Мира подсчитывала присутствующих на веранде, отмечала, как далекие мишени. Чтобы точно стрелять, нужно избавиться от злости. Нужно стать холодной. Мальчики взяли кофе и уселись лицом друг к другу за свободным столом. Таких же мальчиков с такими же светлыми сосредоточенными лицами Мира видела в Москве, только те мальчики были не в белых, а в коричневых рубашках.

— Не на глазах… — Фазиль повысил голос. — Не на глазах!

«Перед боем мне дадут выпить… — подумала Мира. — Перед каким боем?..»

Она вспомнила. Вспомнила, и злость сразу прошла. Она оценила собственную руку, вытянула пальцы. Жутковатый древний обычай: для оживления боя грузины накануне ночью переходили границу и тихо крали нескольких женщин у противника. Перед атакой женщин раздевали донага и плетьми, как скотину, гнали впереди себя.

Мира вспомнила, для чего ей сохранили жизнь. Вытянутые пальцы не дрожали.

— Все понял! — сказал Йорик и исчез за солнечным блеском.

Мальчики в белых рубашках склонялись друг к другу над столиком, можно было подумать, что они сейчас нежно поцелуют друг друга в губы. Мира пересчитала мишени. Человек пятнадцать, не больше. Туристов, русских отдыхающих, — двое: старик и девушка. Остальные вполне заслуживали смерти. Один автомат лежал на столе, другой у ног на полу. В окошечке раздачи приплясывала, выглядывала наружу полная физиономия.

— Я хочу тебе кое-что сказать, Фазиль! На ушко!

— Давай!

Он наклонился через стол, коричневые мутные глаза оказались прямо перед ней.

«Теперь! — подумала Мира, ощутив лишний толчок собственного сердца, ощутив, как вдруг намокло платье у нее на спине. — Все равно их убьют… И меня… Теперь!»

Лохматая сытая собака, пришедшая сюда за Мирой, крутилась возле окошечка раздачи, потом вышла на середину белой площадки и лениво прилегла. Вытянула лапы, закрыла глаза.

Глядя на собаку, Мира взяла за волосы тяжелую мужскую голову, приподняла и сильно ударила Фазиля лицом о стол. Следующим движением наклонилась за автоматом, сняла его с предохранителя.

Вторая рожа за столом осела будто. Сквозь пьяный пот на темном лице проступил ужас. Первая пуля в лоб. Он отлетел вместе со своим стулом. Вторая пуля в затылок, припечатанный к столу.

Мира повернулась. Мальчики в белых рубашках были уже на ногах. Как в тире: сначала левого в белую грудь, потом правого в белую грудь. Их отбросило, как куклы на резиночках, назад, но без единого крика. Наверно, она каждый раз попадала точно в сердце.

— Всем сидеть! — сказала она, медленно отступая к выходу. — Не двигаться… Одно движение, и я стреляю…

«Если удастся вырваться на пляж… — подумала она, слизывая с губ горячую соль. — Если удастся их отвлечь?..»

Слева подвинули неосторожно стул. Собака проснулась и поднялась, заскулила.

— Тихо! — крикнула Мира.

Она опустила ствол и опять выстрелила. Собака удивленно качнулась (окровавленная голова как-то неправильно скосилась вбок), постояла секунду на дрожащих лапах и упала на то место, где только что спала.

Мира почти сошла с кофейной веранды, она уже прикинула расстояние до моста и вдруг сообразила, что нельзя здесь оставлять живых, ни одного человека. На стрельбу здесь не реагируют, все время кто-то постреливает. Остальные опомнятся не сразу, а этих всех нужно теперь!

Только на одну секунду она отвлеклась, глянула на собаку. Солнце оказалось перед глазами. Она увидела прожектор в Парке культуры, почувствовала на своем плече горячее дыхание красивого мальчика.

Она не заметила ствол, появившийся в квадратном окошечке раздачи, не увидела полную улыбающуюся физиономию. Первая пуля попала плечо, а вторая толкнула чуть выше верхней губы, сразу погасив солнце.

13

Медленными горбами волны шли на желтый чистый песок. Выстрелы только угадывались за шумом моря, Они терялись за нарастающим прибоем, за шелестом. Ник ощутил их спиной. Будто кинули сзади горсть песчинок. Он дернул лопатками. Показалось? Нет, опять!

Ник положил свой фотоаппарат и протянул руку.

— Ма? Ты слышала? Мне показалось…

Он смотрел на мост. По мосту быстрым шагом шел Йорик. Йорик весело размахивал руками, он несколько раз обернулся, но возвращаться не стал. Выстрелы смолкли. Ник зачерпнул в руку песка и посыпал себе на голову. Песчинки скатились, сухие и горячие, по груди и по спине.

— Ма, мы должны ее вытащить оттуда!

