Терроризм сам по себе — это выплеск злой, разрушительной энергии. Но все же — энергии. Пока человек еще жив, у него остается хотя бы коленный рефлекс: бьют по чашечке — дерни ножкой и в лицо обидчику стукни туфелькой. А вот когда бьют под чашечку, а ножка-то уже не шевелится, значит, — или труп, или паралитик.
За последние десять лет нам били уже по всем возможным болевым точкам, особенно наши телевизионщики и пропагандисты «нового мирового порядка». Все национальные, исторические, религиозные святыни осквернили, хотя бы словесно, в потоках издевательств и карикатур. Реакции нет. Народ пропил распад СССР, теперь спокойно ожидает развала России. Поэтому, мне кажется, народ наш “скорее мертв, чем жив”.
Я бы с радостью говорил бы сегодня проповеди против бунтов, восстаний и погромов, но ведь их, к сожалению, нет.
— Но в душе, небось, радовались бы погромам?
— Ну, со стороны, как врач радуется тому, что в организме есть признаки жизни. Это, конечно, черная энергия, но это хоть какая-то энергия. Услышав об этих неумных и злых телодвижениях, я бы испытал то же чувство, что и спасатель, который получает пощечину от той девушки, которой он делал искусственное дыхание. Дыхание он ей делал уста в уста, а вот когда она наконец смогла вздохнуть самостоятельно, она пришла в себя, и, увидев у своего лица прильнувшего к ней незнакомца, со всей дури, почти не приходя в сознание, влепила ему… Больно-то оно, конечно, больно и даже обидно, но и добрая сторона в этом событии все же будет: раз дурит, значит все же живет…
Не реагирует на боль или святой, или труп. Когда этих выплесков нет совсем, это означает одно из двух: или народ достиг такой степени совершенства и святости, что он умеет жить по Евангелию и действительно прощать своим врагам, или это апатия трупа, которому все равно, что с ним делают. Говорить о том, что наш народ после 70 лет советской власти стал каким-то особо святым или духовно совершенным, невозможно. Значит, приходится констатировать некую духовную апатию существа, которое утратило возможность защищать себя, свою территорию.
Во всех странах, выходивших из-под коммунистического владычества, возрождение государственности и общественности шло под лозунгами возвращения к своим народным или национальными традициям — так было в странах Восточной Европы, Балтики, и на Украине, и в Молдавии, и в Средней Азии… Но в России почему-то не произошло такой смычки демократизма и патриотизма. Они оказались по разные стороны баррикад.
И коротичевский «Огонек», и НТВ надавили на все возможные болевые точки и нервно-паралитические узлы общества иголочками кощунств и оскорблений. Журналюги поиздевались вволю и над святынями историческими (типа Отечественной войны), и над святынями религиозными. Достаточно вспомнить «Последнее искушение Христа». И то, что в ответ мерседес Гусинского не взлетел на воздух — плохой признак. В любой порядочной стране это бы произошло — мусульманской, католической, протестантской. А раз у нас ничего в ответ не взорвалось, значит, никакого народного самосознания нет.
Еще одна печальная черта — у нас умер фольклор. Ни песен, ни стихов, оплакивающих боль через колено реформируемой Родины… Ни даже анекдотов или частушек про «демократизаторов».
А как жители России относятся к русским беженцам из Казахстана и Средней Азии, Прибалтики и Кавказа? Помощь и сочувствие или равнодушие и презрение встречают их в России?
А смогла ли православная Русь поистине народно, искренне отпраздновать 2000-летие Рождества Христова? Кажется, ни радоваться, ни плакать мы уже не умеем.
И еще одну горькую вещь я скажу. В прессе я встретил информацию о том, что в Башкирии за последние годы резко снизилось потребление алкоголя. Эта тенденция — укор для нашего народа, «крещеного, но не оглашенного». Ведь что она означает? По законам ислама употребление спиртного является грехом. И вот мы видим, что башкиры всерьез восприняли возвращение к нормам жизни своих отцов. А в России сколько мы ни открываем храмов, а потребление водки растет. И боюсь, что это означает, что наш пафос «второго крещения» уйдет в колокола, в свисток, а не в реальное возрождение жизни.
— Что спасет Россию?
— Все зависит от того, от чего вы хотите спасаться. В истории России были периоды, когда именно Церковь выводила народ из кризиса. Вспомним Преподобного Сергия Радонежского, вспомним священномученика Патриарха Гермогена и роль Церкви в освобождении Москвы от поляков в Смутное время. Однако не все государственно-национальные кризисы в истории России преодолевались при первенствующем участии Церкви. Например, победу в Отечественной войне 1812 года доставил героизм русских солдат и офицеров, а не проповеди отшельников, посетивших действующую армию; террористов 1905 года усмирил Столыпин и его «галстуки», а не воззвания Синода. Я думаю, что и из нынешнего кризиса Россия, если ей суждено из него выбраться, будет выведена людьми в погонах, а не людьми в рясах.
