То, что происходило между фотианами и игнатианами в IX столетии, несмотря на всю взаимную нетерпимость и категоричность, следует охарактеризовать не как раскол, а как разделение. Но об этом — ниже.
Несправедливо и такое замечание о. Андрея о характере и, с позволения сказать, «качестве» постановлений Большого Софийского Собора 879 – 880 гг. (того самого, который окончательно оправдал свт. Фотия): «Интересно, кстати, что на этот раз св. Фотий уже не ставил в качестве условия примирения отказ римлян от тех своих традиций и новизн, которые прежде казались грекам соблазнительными. Ни прежде осужденные опресноки, ни пост в субботу уже не поминались. Не было даже прямо осуждено учение о филиокве, хотя собор ясно осудил любые попытки изменения вселенского Символа веры какой–либо поместной церковью ("Учение о филиокве никоим образом не было осуждено — было отвергнуто лишь введение этой формулы в Символ Веры" — Dvornik F. Le schisme de Photius. Histoire et legende. Paris, 1950. P. 277), что есть перенос проблемы из области догматической в сферу каноническую. Со стороны Фотия это была уступка (интересно, что решение этого вопроса было камерным: из 383 епископов–участников Собора в этом его заседании участвовал лишь 21 человек; см.: Огицкий Д. П. Профессор Ф. Дворник о Патриархе Фотии // Богословские труды. Вып. 26. М., 1985, с. 260)».[207] Что касается состава шестого и седьмого заседаний Собора, на которых было принято постановление о недопустимости изменений в Символе веры, то кое в чем его можно признать даже более авторитетным, чем состав первого — третьего заседаний, ибо на шестом и седьмом заседаниях присутствовал Василий Мартиропольский, представитель Антиохийского и Иерусалимского Патриарших Престолов, отсутствовавший до четвертого заседания.[208] Авторитетный православный церковный историк Лебедев полагает, что на последнем, седьмом, заседании рассматриваемого Собора — заседании, подтвердившем запрет на внесение изменений во Вселенский Символ — присутствовало куда большее число епископов, чем указывает католический историк Дворник (к исследованию Огицкого о котором в данном случае прибегает о. Андрей)[209]: «На собрании присутствовали папские легаты, апокрисиарии восточных патриархов, 18 митрополитов, и хотя акты не показывают определенного числа епископов, бывших на этом заседании, но есть основание полагать, что их было значительное число».[210] О. А. Кураев подчеркивает, что Софийский Собор осудил не прямо «филиокве», но «любые попытки изменения вселенского Символа веры какой–либо поместной церковью», из чего делает далеко идущий вывод о том, что такое решение — «перенос проблемы из области догматической в сферу каноническую». Но ведь «филиокве» — это и есть внесение изменения в Символ веры. А запрет на таковое изменение никогда не может покинуть область догматическую, поскольку все, что касается Символа — уже вопрос догматический, ибо во всем Священном Предании просто невозможно найти документа более догматического, чем Символ веры. И почему, спрашивается, требовать от Большого Софийского Собора осуждения латинских отступлений и «новизн», если оно и так уже было сделано Собором 867 г.[211] (как это следует из очевидного одобрения собором 867 г. энциклики свт. Фотия), а авторитет этого Собора сомнению на Соборе Софийском не подвергался?
Продолжая строить свои выводы на основании все того же конфликта свт. Фотия и Рима о. А. Кураев пишет: «Также общеизвестно, что именно современниками и друзьями св. Фотия были святые братья Кирилл и Мефодий. Их просветительский труд встретил сопротивление со стороны немецких епископов, и тогда святые миссионеры поехали в Рим, чтобы найти управу на своих недругов. По прибытии в Рим они сослужили литургию с Папой Адрианом в соборе св. Петра и других римских храмах. Папа лично рукоположил св. Мефодия во пресвитера. Учеников же славянских братьев рукоположили два римских епископа (Формоз из Порто и Гаудерик из Веллетри). Среди хиротонисанных в Риме был св. Климент Охридский. Вопрос: когда же именно святые просветители принимают хиротонии в Риме? Сопоставляем даты — и видим: хиротонии имели место в феврале 868 г., то есть в самый разгар конфликта между св. Фотием и Римом… По слову о. Рафаила, «отсеченная часть тела… тотчас начинает разлагаться и гнить». Но как же тогда святые Кирилл и Мефодий не заметили, что они причащаются с гниющими трупами? Как же св. Мефодий не погнушался от руки мертвеца принять рукоположение?».[212] На этом примере о. Андрей построил обобщающее заключение: «Так как же совместить утверждение о полной безблагодатности еретических сообществ с признанием в некоторых из них действительности апостольского иерархического преемства, которое все же есть преемствование не во внешней власти, а в благодати?».[213] Увы, но и данный пример — опять мимо цели. К сожалению, и в этот раз о. Андрей не заметил у А. П. Лебедева, на которого он дважды ссылается, одного замечания, разрушающего все вышеприведенные построения: «В собственном смысле у Фотия не могло быть и не было никаких столкновений с Адрианом».[214] Конечно, этого не скажешь об отношении папы Адриана к свт. Фотию. Но факт остается фактом: Адриан никогда не подвергался никаким прещениям ни со стороны свт. Фотия, ни со стороны восточных соборов (о западных и речи нет), до конца жизни оставаясь, пусть и совершавшим тяжкие канонические и догматические преступления, предстоятелем Западной Поместной Церкви, к которой относилась миссионерская территория святых братьев — Моравия[215]. Итак, ни о какой хиротонии св. равноапостольного Мефодия от «руки мертвеца» не может быть и речи.
