В голове пронеслось, вот что если бы родители не поехали сюда работать, а остались бы на Деметре… Там тоже есть чем заняться ксенобиологам. Ещё не все уголки нашего родного мира обследованы, и щедрая Деметра частенько преподносит сюрпризы…
Чем их так манила далёкая Церера? Почему они не остались в метрополии? Тогда ничего бы не случилось. Мне бы не пришлось с двенадцати лет жить в интернате, видя родителей только летом. Я смогла бы больше времени провести с теми, кто был мне так дорог… Я бы..
— Сколько… Сколько времени прошло? — выдавила я, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.
— Четыре дня, — ответил Марк. — Ты пролежала в отключке почти 96 часов. Врач сказал, это последствия стресса и действия лекарств. Твой организм как будто решил уйти в спячку, чтобы пережить случившееся.
96 часов… Я провалилась во тьму на четверо суток, а мир продолжал вертеться. Без родителей. Без их знаний, их шуток, их споров по вечерам. В горле встал ком, на глаза навернулись слезы.
— Эй, — Марк неловко приобнял меня за плечи, утыкая носом в шершавую щёку. — Если хочешь плакать — плачь… — его голос прервался, как будто ему сдавило горло.
Я физически ощущала его боль. Только не это, он старший и сильный, я не хочу, чтобы он так страдал. Уж кому нужны были слёзы, так это ему. Я провела рукой по его второй щеке. Его эмоции ощущались под пальцами как холодные стеклянные шарики, вот так, вот так. Я действовала наобум, как мне подсказывала интуиция. Активировать гипофиз, участить сердцебиение, усилить кровоток в мышцах, усилить выработку пролактина.
Марк надрывно вздохнул, пытаясь задавить в себе эмоции, но слёзы уже бежали по его щекам, скатываясь мне на нос.
…И я разрыдалась — горько, взахлеб, цепляясь за форменную куртку брата как за спасательный круг. Из меня будто разом вышли все страхи этих дней, вся боль и непонимание. Мы рыдали вдвоём, как дети, потерявшиеся в лесу, как люди, утратившее самое дорогое, выплёскивая свою боль и напряжение последних дней.
После того как слезы высохли, меня охватило ощущение пустоты. Будто кто-то извлек из меня нечто жизненно важное, оставив в груди зияющую пропасть. Мы оба молчали, понимая, что как только тишина будет нарушена, нам придётся принять новую реальность.
И я решила сделать первый шаг.
— Что теперь? — спросила я, отстраняясь от брата и вытирая мокрые щеки. — Что нам делать?
— Для начала — похороны, — вздохнул Марк. — Ребята с базы подготовили все необходимое. Прощание назначено на завтра.
— Хорошо, — кивнула я, стараясь не думать о том, что мне предстоит в последний раз увидеть лица родителей. — А потом? Нужно выяснить, что произошло. Почему их вездеход потерял управление. Может быть, техническая неисправность? Или…
— Или? — напрягся Марк, по его лицу пробежали всполохи подозрений.
Я оглянулась на врача. Он вышел из нашей палаты, но всё равно находился неподалёку. Я видела, как светится его беспокойство за стеной.
— Пожалуйста, — поежилась я. — Давай поговорим после… не тут…
Брат отстранился, глядя на меня. Его лицо опухло, веки набрякли и покраснели, но из-под ресниц на меня сверкал стальной взгляд космической гончей.
Я попыталась восстановить в памяти события, предшествовавшие аварии, но в голове была какая-то мешанина. Отрывки разговоров, до жути реалистичные галлюцинации, вызванные лекарствами и шоком… Титаны, хор, пение о богине и киклопе… Бред, порожденный затуманенным сознанием. Вот только почему даже сейчас при мысли об этом у меня по спине бегут мурашки?
— Юль, — голос брата вырвал меня из задумчивости. — Давай пока не будем делать поспешных выводов. Сначала похороны, потом оформление всех бумаг. А уже после, на свежую голову, подумаем, что могло случиться. Идет?
— Идет, — вздохнула я, прикрывая веки. Глаза снова начали слипаться — видимо, сказывалось действие успокоительных. — Побудешь со мной? Или тебе надо на службу?
— Побуду, — Марк сжал мою ладонь. — Я подал рапорт для оформления отпуска по семейным обстоятельствам. Спи. Я никуда не уйду.
Я закрыла глаза, проваливаясь в густую, вязкую темноту. Даже на краю сна меня не покидало ощущение, что я упускаю нечто важное. Какую-то деталь, мелькнувшую в бреду между явью и видениями. Что-то, что могло бы прояснить случившееся. Или хотя бы намекнуть, где искать ответы.
Но усталость взяла свое. Мысли путались, и я уснула — тревожно и чутко, то и дело вздрагивая от звуков реальности, врывающихся в мой сон. И всю ночь мне чудился далекий хор, воспевающий подвиги и битвы неведомых титанов.
А когда проснулась посреди ночи, я снова и снова рыдала в больнице, и к утру у меня больше не осталось слёз.
На похороны я собиралась в тягостном молчании. У меня не было ничего тёмного из одежды, впрочем, этого и не требовалось. Мы, учёные, находились на дальнем рубеже, в экспедиции, тут было не до нарядов. Виктор где-то раздобыл широкую чёрную пластиковую ленту, и мы все крепили себе эту ленту на рукав в знак траура.
