а что Павел указал еще на два поднимающихся дымных столба.
— Баран дикий-дикий, а большой, я поделился. Гошиной добычей тоже. За постой надо платить.
— Кто ты здесь, что тебя так принимают?
— Я здесь — неприятное воспоминание. Старые долги. Учти, Братка, через пару дней меня обязательно сдадут. Это сейчас они пока еще не расчухали, зачем мы и откуда, а стукнут непременно. Не ментам — так гопникам каким. Так что соображай.
— Я вернусь не позже завтрашнего утра, но на всякий случай начинайте ждать с рассвета. Ты «вертушку» пилотировать не разучился?
— Если чего попроще — вспомню. Опять ОНА?
— Я возьму попроще, — пообещал Михаил, не отвечая впрямую. С отвращением оглядел свою мятую запачканную одежду. — Видок у меня…
— Миня, а кто тебе «вертушку» даст?
— Добрый человек, — сказал Михаил. — Ты присмотри тут за братьями нашими меньшими. Как они отнеслись к тому, что ты им сказал?
— Гоше все трын-трава, были б «граммчики», а Зиновия я стараюсь расшевелить.
— Я заметил.
Михаил спустился к машине:
— Не попрощаешься?
— Зачем? Кстати, обрати внимание, Гоша перестал пьянеть, с чего бы? У алкоголиков так не бывает.
— Ерунда, закусывает хорошо. Бак полный, мы заправились. Оружие понадобится?
— У тебя есть где взять? Запасись, если так.
Он уже сидел в машине, но Павел все не отпускал его:
— Может, мяса дождешься? «Барбекю» как-никак, когда тебе имя «шашлык» не нравится.
— Их накорми.
— Так насчет ЕЕ?.. Михаил помолчал.
— Мне никогда и ничего не дается задаром, без дела. Вот помнишь, я на озере еще хотел тебе доказать? Дела не было, ОНА и не проявилась. И теперь так же. К народу иди. Батя, мне пора уже.
Павел отодвинулся, скрестил на груди тяжелые руки, спросил насмешливо:
— Выпустит тебя обратно твой добрый человек?
— А я ему жирную приманку приготовил. — Михаил посмотрел на Павла ясно и открыто. — Вас.
…Перед выездом с проселка на асфальт он остановил машину и вышел. Поднялся на небольшой пригорок и сел в пышную июньскую траву. Под каблуком прилепился невесть откуда прилетевший прошлогодний дубовый лист. У корешка еще держалась палочка с пустой желудевой шляпкой.
Сегодня под веками ничего не осталось. Ровное свечение, которое не складывалось ни в буквы, ни в голос, ни в картинки. Пустота. Он вдруг почувствовал, что остался по-настоящему один.
Глава 27
Если не считать уродливой лестницы из подвала, железной и гулкой, в остальном дача производила приятное впечатление.
— Очень мило, — сказала она Андрею Львовичу. — А наверху, я понимаю, спальни? Две, три, больше?
Она решила ни за что не показать ему охвативших ее смятения и растерянности. Впрочем, он казался взволнованным еще более, чем она сама. Не стряслось ли еще что-нибудь? За цветными стеклами веранды мелькали фигуры.
— Лена, что ты там делала?
— То есть?
К Андрею Львовичу подошел человек, шепнул на ухо.
— Не надо, — сказал Андрей Львович. — Сами видите, она вышла наконец, все отменяется. Пусть уберут механиков. — Вновь обратился к ней: — Лена, я жду ответа.
— Андрюша, — холодно сказала Елена-вторая, — что за странная нервозность? С какой целью эта суета вокруг? Ты вышел, я все обдумала, привела себя в порядок и пошла за тобой. Мог бы, кстати, кого-нибудь оставить у двери, еле дорогу нашла, благо недалеко.
— Сколько тебе понадобилось времени, чтобы «все обдумать»?
— Андрей, успокойся. Сколько понадобилось, столько и понадобилось… Андрей, что в конце концов произошло? Он сделал шаг в сторону и несколько секунд простоял к ней спиной, прижав ладони к щекам, так что очки задрались на лоб. Вернулся прежним, знакомым Андреем Львовичем.
— Все под контролем, старуха. Осматривайся, выбирай себе комнату по вкусу. За личными вещами откомандируем человечка. Персонал здесь сменный, девочки Ната и Нюта, обращайся с любыми вопросами по быту.
Андрей Львович отошел к цветному витражу, махнул кому-то снаружи. Его кейс лежал распахнутый посреди стола, сдвинутого в угол. Подмигнул Елене Евгеньевне, застегивая воротник рубашки.
— Андрей! — резко сказала она. — Из-за чего сыр-бор? Чем я тебе еще не угодила? Что случилось? Ну?
— Ровным счетом ничего. Ничего не случилось. Ты заперлась на блокированный замок и не открывала. Мы уже хотели резать дверь. Почти пять часов — за это время можно многое обдумать, я понимаю.
— Сколько? — Елена Евгеньевна решила, что он шутит. — Андрюша, дорогой, клянусь — от силы двадцать минут!
— Двадцать минут так двадцать минут, тебе виднее. Как угодно. Все может быть. Просто я перепугался, что там с тобою что-то… Глупость какая, верно? Как только в голову могло прийти.
Глава 28
Он успел в Москву до закрытия вещевок, переоделся и побрился в салоне «Альфы-Ромео», которую потом бросил там же, на Новоясеневском, прямо под щитом с планом. В неположенном месте поставил нарочно, из чувства протеста.
