е происхождение царской власти, сеют недовольство церковью и духовенством. Штундистов ссылали на каторгу, в ссылку, отбирали у них детей и помещали в монастыри для воспитания в «православном духе»[98].
В качестве примера расправы с этой сектой приведем такой эпизод, о котором сообщалось на орловском миссионерском съезде в 1901 г. В 80-х годах XIX в. по настоянию местного священника штундистов заперли в церкви, принесли стол, покрыли скатертью, поставили икону и стали подводить к ней. Тех, кто отказывался приложиться, пороли тут же, в церкви[99]. Одобряя эти меры, духовные власти считали, что карательные действия помогают казенной церкви укреплять ее господство над народом. Многим сектантам запрещалось отлучаться с места жительства, приобретать и арендовать земельные участии, их лишали права выбора в сельские общества. Сектантов выселяли в административном порядке, ссылали в Сибирь и Закавказье, а наиболее опасных заключали в монастырские тюрьмы.
На третьем миссионерском съезде, состоявшемся в Москве в 1897 г., духовенство потребовало учинить над сектантами вторую Варфоломеевскую ночь и применить к ним «сильные средства» – отбирать детей, конфисковывать имущество, лишать гражданских прав закрывать школы, где учатся их дети. Миссионеры настаивали, чтобы на фабриках и заводах производилась регистрация отношения рабочих к религии.
С такой же непримиримостью выступали священники – миссионеры на епархиальных съездах. Присутствовавший на орловском миссионерском съезде в 1901 г. редактор журнала «Миссионерское обозрение» В. М. Скворцов подчеркивал, что вопросы веры и церкви тесно связаны с интересами государственной власти. Он называл сектантов «паразитами» и доказывал, что среди сектантов якобы развиваются антигосударственные идеи, что они подрывают основы религии. Для ограждения «свободы» официальной церкви Скворцов настаивал на физической расправе с сектантами[100]. Участник съезда киевский миссионер С. М. Потехин восхвалял полицейские методы борьбы с сектантством. «Мы благословляем государственную власть в России, – говорил он, – которая, начиная с помазанника божия и кончая слугами его, всеми этими губернаторами, судьями, исправниками, становыми и урядниками… идет на помощь церкви, препятствует свободе отпадения и совращения»[101].
Так же и воронежский миссионер Рождественский говорил о необходимости беспощадно использовать для борьбы с сектантством во имя «свободы» православия государственный меч.
Духовные власти и церковная печать жаловались вместе с тем на всеобщее падение религиозности народа, его «благочестия», говорили, что прежнее чувство почтительности к духовенству сменилось прямой враждой и озлоблением к нему. Многим священникам объявляли бойкот, требовали прекращения контрреволюционной пропаганды, их часто удаляли силой как дармоедов и прислужников помещиков и капиталистов. Само правительство устами председателя совета министров С. Витте должно было признать, что духовенство из духовных пастырей превратилось в агентов полицейского надзора и потеряло всякое доверие народа. «Глохнет, замирает церковная жизнь в деревне, с горечью признавал холмский епископ Евлогий, – заменяется фабрично-заводским легкомыслием и равнодушием к церкви».
Интересен с этой точки зрения отчет обер-прокурора Синода за 1911–1912 гг. «Как черная туча надвигается на родную церковь… неверие, – писал он. – Наряду с неверием под вековые устои церкви подкапывается социализм, отрицающий бога и церковь и вместо благ небесных сулящий блага земные. Везде, где успела сложиться крупная промышленность, социализм пленяет себе в послушание множество трудящихся. Не ограничиваясь классом фабричных рабочих, социалисты стремятся оторвать от церкви и крестьянство»[102].
Приведя далее отзывы епархиальных архиереев о распространении в ряде губерний «тлетворного духа отрицания», обер-прокурор говорит о том, что православие «находится в положении враждебных и дерзких нападений». Особенно пугало церковное начальство падение религиозности среди молодежи, которая индифферентно относилась к вопросам религии, проявляла неуважение и кощунство к духовенству и религиозным обрядам и «открыто идет в самый бесшабашный атеизм».
Наиболее непримиримые представители церкви призывали к открытой борьбе со всеми, защищавшими право на свободу совести. Так, профессор Киевской духовной академии священник Лященко взывал: «Все на врага! Вы, стоящие на страже господней, бейте тревогу! Воины, быстрее за оружие. Вот меч, вот шлем, вот щит! Тесней вокруг знамени, вперед на врага Христа!»[103].