Неприятно удивляет в работе о. Андрея то, что он берет на себя смелость ставить под вопрос каноничность автокефалии Русской Православной Церкви и даже саму принадлежность Русской Церкви к Церкви Вселенской, пусть даже «по букве канонов», в период провозглашения самостоятельности: «Были ли в Церкви наши предки, когда подпали под прещение константинопольского патриарха за самочинное провозглашение автокефалии — за поступок, осужденный, между прочим, преподобными Максимом Греком и Пафнутием Боровским?».[216] У диакона А. Кураева, кстати, в этом вопросе есть замечательный единомышленник — лжепатриарх Филарет (Денисенко): «Так, Русская Церковь не именует расколом свое самостоятельное отделение от Константинопольского Патриархата в 1448 году, а подобное отделение Украинской Церкви от Московского Патриархата (1992 г.) именует расколом».[217] Вообще, надо сказать, тема неканоничности «самочинного провозглашения автокефалии» Русской Церковью подробно разработана в филаретовских кругах, является там «коньком». Цель вполне понятна — оправдать другое «самочинное провозглашение автокефалии».
Но, может быть, о. Андрей не так уж далек от истины? Дадим слово русским церковным историкам.
М. В. Толстой: «После побега из Москвы изменника Исидора великий князь послал грамоту в Царьград о том, чтобы Собором восточных святителей разрешено было избирать и поставлять митрополита в Москве; но слух об измене Православию в Царьграде заставил воротить посла с дороги… Из Константинополя ожидать было нечего: в Москве уже слышали, что в Царьграде свирепствует разделение между верными Православию и принявшими соединение с Римом. Основываясь на правилах церковных и примерах прежнего времени, Собор пастырей русских 5 декабря 1448 года возвел Иону на престол митрополита Киевского и всея Руси».[218]
Н. Тальберг: «Для понимания дальнейших событий в Москве, необходимо указать на то, что происходило в Царьграде. Император Иоанн Палеолог оставался верен унии, против которой были Византия и весь православный Восток. Большое значение имели выступления Марка Евгеника Ефесского. Преемник Иоаннов и брат его, Константин XII, сначала был верен Православию, когда же надвинулась непосредственная опасность Константинополю, прибег к унии, считая ее единственным средством спасения. Народ же, напротив, смотрел на унию, как на способ привлечь на Византию гнев Божий… После свержения Исидора вел. князь в 1441 г. заготовил к патриарху письмо, в котором, обвиняя Исидора в измене Православию, просил о поставлении митрополитом Святителя Иону. Но письмо это не было отослано. Видимо, не решились обращаться к патриарху униату, свергнув Исидора за униатство… В 1448 – 15 дек. — Святитель Иона, оставаясь все это время «нареченным», был, наконец, поставлен митрополитом собором русских архиереев. В 1452 г. Василий (великий князь — А. Н.) составил послание императору Константину XII Палеологу, в то время остававшемуся православным… В заключение он сообщает, что намеревался писать патриарху, но не знает, имеется ли таковой в Константинополе и каково его имя. Письмо императору не было послано. По–видимому, в Москву пришли сведения, что император сделался униатом, как то имело место в 1452 году… С этого времени установился порядок ставить митрополитов в самой Москве и своими русскими епископами, так чтобы митрополиты могли быть на будущее время фактически независимыми от патриархов… Первый патриарх после начала турецкого ига, Святитель Геннадий, просил митрополита Иону о помощи вопиющим нуждам греческой Церкви. Митрополит поспешил исполнить желание праведного патриарха и просил его не оставлять Русской Церкви своим попечением. В 1465 г. митрополит Феодосий, по грамоте патриарха Иерусалимского Иоакима, посвятил в Москве грека Иосифа в митрополиты Кесарии Филипповой».