— Как? — Ли спрашивала, кажется, одними глазами. — Как ты себе это представляешь?

В волне возле берега прыгали под объективом фотоаппарата голые дети, разноцветные надувные круги, мячи, в искрах пены взлетающие женские руки… Женские обнаженные груди.

— Нельзя уходить… — Он сделал еще несколько снимков, ощущение при каждом щелчке затвора было такое, будто бьешь кулаком в раскаленный песок. — Я потом себе не прощу… — он взглянул на Ли. — И тебе не прошу…

— Глупо! — прошептала она, прикрывая глаза рукой. — Очень глупо… Какая разница, простишь ты мне или нет? — Она чуть повысила голос или, может быть, только изменила интонацию. — Мне страшно, сын.

— Мне тоже…

В поле визира попался плечистый спасатель. Он выходил из воды. Сильно поросшая грудь была мокрой.

Золотая цепочка. Ник сделал снимок. Взвел затвор… Хотел сделать еще один снимок и вдруг ощутил холод на спине. Он увидел перед собою тень человека. Тень накрыла его сзади. Ник повернулся. Это был Йорик.

— Уходи! — сказал он дружелюбно, хотя в глазах его и не было никакого дружелюбия. Глаза были маленькие, жестокие. — Мы тебя не тронули только ради твоей красивой мамы, — сказал Йорик. Коротеньким вытянутым пальцем он указывал на голую спину Ли. — Прошу тебя, мальчик!.. Не нужно у нас фотографировать.

— А если мы не уйдем? — спросила Ли, из-под руки глянув на Йорика. — Вы что, нас застрелите?

Йорик опустился рядом, присел на песок. Голос его не менялся.

— Нет! — сказал он. — Мальчика мы утопим. Пошел искупаться и утонул, очень просто. — Он обращался к Нику. — Ты можешь кричать, звать на помощь… Но если через пять минут ты не уйдешь с пляжа, тебя заведут в воду и утопят прямо тут, у берега, прямо на глазах твоей красивой мамы. Так что, мне кажется, вам лучше уйти.

Рядом стоял спасатель, песок вокруг него почернел от воды. Спасатель тоже улыбался и наматывал на палец цепочку. На мгновение Ника охватила ярость, рука с фотоаппаратом пошла вверх, он ударил бы аппаратом по голове Йорика, но запястье было перехвачено твердой темной рукой.

— Не надо! — попросил Йорик. — Уходите.

Подошел еще один спасатель. Он улыбался. Ли быстро собирала вещи. Она вытянула из-под Ника подстилку. Ее лицо не выражало ничего, лицо Ли было непроницаемым, только легкая бледность, только дрожащая на виске синяя жилка выдавали охвативший ее ужас.

— Мы уходим, не беспокойтесь, — сказала она сухим ртом. — Если вам так нужно, чтобы мы ушли, мы уходим…

«Ма, ни слова больше!.. — подумал Ник. — Ма, лучше замолчи, не показывай слабости!.. Ма, не нужно ничего говорить!..»

— Хотя я совершенно не понимаю, чем мы вам так уж не понравились… — Ли не могла уже сдержаться, речь ее становилась все быстрее и быстрее. — По-моему, мы не нарушили никаких правил. Да, мы не отдыхаем на этой турбазе, но мне всегда казалось, море общее… Мы просто здесь загорали… Почему же вы?..

— Давай… — Йорик слегка хлопнул Ли по заду ладонью. — Давай, мамочка… Давай по-хорошему. Мы не хотим тебя обидеть. 

Только шагов через сто Ник обернулся. Он почему-то надеялся, что на мосту стоит Мира. Он хотел проститься хотя бы взмахом руки, хотя бы взглядом. Миры на мосту не было, но он увидел, что два спасателя идут за ними. Ли тоже обернулась.

— Пошли, Ник! Не будем их дразнить.

— Стыдно, ма! — сказал он. — Стыдно уходить.

Он не хотел, но все время оборачивался. К спасателям присоединился еще один человек. Человек был в джинсах и белой рубашке. В руках он нес что-то завернутое в большое полотенце. Он зацепился ногой за корягу, чуть не упал, полотенце распахнулось. Блеснул кусочек металла.

«Автомат, — подумал Ник. — У него же автомат. Они не хотят убивать нас здесь, на пляже, среди людей… Они хотят убить нас по дороге… Так зачем же мы убегаем? — Ли схватила его за руку и тянула. — Зачем мы убегаем, когда нас все равно убьют?!»

— Не надо! — вырываясь, сказал он. — Ма! Не надо… Нас все равно убьют, просто не здесь…

— Ерунда, — сказала Ли. — Не убьют! — в голосе ее было столько силы, что он сразу поверил. — У них не получится!