«Я знал, что меня не тронут по дороге обратно. Как заранее знал и то, что по пути туда следовало соблюдать предельную, пусть иногда чрезмерную осторожность.
Это не назовешь даже интуицией, я ошибался, принимая это за озарения. Просто я действительно теперь все знаю
ОНА была права. Впрочем, ОНА права всегда, и глупо надеяться, что в этот раз будет не так. Но я все-таки надеюсь».
В вестибюле метро, перед эскалатором, он купил у томной скучающей девицы большой букет садовых ромашек. Они были огненно-рыжие по краям и черные к сердцевине, которая светилась, как догорающий уголь.
«Я надеюсь на чудо и оттягиваю неизбежное. Надеюсь, что Лена окажется дома, и оттягиваю момент решения, после которого пути назад уже не будет. Тогда почему я не позвонил прямо от метро? Лене, а не по тому странному одиннадцатизначному номеру, который вдруг «проступил» у меня, — семь, щелчок и еще четыре, — не назвал себя и не договорился о встрече, на которую обязательно согласятся?.. Не обманывай себя, пути назад у тебя уже нет и никогда не было».
Он ехал от самого начала линии и мог занять любое место в пустом вечернем вагоне, идущем от спальной окраины в центр. Букет он держал на коленях. Он и купил-то его, чтобы производить впечатление человека, едущего на позднее свидание. Поразительно, как бывают важны такие мелочи.
«В тебе проснулся инстинкт дичи, удирающей от охотника. Еще две недели назад ты сам был охотником, и тебе это нравилось, и особую остроту придавало, что последнюю точку ставишь все-таки не ты. Загадка поиска, азарт погони, прелесть безнаказанности. Ты все пела, это дело, так поди же…»
На противоположную скамью села женщина, чем-то похожая на Лену. Такая же темненькая, округлая. С ней был мальчик лет пяти.
«Лена. Ну подумай, что ты о ней знаешь? Нет, не о том даже — знаю или нет, но — что она тебе? Вообще — что? Женщину любят, если при одном взгляде на нее щемит сердце от нежности и непонятной грусти и хочется держать ее за руки или лишь коснуться ладонью щеки. Еще женщину любят, если она — друг и ты видишь, как много значишь для нее и как многим она для тебя жертвует и готова жертвовать еще. Любят женщину и за огонь, который она в тебе разжигает, особенно если ты знаешь, что этот огонь — только твой и ее. Правда, это не длится всегда или хотя бы долго. Любят мать своих детей, тем более если она хорошая мать, но такого на твою долю не выпадало. Любят все это по отдельности и в разных сочетаниях. Так, в разных сочетаниях, ты тоже когда-то любил, но потом от этой любви остались одни сочетания. Потом, когда пришла Сила, не осталось и сочетаний, и все сделалось похоже — когда бывало — на пошлые сцены с заранее известным финалом либо на профилактические процедуры. И вот появилась женщина, про которую тебе точно известно, что тебе ее не удержать, и ты с этим уже согласен и хочешь только хотя бы сберечь ее для нее самой…
Ты просто решил, что она сможет снять с тебя часть твоей ноши, — холодно сказал он себе. — Вот отчего получается любовь — от усталости.
Нет», — подумал он.
Напротив молоденькая мать безуспешно пыталась заставить мальчика сидеть спокойно. Он норовил забраться с ногами на сиденье и продолжить начатое кем-то сдирание рекламного плаката от журнала «Космополитен». Разрыв шел через лицо известной актрисы на обложке, и пацана это страшно занимало.
— Будешь ты, сволочь, сидеть нормально?!
Женщина остервенело дернула мальчишку вниз. Провела по Михаилу рассерженным взглядом. Глаза ее смягчились.
«Нет, — думал он. — Это не так. Не наговаривай на себя и на Лену. Пусть сперва были лишь влечение и неизвестность, но ведь и влечение было не как обычно, и неизвестность не была совсем неизвестностью. Я же не голодный мальчишка в двадцать лет, да и ничего особенного, способного удивить новизной приемов, у нас не было, никакой «нетривиальной» любви.
Но ведь ты рассказал ей. Тебе пришлось. Из неведомо каких далей и пространств тебе протянули соломинку, и ты поспешил за нее ухватиться, чтобы перегнать Силу.
И у тебя все-таки не укладывается в голове, как эти люди поверили, как решились пойти за тобой.
Чем ты смог убедить их? Ты, охотник, превратившийся в дичь?»
Приличное поведение мальчишки было куплено за чупа-чупсину. Белая трубочка торчала из его рта, а он разглядывал Михаила с головы до ног. Мать что-то выговаривала злым шепотом, наверное, о том, что неприлично так пялиться. Сама на Михаила больше не смотрела.
— Страшный! — вдруг на весь вагон заверещал пацан, но не с испугом, как можно было ожидать от такого заявления, а с какой-то радостью и даже торжеством. Чупсина при этом полетела Михаилу в туфлю и наверняка попала бы, не отдерни он ноги.
Михаил отложил цветы, поднял леденец, кинул его с прохода в угол к правым, редко открываемым дверям. Укоризненно покачал головой.
— Мамуль, погляди, какой дядя страшный, погляди, погляди, мамуль!
Мамуля, не поддаваясь на уговоры поглядеть, дергала сына за руки и за уши, шипя неслышное за грохотом поезда. Из других пассажиров никто не оглянулся.