– Все уже хорошо. Тебя никто не тронет. Не переживай.
Наконец, она перестала бить его, прижалась и разрыдалась от души, от сердца. Вскоре бедняжка затихла, просто сидела, прижавшись к груди Дизеля. Боялась оторваться, а он боялся ее потревожить. Вдруг все начнется по новой. Ведь она столько пережила. Если бы он не подоспел вовремя, эти гниды надругались бы над ней, горло перерезали, да так здесь во дворике и оставили бы.
– Ты кушать хочешь? – неожиданно спросил Дизель. Он пытался ее отвлечь от тяжелых воспоминаний.
Она кивнула.
Поль скинул с плеч вещмешок, развязал тесемки и достал палку колбасы. Снял с пояса нож, отрезал кусок и протянул ей.
Девушка взяла и впилась в него зубами, словно целую вечность ничего не ела.
– Тебя как зовут? – поинтересовался он.
Но спасенная не ответила, увлеченная пережевыванием колбасы.
Поль спохватился, нашел кусок хлеба и протянул девушке. Теперь она ела колбасу вприкуску с хлебом.
– Да, я понимаю. Не до этого сейчас. Потом, когда захочешь, скажешь. Меня зовут Поль. Я один из тех, что прилетел с небес. Я тут гостил у вас. Я гость вашего народа.
Поль умолк, не зная, что добавить. Он скосил глаза и посмотрел на юную гореванку. Она тоже с любопытством его разглядывала.
Совсем девочка. Лет пятнадцать дать можно, не больше. И ведь никого не трогала, не воевала, а эти подонки чуть жизнь ей не поломали, опоздай он хоть минут на десять.
– Ты не переживай, тебя никто больше не тронет. Я о тебе позабочусь. Меня, знаешь, как друзья зовут? Меня Дизелем называют. А знаешь почему? Вот видишь, не знаешь. Все потому, что я сильный и надежный. И старомодный немножко. Но это неважно. Главное, что сильный. Я тебя никому не отдам. Ты теперь как за каменной стеной…
Тихий слабый голосок прервал его. Он и сам не заметил, как умолк, прислушиваясь к нему.
– Мой папа служит в штабе. Он ушел четыре дня назад. И не вернулся. Он жив наверное. Он должен быть жив. Мама очень надеялась. Мама верила. Папа в штаб ушел…
Дизель стиснул зубы. Зря, девочка, отца ждешь. Штаб гореванский первым же артиллерийским ударом и накрыло. Он потом мимо проходил да видел, что от штаба осталось. Нашел умирающего паренька на улице. Ему ноги оторвало по колено. Раны уже давно запеклись и даже новой кожицей зарастать начали. Только парень много крови потерял, а восполнить было нечем. Он обо всем рассказал. В том штабе никто не выжил.
– А мама ждала. Очень ждала. А вчера к нам злые пришли. Они… они… они… – она словно набиралась духу произнести то, во что душа отказывалась верить, – убили маму. Долго убивали. Меня мама спрятала. Никто не нашел. Я лишь сегодня смогла выбраться. Очень боялась. Очень. Но кушать хотелось. И я больше не могла сидеть. Я боюсь мертвых. Они не такие, как мы, они чужие. Они страшные. Даже мама стала страшной. Я всю ночь боялась. А утром убежала. Мне маму жалко. Она же еще совсем молодая. Красивая мама у меня. А они ее…
Тело девочки затряслось от рыданий. Поль схватил ее, притянул к себе и стал гладить по голове, бормоча что-то нежное, успокоительное.
Когда слезы закончились, она отстранилась, внимательно осмотрела спасителя с ног до головы, словно оценивая, и протянула руку:
– Я Майя.
– А я Поль Кальянов по прозвищу Дизель, – представился полным именем Поль, пожал ей руку и смутился.
У девчонки ни отца, ни матери не осталось. Что с ней делать? Он теперь ее бросить, оставить не мог. Он теперь за нее полную ответственность нес. Теперь он ей и за отца, и за мать, пока никого достойного из ее племени не встретит. А кому бы он смог ее доверить? Он же никого из гореванов толком не знал. Разве что Прелат вызывал безоговорочное доверие.
– Ты это, Майя, давай, собирайся. Теперь тебе здесь оставаться нельзя. Надо дальше двигаться, туда, где ваши еще остались.
– А что если папа вернется? – она поглядела ему в глаза.
В глазах Майи он увидел грань. Если он скажет ей сейчас что-то не то, она переступит ее. Снова начнется истерика, и хорошо если только истерика.
– А мы поищем твоего папу. Он все равно сюда сейчас не может приехать. Тут одни злые, как ты говоришь. А я еду к Прелату. Он сможет найти твоего отца. Он тебе обо всем расскажет.
– Я знаю. Прелат – добрый. Я была у него. Папа возил, когда все родители маленьких привозят.
– Ну вот и хорошо. Ты покажешь мне, как к Прелату ехать? А то я заблудился.
Она кивнула и вытерла кулачками слезы.
– Вот и замечательно!
Поль поднял девчонку на руки и отнес к мотоциклу, усадил в коляску. Сам сел за руль, но ключа зажигания в замке не обнаружил. Пришлось возвращаться и обыскивать тела летиан. Найдя ключи, он вернулся, завел мотоцикл, посмотрел на Майю, подмигнул ей и выехал со двора.