Узкая полоска между морем и болотом была похожа на бесконечный коридор. Они шли быстрым шагом, Ник почти задыхался от этого ритмичного быстрого шага. Когда он обернулся, пляжа позади уже не было видно. Позади, по коридору двигались три фигуры. Они немного отстали. Издали они казались совсем маленькими, но и издали был виден автомат, он больше не прятался в цветастом полотенце, автомат просто висел на животе.

Ник склонился к воде окунул лицо в пену, растер лоб и щеки ладонями.

— Давай не побежим больше — попросил он.

Ли тоже разглядела преследователей. Она постояла немного, неподвижная, с совершенно прямой спиной, потом кивнула. Они пошли медленно, с каждым шагом чувствуя, как сокращается расстояние. Теперь не Ли тянула его, а, напротив, Ник взял ее руку в свою и нежно сжал. Они шли молча.

«Когда? Когда это произойдет? Сейчас? — Солнце продолжало опускаться, и вода по левую руку от этого блестела все сильнее и сильнее. — Может быть, через минуту? Почему они тянут? Может быть, им жаль патронов?.. Может быть, нас решили утопить? Нужно обернуться, нужно стоять к ним лицом и ждать… Почему мы продолжаем идти вперед? Они, наверное, изнасилуют Ли? Они могли нас убить на пляже, но на пляже они не могли изнасиловать Ли, а здесь могут и убить, и изнасиловать».

— Ма, — сказал он.

Ли остановилась. Удивительно, но маска смерти, эта неестественная белизна, порожденная страхом, почти сошла с ее лица. Щеки порозовели, в уголке глаза скопилась большая слезинка.

— Ма, плыви… У тебя будет шанс… А если они тебя утопят на глубине, то больше ничего все равно на глубине они тебе не сделают.

Ли кончиком пальца сняла слезинку.

— Ты боишься, что они меня изнасилуют перед смертью?

Она опять ускорила шаг, опять потянула его за собой.

— Что лучше, просто умереть или сначала немножко грубого секса в виде закуски, а уже потом только?.. А может быть, это приятно, как ты думаешь, сын?

— Ма, пожалуйста, плыви… Дай сумку!

Он, не оборачиваясь, почувствовал, что ствол автомата уже поднят, что он направлен между лопаток, настраивается на одиночный короткий выстрел.

— Вместе поплыли?

— Нет!

Ни свиста пули, ни ее удара не было, только коснулся слуха коротенький сухой гром.

— Поплыли!

Ли бросила сумку и потянула его в воду.

— Я тебе помогу!

Уже стоя по пояс в воде, Ник обернулся. Две фигуры (это были спасатели) стремительно приближались, третья фигура замерла на месте. Автомат нащупывал цель. Ник зажмурился. Он почти не испытал страха, просто оцепенение сковало его. Коротенький гром заставил открыть глаза. Ли стояла в воде рядом, она махала руками, что-то кричала, но слов понять он не мог.

Один из спасателей лежал, скорчившись на песке, а второй продолжал по инерции бежать. Автомат поднялся, и по воде хлестнула очередь, но стреляли почему-то в сторону. Второй спасатель споткнулся, и прежде чем он упал, Ник успел заметить красную розу, мгновенно распустившуюся на волосатой груди. Человек с автоматом опустился, встал на колено, хотел как следует прицелиться. Он упал лицом вниз, роняя свое оружие.

Ник сел в воде, глотнул жидкой теплой соли, его трясло. Сквозь слезы он увидел, как причалила лодка, как из лодки выскочил с пистолетом в руке Арчил. Пистолет был с каким-то очень длинным стволом. Арчил протянул руку и помог разодетым девицам тоже выбраться из лодки. Девицы были в тех же шикарных нарядах, они визжали от удовольствия и брызгались друг в друга, они скинули туфли, и по воде тянулись, плыли шлейфы их платьев, а туфли приплясывали в руках.

— Пьян! — сказал Арчил переворачивая мертвеца с автоматом одним сильным движением руки. — Он в таком виде хотел попасть в меня, дурак!

— Спасибо! — сказала Ли.

От мертвого действительно разило вином. Ник ощущал этот запах и позже на протяжении нескольких часов, запах вина и крови. По требованию Арчила они втащили трупы далеко за колючую проволоку и опустили в жидкую почву. Ли работала сосредоточенно и молча. Девицы хихикали. Платья их испачкались и порвались.

— Новые закажу вам, эти надоели все равно… — сказал Арчил, сталкивая лодку на воду. — Нечего жалеть!

Когда все уже уселись в лодке, он отошел по берегу, взял автомат за ствол и зашвырнул чужое оружие далеко за колючку.

— Ничего не было! — сказал он, нажимая на весла. — За вами никто не гнался, и вы ничего не видели. Договорились?

Ли кивнула. Ник с трудом справился со своей негнущейся шеей и тоже кивнул.

Глава пятая