С XV века в Русской Церкви начинает господствовать практика перекрещивания латинян. Так, летописи намекают, что в XV веке был крещен у нас венецианец Иван Фрязин, служивший в Москве монетчиком. Особенно много свидетельств о перекрещивании латинян мы имеем от XVI века. Гнезненский архиепископ Иоанн Ласский на Латеранском Соборе 1514 года докладывал о русских: “Они говорят, что все подчиненные Римской Церкви не истинные христиане и не спасутся… Все церковные таинства профанируют и хулят, осмеивают и презирают”. В 70–х годах XVI века приезжал в Москву чрезвычайным послом австрийского императора Даниил, принц из Бухова, от которого мы имеем сочинение “Начало и возвышение Московии”, где читаем: “Тех из наших земляков, которые переходят в их веру, они перекрещивают, как бы крещенных не надлежащим образом. Причину этого они приводят следующую: что крещение есть погружение, а не обливание. Так как таковым великий князь дарит несколько денег и платье, то часто люди легкомысленные за маленькую прибыль позволяют повторять на себе крещение и тем нашей вере причиняют немалое поношение”. В конце своей жизни царь Иван IV начал свататься за Марию Гастингс, племянницу английской королевы Елизаветы. Известно, что этот царь деспотически относился к Православной Церкви; однако, когда посол Елизаветы Боус 13 декабря 1583 года на требование принять невесте Православие сказал, что вера христианская одна, царь заметил решительно: “Которой быть за нами княжне то сперва креститись в нашу веру крестьянскую”. В августе 1590 года королева Елизавета писала царю Феодору Иоанновичу, упрекая его, между прочим, и за то, что некоторых купцов “принудили вновь креститься, когда они уже приняты в христианство через крещение”. Бывший в России в 1593 году посол римского императора Николай Варкоч в описании своего путешествия свидетельствует: “Если бы привелось крещеным христианам переходить в их веру, они должны дозволить им опять крестить себя; так как московитяне сомневаются, истинно ли наше крещение, то тот бедный грешник, который дает крестить себя, должен отречься от принятого им крещения и снова креститься”. А вот что читаем в грамоте Вологодского архиепископа Сильвестра от 4 июня 1613 года к архангельскому попу Варфоломею: “Как к тебе ся наша грамота придет, и ты б с товарыщи своими с Архангельскими попы и с дьяконом тем иноземцом велел до крещенья говети и в нашу истинную православную хрестьянскую веру по правилом святых апостол и святых отец крестил, и на отреканье бы еси им коемуждо велел свою веру проклинати, отрицатися от бесермянства к истинному Богу, и после крещения и причащения також им велел поститися, сколько мочно”.
В начале XVII века и при конце Смутного времени вопрос о перекрещивании латинян сделался в Москве вопросом государственной важности. В 1613 году Россия вместо польской династии получила русскую, между прочим, и потому, что русские люди и русская иерархия были тогда убеждены в необходимости латинян перекрещивать. Когда престол Московского царства предлагали польскому королевичу Владиславу, то от него требовали предварительного крещения в православную веру. 17 августа 1610 года святой Ермоген, патриарх Московский, и митрополиты, и архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены, и весь освященный собор, и бояре, и окольничий, и всяких чинов Московского государства служилые и жилетцкие люди писали наказ посольству во главе с Ростовским митрополитом Филаретом, которое отправляли к польскому королю Сигизмунду III с просьбой отпустить королевича Владислава на Московское царство. В этом “наказе” много раз повторяется условие, которое ставят каждый раз на первом месте: “А Государь бы Королевич Владислав Жигимонтович пожаловал крестился в православную християнскую веру греческого закону”. “А будет паны рада учнут говорити, что Королевич и так крестился в православную християнскую веру, и вдругорядь ему как креститись, другово крещенья Христианину не бывает? И боярину князю Василию Васильевичу с товарыщи говорити: то мы ведаем, что Государь Королевич крещен в римскую веру по римскому закону; а толко Государь Королевич над нами умилосердится, пожалует нас: похочет быти в нашей православной християнской вере греческого закона, и ему Государю подобает креститися истинным святьм крещением нашие святые християнские веры греческого закона”. Самому Владиславу, также послали грамоту от имени святого патриарха Ермогена и от всех российских духовных и светских всякого чина и звания людей. В этой грамоте основная мысль: “со всякою тихостию и кротостию и смирением приими святое крещение”, — и в пример Владиславу ставится святой равноапостольный князь Владимир…
Адам Олеарий в тридцатых годах XVII века немало интересовался вопросом именно о крещении в Древней Руси. Он описывает обряды, сообщает биографии более известных из крестившихся лиц, обсуждает факт перекрещивания с исторической точки зрения. “Такое новое окрещение христиан, переходящих к русским из других исповеданий, русские, без сомнения, заимствовали от греков, которые, по отделении их от латинской церкви, латинское крещение считают недостаточным и потому желающих из западной церкви перейти к ним и соделаться членами греческой церкви крестят вторично” — и далее Олеарий ссылается на акты Латеранского Собора».[286]
Итак, сведения о. А. Кураева о том, что всего лишь в течение 50–ти лет латинян в Русской Православной Церкви принимали через крещение, неточны. Но и принятие католиков через миропомазание или покаяние также не говорит о признании благодатности еретического крещения, как это неоднократно подчеркивалось выше.
