«…Нелепые наставники нелепо высказывали бодрые заботы…»
Жизнь нашего общества 1960-1980-х гг. была заряжена полускрытой щемящей тоской от нелепицы, в которой идеология, реальная политика и повседневность бытовали по своим причудливым закономерностям. В 1990-е гг. и после них путаницы меньше не стало. А ответ на вопрос «почему?» между тем довольно прост – дым без огня или мутная вода. Иными словами, когда деятельность ведется без смысла, или ради ложного по своей сути смысла, или вообще принудительно, то что-то ломается в нашем российском характере. От ломки – мало рождений и много смертей, депопуляция, низкое качество жизни, одно из последних мест в мире по «счастливости» жизни и отменное качество тоски, компенсируемой незамысловатым набором традиционных и новых антидепрессантов. И главное – это не набор случайных и тенденциозно подобранных фактов, за всем этим тот самый духless, фундаментальная пустота бессмысленного мельтешения на жизненных ландшафтах, деградация как мегатренд. Потому никак и не находится «национальная идея», поиском которой занимаются все кому не лень, ответственные за возбуждение симпатий общества к важным персонам, группам, кланам, партиям… Потому не находится ключик к этому ресурсу развития, действительно стратегическому.
Суть российской национальной идеи на самом деле проста. Ее можно свести к четырем фундаментальным представлениям: о воле, справедливости, солидарности и чуде.
Воля – наша российская разновидность свободы. За нее боролись наши предки всех сословий. Наша ныне 30-миллионная диаспора началась не в прошлом веке, а много веков назад. С жажды свободы и борьбы за веру Христову начиналось и казачество, теми же мотивами руководствовались и лидеры верховного тайного совета, и декабристы, революционеры и диссиденты всех мастей. Свободолюбивый народ открыто или подспудно жаждал воли. И, получив, например, только относительную свободу печати и предпринимательства в начале 1990-х гг., он до сих пор испытывает глухое и мрачное раздражение.
Второе фундаментальное свойство национальной идеи – жажда справедливости. Разве не хотелось едва ли не всем, чтобы все было по правде? Разве не чудовищные нарушения самых минимальных требований социальной справедливости в реформенный период до сих разлагают российское общество, вызывая целый шлейф социальных патологий? Даже название второй – «народной» – партии власти не могло не срезонировать с этим мощным базовым инстинктом России.
Третий системный элемент национальной идеи – коллегиальность, коллективность, соборность. Властители, узурпировавшие управленческие прерогативы общества, нарушавшие принципы ответственности и сакральности власти, в существенном бесчестии в памяти нации. Именно поэтому стягивание существенных функций и ресурсов по линии снизу вверх, в центр, при всем понимании тактических аргументов, является чуждым важнейшему архетипу России – архетипу соборности и демократизма.
Наконец, ключевой элемент национальной идеи, призванный в том числе нейтрализовать негативные энергии от недореализованности первых трех свойств, – вера в чудо. Все наши сказки, на которых воспитано не одно поколение, пропитаны мощной верой в чудо. Мы ведь всегда надеемся на благоприятный исход: печь с Емелей сама ли пойдет, Золушка ли станет принцессой, Иван-дурак победит ли всех врагов – в любом случае, даже при самых слабых формальных, рациональных надеждах, мы убеждены, что будет хеппи-энд. И, кстати говоря, чудеса-то и в самом деле происходили. И происходят, слава богу…
Все эти свойства национальной идеи и проявляются в особенностях национального бизнеса, охоты, рыбалки, политики, повседневности. В своей благотворной, так и вырожденной форме.
…Не так ли с человеческой судьбой?
Она ведь тоже форма: чем плотнее,
чем правильнее следует она
вслед за хозяином,
тем ближе Божье Око,
яснее сны и лучше голова…
Закон Гармонии
Збигнев Бжезинский все-таки ошибся, по крайней мере со своей знаменитой аналогией о великой шахматной доске. Евразия геополитически и геоэкономически – все что угодно, но только не шахматы. Та открытая, а еще более – затаенная мощь все-возможных стихий, пассионарности сердцевины континента, а по большому счету и всего мира, разумеется, достойна сравнения с одной из наиболее интеллектуальных игр человечества. Но не в пользу шахмат.