В назначенный час Марк выкатил меня на гравитационном кресле-каталке из медицинского отсека. Ноги всё ещё держали меня с трудом. Мы с братом почтительно остановились у двух серебристых контейнеров, в которых покоились тела родителей. Смит, дежурный доктор, он же и патологоанатом, проделал большую работу. Родители выглядели спокойными, умиротворёнными, как будто просто спали. Их укрыли пластиком с гербами Университета Деметры, а в перекрещенные руки вложили по свитку со списком их научных работ и достижений.
У меня в голове пронеслась мысль, что древние были правы, сравнивая смерть и сон, близнецов-братьев. Мысль была тихая и спокойная, как лицо матери. Почему-то не было никаких эмоций, и из-за этого мне было жутко от себя самой.
Церемония прощания была скромной. Коллеги родителей, ученые и работники базы — все, кто знал и любил родителей, пришли отдать им последнюю дань уважения. Они все слабо переливались и перемигивались, как зимняя иллюминация. Это не случайность, поняла я. Цвета отражают эмоции, состояние человека. Но почему я вижу это? Откуда это странное… чутье, это понимание увиденного? Вопросы роились в голове, но ни на один не было ответа.
Я была так вымотана, что решила плюнуть на свои галлюцинации. Тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли. Сейчас не время. Нужно сосредоточиться на прощании, на поддержке брата. Разобраться со своим состоянием я смогу позже. Возможно, это просто побочные эффекты стресса и лекарств.
Ну светятся люди, ну и ладно. Жить это не мешает.
Виктор, как куратор и давний друг семьи, произнес трогательную речь. Он говорил о неутомимости Томаса в научном поиске, о его блестящем уме и умении зажечь других своими идеями. О Ларе Виктор отозвался как о женщине необыкновенной силы духа и разума, способной своей мягкой настойчивостью и тактом сплотить вокруг себя людей.
— Томас и Лара Соколовы были не просто учеными, — голос Виктора дрогнул. — Они были первопроходцами, пионерами, готовыми посвятить всю свою жизнь тому, чтобы приподнять завесу тайны над Церерой. Их блестящие открытия останутся в анналах науки. Но для нас, знавших их лично, они навсегда будут примером того, как много может сделать человек, когда в его сердце горит огонь истинного призвания.
Люди вокруг меня тихо всхлипывали и утирали слезы. Профессор Сильва плакал не стесняясь. Чужие эмоции накатывали на меня волнами. Я ощущала их физически. Это было слишком… ярко…
Я сидела, вцепившись побелевшими пальцами в руку Марка, и старалась дышать глубоко, чтобы сохранить самообладание. Брат крепко сжимал мою ладонь, безмолвно поддерживая.
После церемонии к нам начали подходить и прощаться.
— Юлия, вы просто обязаны продолжить свою научную карьеру, — тряся мою руку, говорил Сильва, переливаясь глубокими оттенками синего горя. — Работы ваших родителей заслуживают достойного завершения и публикации.
— Не беспокойтесь, — Я постаралась, чтобы голос не дрожал. — Я продолжу научную карьеру. Кто-то же в семье должен быть умным.
Марк толкнул меня в плечо.
Печально-голубая Альфина обняла меня, а сосредоточенный тёмно-красный Хан пожал руку:
— Держитесь. Мы ваши ближайшие соседи. Если что-то, сразу же обращайтесь к нам.
Мы с братом синхронно кивнули.
Следующим подошел Виктор. Его лицо было бледным и осунувшимся, словно последние дни дались ему нелегко. Судя по усталому взгляду, он тоже мало спал.
— Марк, Юлия, — он осторожно коснулся моего плеча. — Мне так жаль. Не могу передать словами, как я сочувствую вашей утрате. Томас и Лара были мне больше, чем друзьями. Они были моей семьей.
Что-то в его тоне, какая-то фальшивая нота резанула меня. Может быть, дело было в том, как он произнес имена родителей — слишком уж фамильярно. Или в том, что он избегал смотреть мне в глаза. Но внутри меня впервые шевельнулось странное, неприятное чувство.
А потом, я поняла, в чём дело. Он как будто закрылся от меня, прячась за маской. Я не чувствовала его в отличие от других людей, я не видела слабых огоньков эмоций, ни одной даже самой слабой вспышки.
— Спасибо, Виктор, — произнесла я, внимательно следя за его реакцией. — Я знаю, как много вы значили друг для друга. Наверное, для тебя это тоже страшный удар.
На миг мне показалось, что в глазах Виктора и по его лицу промелькнуло что-то похожее на холодный всполох страха. Но он тут же взял себя в руки, как будто спрятался в панцирь, и покачал головой:
— Страшнее всего то, что мы так и не узнаем, что произошло. Как такое могло случиться — лучшие специалисты, на лучшем оборудовании… Словно сама судьба обернулась против них.
«Или кто-то еще», — мелькнула у меня мысль. Я прикусила язык, чтобы не озвучить ее. Не время. Не место. И слишком мало доказательств — только смутные предчувствия, подозрения и мои галлюцинации.
— Что ж, — Виктор неловко кашлянул. — Мне пора возвращаться к делам. База не может остановиться, даже несмотря на… На случившееся. Если тебе что-то понадобится, только скажи.