Не надо очаровываться Церковью (земной Церковью — ибо о Небесной Церкви те, кто видят в нас политическую силу, и не помышляют), чтобы не пришлось разочароваться. Наша Церковь сегодня очень слаба, она — инвалид и в Москве, и по всей стране. От инвалида нельзя требовать, чтобы он взял и вызвал чудо-юдо на смертный бой и сшиб ему одним махом три головы. На сегодня Церковь слишком больна, и общество слишком нецерковно.
— Я думаю, если сейчас нам выйти из храма и опросить на улице сто человек, что им дороже — великое голодное и босое мессианство или спокойная нормальная жизнь, как в Европе, ответ будет очевиден.
— Да, многие предпочтут второе. Это и означает, что русский народ деградирует. В итоге, боюсь, он претерпит ту же трансформацию, которая произошла с римлянами — они превратились в итальянцев. Или с эллинами, которые превратились в греков.
— Ну и что?
— А то, что народ становится хранителем музея своего собственного имени. Он не столько созидает новую культуру, сколько живет воспоминаниями о том, что когда-то было… Народ слагает с себя ощущение вселенской ответственности за то, что происходит. А без этого ощущения мессианства художник, писатель или ученый не может творить. Ему нужно призвание: я должен! То, что я делаю — это больше, чем нужды моей семьи…
— 70 последних лет мы тоже были миссионерами. И просто устали. Мессианство — это тяжелая болезнь.
— Без ощущения своей призванности невозможно никакое позитивное творчество.
— А чему научились Церковь в ушедшем веке?
— Боюсь, что ничему. Когда послушаешь приходские проповеди и пересуды на тему «Уроки ХХ века», почитаешь о том же материалы наших газет — становится печально. «Ничего не забыли и ничему не научились»… Вместо осмысления наших вполне реальных церковных болезней — призывы к покаянию в грехах далеких предков. Вместо поиска болезней в нас самих и в нашей истории — поиски врагов вовне.
Даже вопрос об «уроках» не ставится. Или вам знакомы публикации в официальной церковной прессе с таким вопросом? Есть страшные слова у пророка Исайи. Господь ему говорит: «Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство?» (Ис. 1,5).
Действительно, небывалые гонения обрушились на нашу Церковь в ХХ веке. Самое горькое и вроде бы самое действенное лекарство Господь дал нам. И что же?…
В славянском языке слово «наказание» происходит от слова наказ (урок, вразумление). Более страшного урока, чем в ХХ веке, Православная Церковь не получала никогда. Это означает, что гонения — это не приступ сатанинской ярости, но обжигающий огнь Божественной любви, Божественного неравнодушия к нам, к судьбам нашего народа и нашей Церкви. Если Господь избрал средство столь радикальное (таких гонений не было даже в Римской империи), значит, и мера наших болячек, нашей духовной тупости в дореволюционные годы была такова, что эти болезни не могли бы излечиться средствами менее радикальными, нежели прижигание. А теперь подумайте: какие болячки в нашей церковной жизни были сто лет назад, но Господь прикоснулся к ним каленым железом гонений, и сейчас они исчезли… Если сможете ответить на этот вопрос — то это и будет ответом на вопрос о том, «чему мы научились».
Не благодарны ли мы в глубине души большевикам за то, что они загнали нас в “гетто”, где теперь стало довольно-таки безопасно и уютно и где мы можем спокойно решать наши частные дела? Большевики выстроили ограду вокруг Церкви — чтобы она не влияла на подрастающие поколения строителей коммунизма. Теперь мы сами эту ограду реставрируем. В церковной среде распространено убеждение, что служение Богу — это только богослужение, что церковная жизнь тождественна жизни литургической. Нередко священник, который пробует выйти к людям за храмовую ограду, идет в школу, университет, в газеты, в больницы, начинает восприниматься как «обновленец» и «протестант».
Некоторые из предреволюционных болячек действительно исчезли. Скажем, сейчас нет такой бумажной канители, когда каждую проповедь надо было согласовывать, в двух экземплярах, заранее у благочинного. С Церкви сняты полицейские функции: выискивать сектантов, разбираться в причинах развода, устанавливать вину: кто изменил первым и т. п.
Эта консисторская обыденность ушла, но то, что пришло на смену, тоже не всегда вызывает восторг. Например — кошмарный обвал уровня богословской культуры и образования даже в духовенстве и монашестве…
Но это частности, конечно. Более серьезно то, что сегодня со страниц церковной и наипаче околоцерковной печати нередко раздаются призывы «принять меры» против каких-то человеческих действий или убеждений, расходящихся с православным верованием. Но если человек, только что сам вышедший из тюрьмы, требует посадить всех остальных, это означает, что заключение он пережил не по-христиански. Страдание не обострило его совесть.
Единственный светлый признак в этом отношении — это принятие «Основ социальной концепции» на Соборе 2000 года.