Глава 7. Звенящая струна
Подземное убежище гореванских повстанцев уходило на несколько километров вглубь горы. Высокие своды пещеры облюбовали летучие мыши и фелоры, небольшого размера зверьки, похожие на крыс. В отличие от своих обыкновенных серых собратьев, фелоры бегали по отвесным стенам и потолкам, умели перелетать со стены на стену и питались растительной пищей. Фелоры поедали серый мох, растущий в самых мокрых уголках пещер, и были очень любопытны. Они крутились возле людей, норовили заглянуть в палатки и стянуть, что плохо лежит. Наученные горьким опытом гореваны прятали все, до чего мог бы дотянуться фелор. Таню о шкодливости и воровских наклонностях местной живности никто не предупредил. Да и предупреждать было некому.
Сразу после прибытия на базу гореваны отправились на поверхность. Пошли на штурм резервации «Тихая лощина». Отец поехал с ними. Ему предлагали остаться, но он сам настоял на своем участии. Таня тоже рвалась в бой. Там находился в заточении ее Никита, она не могла оставаться на базе и сидеть без дела, ожидая, когда его выручат, или… об этом даже думать не хотелось.
Но Борис запретил ей. Он ничего не хотел слушать. Когда же она попыталась надавить, сыграть на отцовских чувствах, напомнил ей о том, как она проникла на борт второго челнока, ослушавшись его. В конце он бросил жестокие слова: «Быть может, если бы ты тогда была паинькой и осталась на корабле, не пришлось бы твоего Никитку из тюряги вытаскивать».
Таня и виду не подала, что ее задели его слова. Хмыкнула недовольно, отвернулась и гордо вышла из палатки. Ушла куда глаза глядят и оказалась на окраине базы. Только там позволила себе разреветься.
Папа, как всегда, был прав. Она обманула всех и проникла на борт челнока. Ей говорили, что путешествие будет опасным. Но могла ли она предположить, что экспедиция на Россу окажется столь экстремальной. Если бы она тогда не сунулась на «ГЕКа», то Никита и не попал бы в этот переплет. Вот что может повлечь за собой маленькая ложь. При этом страдают другие люди.
Таня плакала, забившись в заросли какого-то кустарника. В первый раз за всю росскую экспедицию она позволила себе дать волю чувствам. Когда вокруг никого нет, не надо прикидываться стальной, строить из себя боевую леди, можно быть такой, какая она есть. А на душе накопилось невыплаканное море. Так хотелось пожалеть себя. И за что ей все это на голову сыпется?..
Таня почувствовала, как что-то мокрое и холодное уткнулось ей в ладонь. Она инстинктивно отдернула руку, подняла голову и посмотрела. Сквозь заволакивающие глаза слезы девушка увидела что-то черное и мохнатое. Протерла глаза. У ее ног сидел меховой зверек с большими круглыми глазами, полными сострадания. Он сидел на задних лапах, а передние просительно сложил на груди и печально смотрел на плачущую девушку.
Таня улыбнулась и протянула руку к зверьку. Он насторожился, поднял заостренные ушки с кисточками, подобрался, мех на спине потешно встал дыбом, но все-таки дал себя погладить. Таня наслаждалась, гладя зверька. Какое умиротворяющее занятие. Постепенно все проблемы и переживания отступили на задний план. Зверек убаюкивающе фырчал, выгибал спинку, подставляя ее под ладонь.
Таня успокоилась. Она уже не сомневалась, что отец спасет Никиту, а гореваны помогут ему. Что любимый жив и здоров, и вернется к ней целым и невредимым. Она расслабилась, и мысли растворились в океане безмятежности.
Гореванские повстанцы выступили на поверхность, а с ними и отец. Она не пошла прощаться. Она попросту забыла о том, что кто-то идет умирать за ее Никиту. Таня погрузилась в воспоминания о себе. Перед глазами возникали красочные картины дней, когда она была счастлива.
Девушка опомнилась через несколько часов, выбралась из кустов и направилась назад к покинутой базе. Зверек увязался за ней. Он смешно бегал вокруг и путался под ногами.
Таня смеялась и приговаривала:
– Тихо ты, Локет! Куда лезешь?!
А Локет не слушался. Ему так хотелось понравиться девушке, что он изо всех сил пыжился, вытанцовывал, да показывал свою молодецкую удаль.
Таня сама не заметила, как дала зверьку имя. Почему она назвала его Локет? Что-то нежное, горячо любимое было связано с этим словом, правда, стертое из памяти.
«Локет… Локет…»
Таня попробовала это имя на вкус, покатала во рту, словно мятный леденец, и память услужливо подсказала, откуда оно ей знакомо. Так звали собаку родителей, огромного шерстистого ламалала, добрейшего пса. Маленькой она любила забираться на него, скакала, как на верховой лошади, иногда засыпала, обняв его. Все тисканья с ее стороны Локет воспринимал со смирением и пониманием. В обиду девочку не давал даже родителям. Поругаться на дочку, если он где-то поблизости, было практически невозможно. Стоило только повысить голос, как Локет важно приходил в комнату, садился напротив ругающегося, клал ему лапу на колено и укоризненно так смотрел. Мол, чего творишь, с кем связался, с малой соплявкой, самому-то не стыдно? Под этим пристальным взглядом папа и мама обычно отступали. Пес умер от старости, когда Тане исполнилось шесть лет. Она очень сильно переживала, даже заболела, а со временем память стерла неприятные воспоминания, осталось лишь имя, потянув за которое, она распутала весь клубок.