Бильярд, как и шахматы, имеет ускользающую в веках генеалогию и родину, то ли Индию, то ли Китай, то ли Переднюю Азию. Прогресс бильярда напоминает общий технический прогресс планеты. И даже его современный итог, при внешней неизменности основных атрибутов, по сравнению с начальными этапами эволюции – колоссален: от неровных досок, грубых киев, жалких подобий луз и неустойчивых форм (то круглой, то шести-, то восьми угольной) до нынешнего инженерно-технического изящества и строгости – незаметных взору резиновых окантовок бортов, длинного кия, шаров из слоновой кости… Свою историю имеют и остроумные правила игры, достигшие высот обобщений в научных монографиях уже в середине XIX века, и промышленность бильярда, и игровая сеть, насчитывавшая, например, в одном только Париже к 1910 году более 20 тысяч бильярдных столов, и спортивные состязания, число которых сегодня измеряется сотнями в год. Бильярд увлекал многих выдающихся людей, развивая, как подчеркивают энциклопедии, стратегическое и тактическое мышление, реакцию и глазомер, умение контролировать свои эмоции и пользоваться минутной слабостью соперника.
Эти качества также развивают и шахматы. Но есть по меньшей мере четыре отличия. Первое – существенная роль искусства удара, что в шахматах не имеет никакого значения. Второе – более сложная и многовариантная система правил начала и ведения игры в бильярде. Третье – явный перевес человеческого элемента (в единстве воли, эмоций, психической устойчивости) в бильярде, компьютеризация которого заметно отстает от шахмат. Четвертое – возможность молниеносной победы даже с первого удара (хотя и не во всех системах игры), что в шахматных поединках практически исключено. Впрочем, уже эти отличия указывают нам на то, что аналогия Бжезинского льстива, но хромает. На пространстве Евразии – иной карамболь, уместно здесь так сказать. И только для профессионалов бильярда понятно утверждение: «если вы «поймали цель» и «накатали колею», можно наносить удар с закрытыми глазами», или еще: «с битком не следует «нянчиться». Хороший удар нужно выполнять в нарастающем темпе крещендо… Нерешительность приводит к провалу удара» (из учебника по игре в бильярд 1913 года!).
Таким образом, все происходящее в Центральной Азии в целом и каждой стране этого исключительного стратегического региона мира в частности ближе к энергиям отнюдь не рафинированных шахмат. Здесь ставки – планетарны, стратегическое искусство потребно первоклассное, ответственность – не только перед современными избирателями, но еще более – будущими, и не менее – ушедшими поколениями. Только тогда состоится достойная игра, в которой шары не станут ядрами на поле боя. Ведь «нет ничего прекраснее на свете, чем детский смех на солнечном лугу»…
Культурный слой
«Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы!» – обличая коринфян, наставлял апостол Павел. А если не находилось хотя бы одного праведника, то всемогущий гнев обрушивался на такие сообщества, как то случилось, к примеру, с Содомом и Гоморрой…
Есть во всяком жизненном процессе свой критический уровень свойств, который позволяет сохранять его лицо, уникальную или типологическую идентичность. Будь это воздух – он при известном соотношении азота и кислорода поддерживает жизнь, при существенных нарушениях этой пропорции – либо становится лекарством, либо оборачивается удушьем. Будь это ряска в пруду – в незначительной распространенности она не лишает водоем свойства зеркально отражать облака, а чуть разрастаясь, может молниеносно все это трансформировать в многообещающее болотце. Будь это коллектив фирмы – колебания пунктуальности прихода на работу могут отражать человеколюбивость руководства, понимающего человеческие заботы сотрудников, но при массовом пренебрежении дисциплиной налицо – патология организационной динамики и т.д., и т.п.
Впрочем, ничего нового здесь нет – во всем нужна мера, паретовские 20 и 80% работают чуть ли не всех популяциях, и время всему свое… Удивляет, конечно, Россия. Казалось бы – весь прошлый век волнами эмиграций, кровью революций и «великих переломов», нескончаемыми отечественными и тайными войнами, демографическим крестом смертности / рождаемости, словом, аналоги такого пресса на выживаемость народонаселения если и найдутся в веке минувшем, то отнюдь не многие – всем этим вымывало, размывало, разрушало ее потенциал – природный и человеческий, а как посчитают ее даже сохранившееся, не говоря о потенциальном, национальное богатство – и ясно всем: еще не вечер!
Не в том дело, что умиляться надо нам, таким живучим. С этим-то отношением все ясно, и «пессимизм ума» может нейтрализовать только «оптимизм воли».
В конце концов, в глубочайших кодах российского сознания, вне сомнения, нет наивной надежды обрести окончательное счастье в этой жизни. Надежду, пусть часто и безотчетную, пусть рационально необъяснимую, и, пожалуй, жажду чистой совести, гармонии, высшего человеческого счастья как оно понималось, скажем, Пушкиным, Тютчевым или Достоевским, преломившими, помимо прочего, свет вечных заветов, – это мы найдем в наших архетипических глубинах. Причем вне зависимости от места работы и проживания – в высоких кабинетах или дальней колонии.
Эту силу – называть ли ее силой народного духа, счастливым стечением обстоятельств (везением), покровительством ли свыше – и хранит культурный слой России.