О. Андрей, приводя примеры, свидетельствующие, на его взгляд, о признании православным священноначалием таинств еретиков, пишет: «Московские патриархи XVII века белорусских униатов, рукоположенных униатскими же епископами, принимали через простую замену ставленых грамот».[287] Укрепляет его в таком мнении единственно отрывок из одного рукописного патриаршего сборника XVII века. Но вот этот отрывок: «месяца майя в 28–й день 1655 г. белорусцу попу, вместо его ставленыя граматы была благословеная грамата новая к церкве Преображению Спасову, в подмосковную вотчину стольника Александра Даниловича Леонтьева в приселок спасский; в попы он поставлен по благословению Антония, митрополита киевскаго Селявы, Андреем архиепископом смоленским. Писана новая благословеная с его ставленой грамоты, за письмо не взято ничего».[288] О чем говорит этот документ? Во–первых, о том, что униатский священник был принят в Русскую Церковь без перерукоположения — но это не отрицает восполнения Церковью при присоединении к Ней через таинство Покаяния благодатью безблагодатной латинской хиротонии; во–вторых, о том, что при присоединении этого священника к Церкви ему вместо его униатской ставленой грамоты была выдана благословенная грамота — но здесь обращает на себя внимание, прежде всего, непризнание униатской ставленой грамоты благословенною, из чего, скорее, можно сделать вывод о непризнании благословенною и самой униатской хиротонии; в-третьих, о том, что писец, писавший новую грамоту, проявил похвальную нестяжательность. Однако, где же здесь указание на то, что акт принятия униатских священников в Лоно Православной Церкви ограничивался «простой заменой ставленых грамот»? Упоминание об одном из аспектов (в данном случае — канцелярском) чиноприема греко–католического священника в Православие никоим образом не исключает остальных.
Другой пример, якобы, доказывающий нелогичность соответствия реальных границ Церкви ее каноническим границам, диакон А. Кураев видит в примере Патриарха Никона. «Если же границы Церкви, — говорит о. Андрей, — проводить строго по канонам, то очень скоро придется придти к тому выводу, в какой уперся патриарх Никон».[289] Далее приводятся: а) рассуждения Никона о митрополите Крутицком Питириме, замещавшем патриарший престол, которого Никон считал самозванцем, а потому и таинства, им совершаемые, почитал недействительными; б) рассуждения Никона о прибегающем к мирскому (царскому) суду духовенстве, также, по мнению Никона, утратившем благодать. На основании выводов Патриарха Никона строит свои выводы уже о. А. Кураев: «Значит, судьи Никона должны быть сами осуждены. Поскольку же этого не произошло, то все, кто находятся с ними в литургическом общении, подпадают под прещение. А поскольку с лидерами московского собора (в нем участвовали и восточные патриархи) находились в общении все православные (кроме староверов) — то и православия в мире не осталось. Один лишь Никон… Так что Никон по сути ушел в беспоповство. Никон поступил логично. Но эта логика увела его в тупик. Будет ли и теперь о. Рафаил настаивать, что он обладает "четким определением Церкви"?».[290]
В выводе о. Андрея очевидно нарушен закон достаточного основания. Приняв за аксиому логичность рассуждений Патриарха Никона, он на этом недоказанном основании строит утверждение о тупиковости четкого определения Церкви. Нелогичность же Никона, в пределах православного канонического права, разумеется, несомненна по двум причинам. Первая — Патриарх Никон самовольно покинул московскую кафедру,[291] и отнюдь не по причине грозившего его жизни «варварского нашествия», что единственно, согласно канонам, могло быть оправдательной причиной его поступка,[292] потому, скорее, сам Никон должен был подлежать церковному суду, чем вполне законно поставленный замещать покинутую кафедру митрополит Питирим. Вторая — мысль, что священнослужитель, впадший в такой грех, за совершение которого полагается извержение из сана, лишается сана и благодати в силу самого факта совершения канонического преступления, является не православной, а донатистской. Согласно православному учению, священнослужитель только тогда теряет присущую его сану благодать, когда этого сана он лишается соответствующей церковной властью. Поэтому, даже если бы митрополит Питирим и все судьи Никона и подлежали церковному прещению в соответствии со святыми канонами, они, все равно, оставались законными и благодатными иерархами, так как не были осуждены Церковью. В донатистском, а не православно