В годы первой русской революции развернулось широкое демократическое движение за свободу совести, за отделение церкви от государства и школы от церкви. Царское правительство в страхе перед революцией было вынуждено отказаться от непримиримости к неправославным и нехристианским религиям и предоставило некоторые права иноверцам. Однако указами от 17 апреля и 17 октября 1905 г. переход из христианской религии в нехристианскую запрещался по-прежнему, насилие над верой и совестью граждан не прекращалось.
Уже после издания указов о так называемой религиозной веротерпимости административные ограничения по делам о вере продолжались. «Совращение» из православия, т. е. пропаганда неправославных религиозных учений, наказывалось в уголовном порядке, а за распространение в печати материалов против господствующей церкви заключали в крепость сроком до одного года. Указом от 17 октября была объявлена религиозная амнистия, однако положение людей, сосланных на каторгу и в ссылку за выступления против казенной церкви, не было облегчено.
В годы реакции, наступившей после подавления революции 1905–1907 гг., были аннулированы и те немногие льготы, которые предоставлялись неправославным и нехристианским народам указами о веротерпимости. Наступление на совесть граждан усилилось. Требуя отмены этих указов, духовные власти говорили, что они вырваны у самодержавия «безрелигиозными элементами», что это ловкий подкоп крамолы под устои самодержавия. Они жаловались, что из-за этих законов православная церковь перенесла великие бедствия, что из-за них упала религиозность народа.
Для разработки мероприятий против свободы совести в июле 1908 г. после длительного перерыва в Киеве был созван очередной миссионерский съезд, на котором присутствовало свыше шестисот представителей духовенства, в том числе 3 митрополита и 32 епископа. Это был съезд воинствующего духовенства, пытавшегося драконовскими мерами задушить свободомыслие в области религии и лишить гражданских прав тех, кто выступал против казенной церкви. Съезд принял меры против отпадения в католичество и лютеранство, а также против распространения социал-демократических идей. Наиболее опасным врагом религии съезд считал революционный марксизм.
На следующем миссионерском съезде, собравшемся в 1911 г., присутствовало около тысячи представителей духовенства во главе с обер-прокурором Синода Извольским. Церковники требовали возврата к старым методам борьбы с религиозным индифферентизмом, с «инаковерующими». В связи с массовым отпадением от казенной церкви особое совещание миссионеров, на котором присутствовал премьер-министр Столыпин, настояло на применении полицейских мер для укрепления христианства.
Уход от казенной церкви рассматривался как «натиск» на православие, как попытка его расшатать, а заодно разрушить и самодержавие[104]. Опасаясь отхода масс от религии и роста революционного движения, царское правительство пыталось пойти на некоторые уступки неправославным религиям и с этой целью подготовило проект закона о свободе совести. Но духовные власти настаивали на сохранении жестоких законов о вероисповедании. Выступая в ноябре 1911 г. в Государственном совете против законопроекта о свободе совести, варшавский архиепископ Николай и новгородский архиепископ Арсений заявили, что задача православной церкви – обрусить и опровославить все нерусское и неправославное. Они говорили, что закон о свободе совести разрушит союз между самодержавием и церковью. Под влиянием Синода законопроект был отклонен. Через два года законопроект вновь обсуждался в Государственной думе. И на этот раз Синод протестовал против смягчения религиозной нетерпимости, считая, что эта мера вызовет возмущение народной совести и потрясение государственных основ. Он настаивал на предоставлении казенной церкви исключительных прав и на сохранении карательных мер против тех, кто пытался выйти из этой религиозной кабалы.
Церковники проповедовали, что свобода совести повлечет за собой нравственную распущенность народа, неповиновение властям, рост революционного движения[105]. Человека нельзя предоставить собственной совести, говорили они, так как человек – существо падшее, растленное. Ему необходима религиозная узда, которую может дать только православная церковь. Особенно нетерпимы были для правительства и церкви атеисты, т. е. лица, не исповедовавшие никакой религии. «Подданные без религии» объявлялись нежелательными элементами, вызывавшими «смуты и беззакония». «Вневероисповедное состояние», т. е. атеизм, решительно осуждалось.
Гонения на просвещение и науку
Представители современной православной церкви пытаются скрыть реакционную деятельность этой церкви в прошлом и ее борьбу с просвещением и наукой. Они утверждают, что гонение на просвещение и науку в России, если оно и было, то носило случайный характер, и что церковь никогда не отрицала необходимости и пользы просвещения и науки.
Профессор Московской духовной академии А. Иванов во время встречи. с представителями церкви США в своем докладе «Христианская вера и современная наука» уверял, что и вера, и наука – каждая имеет свою особую область и не мешает одна другой. Профессор Ленинградской духовной академии Л. Парийский в докладе на ту же тему доказывал, что религия не может противоречить науке, так как, по его словам, «библия и природа – это две книги, написанные богом и предназначенные человеку».