ым божкам, а Богу — творцу Вселенной, Богу, Который есть Любовь.
В позиции Церкви в вопросе о достоинстве и правах человека нет стремления унизить человека. У нас разработаны, богословски обоснованы и приняты «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве личности и правах человека». И вот эту сложную и глубокую философию свели в новостях к строчке: Церковь выступила против прав человека. Плоско, примитивно, а главное — неправда.
Не хочется, конечно, обвинять коллег. Тем более что нередко на СМИ все валят, когда нечего сказать. Вместе с тем давайте говорить правду о сегодняшней журналистской «кухне». Сидит редактор на выпуске и думает: если назвать статью «Патриарх подчеркнул значение абсолютных нравственных ориентиров в жизни человека» — это один трафик, а если дать ей заголовок: «РПЦ выступила против прав человека» — совсем другой. Для многих, увы, выбор очевиден, даже если он искажает факты. Хотя нужно всего лишь зайти на официальный сайт Церкви и посмотреть видео. И научиться делать яркие, но правдивые заголовки.
— Может, просто нет времени погрузиться в многостраничный оригинал или посмотреть часовое видео.
— Но тогда не надо высказываться.
— Большой рейтинг, к счастью, набирают и положительные новости: Церковь не запрещает преподавать классиков…
— Увы, у этой новости рейтинг был все же ниже, чем у той, которую данным комментарием пришлось опровергать. А на другой день снова высокий рейтинг у «новости»: Церковь будет запрещать мультфильмы. Это не лечится.
— Среди возмущенных есть и те, кто скорее не согласен, чем не понимает.
— По крайней мере, это честная позиция. Хотя здесь тоже не всегда возможен диалог: если критерий истины не Бог, а человек, потому что Бога нет, ну что тут скажешь… Разве что: если для вас любой человек сам должен определять критерии добра и зла, помните, что это мировоззренчески будет порождать не только вас и ваших милых знакомых, но и Джека Потрошителя, и Чикатило. Специально привожу крайние примеры, чтобы указать на опасности подхода без абсолютных нравственных критериев.
— На какие-то вопросы вы не реагируете?
— Если человек не верит в Бога, то для него люди Церкви, желающие строить храмы, — либо дураки, либо обманщики. Но с батюшкой он вчера про Канта разговаривал, и убедился, что тот не дурак. Значит, обманщик. С такой логикой сложно что-либо поделать. Получается разговор автопилота с автоответчиком. Аргументы исчезают, начинаются обвинения: «Вы хотите вырубить наши парки!» — «Да нет, мы вообще не в парках хотим храмы строить». — «Нет, мы знаем, что вы этого хотите»…
Человеку всегда есть в чем каяться. И невозможно, сидя за чаем, просто додуматься до важных для тебя ответов. Нужно что-то пережить, начать делать.
Но вообще-то стараемся слышать и вопросы, и критику. И не можем, как христиане, не отвечать на них — это часть свидетельства о Христе. Стараясь не оправдываться, не сглаживать и не угождать. Иногда мне кажется, что неприятие слов Патриарха бывает вызвано как раз отсутствием в них человекоугодничества. Он прекрасный спикер, обаятельный человек, умеет хранить уважение к людям с отличными от его взглядами, но не угодлив.
— Часто слышите, что наша Церковь в кризисе?
— Этот кризис постоянный: почитайте Евангелие и послания апостола Павла. Только это кризис нас, называющих себя христианами, но не кризис Церкви, спасающей людей силой Христовой. Церковь стоит святостью Христа. И мы не рвем на себе волосы, когда кричат: у вас батюшка пьяный попался. Ну и что? Хотя за этим «ну и что?» не безразличие, а горечь и слезы, по поводу этого батюшки, по поводу нас, христиан… Но также и осознание, что не усилиями человека, но святостью Божией стоит Церковь. Другое дело, что святостью Христовой нельзя прикрываться или оправдываться. Если люди вообще не видят в нас заповеданное Христом: «Потому все узнают, что вы Мои ученики, что будете иметь любовь друг к другу» — это серьезный укор. Церковь, даже воспринимаемая как институт, должна иметь милосердное лицо. Целью Церкви является любовь к Богу, пребывание в Боге. А милосердие — следствие нашего пребывания в Боге и любви. Христианин не может не творить дел милосердия. Я вижу только одно спасение от кривотолков: милосердное лицо Церкви. Если люди знают любовь и заботу и священников, их творящих, им неважно, что в газетах пишут.
— Но есть еще и по-детски требовательный запрос на идеальность Церкви.
— Это хороший запрос. При одном условии: как ни прекрасны дети, все-таки надо взрослеть. И уже по-взрослому глядя на Церковь как собрание верующих, не терять к ней любви, как не теряем мы любви к родителям, вырастая и понимая, что они не самые умные и не самые красивые люди на свете, как нам казалось в детстве. А вот манеры рассерженного ребенка надо оставлять, а не переводить их в застывший каприз.
— Почему люди искусства сегодня так искушаются негативным настроем к Церкви?
— Я бы все же остановился в шаге от обобщений: в искусстве их не больше, чем в какой-то другой среде.
Я лично знаю многих глубоко церковных людей искусства. Хотя искушения, конечно, заложены в природу творчества. Само слово «искусство» указывает на искус. Разве Достоевский не был искушаем? А Гоголь? С его внутренним конфликтом растущей веры и творчества?
— Вера и творчество конфликтны?
— По-разному бывает… Они могут рождать конфликт в человеке. По словам замечательного русского искусствоведа Тарабукина, любое произведение искусства в предельном смысле — автопортрет. А для иконописца, например, это уже невозможная постановка вопроса… Вот вы заходите в храм, а там концертное пение — певица, которая накануне вечером в опере пела, сегодня поет в храме. И все тебе нравится в ее пении, но это не молитва… Потому что личность певца и композитора — на первом плане.
— Очень люблю «концертное» пение в храме, оно мне скорее помогает, чем мешает молиться.
— Да, все индивидуально. Но Гоголь все-таки недаром под конец жизни ушел от художественной формы, видимо, понимая, что в ней он не создаст то, что хочет. Потому что она будет требовать выпячивания его «я». А ему уже хотелось другой гениальности. Кажется, режиссер Витаутас Жалакявичус на вопрос «Что главное в кино?» ответил: «Кто снимает».
— Но «я» — это же не только выпяченный эгоизм, но и неповторимый рисунок Бога.
— Тоже верно. Вот, скажем, замечательный Кшиштоф Занусси, будучи христианином, как раз пытается свое «я как рисунок Бога» передать в своем творчестве.
Тут вот что еще важно. В христианстве есть строгая и стройная, законченная система догматов. Но она определяет для себя очень узкую «сферу интересов», которая вся связана непосредственно со спасением человека. При этом нет догматического взгляда на искусство, политику, экономику… Христиане могут иметь разные взгляды в этих сферах, не переставая оставаться верными Христу.
— А история с выставкой в Манеже?
— Ровно об этом: были христиане, которых эти экспонаты не задели, а были и другие. Разве они не имеют права выразить свое возмущение? Имеют. Главное, чтобы все было в правовом поле. Заметьте, мы в таких конфликтах действуем, исходя из правозащитной логики, не из догматической. И статья о защите религиозных чувств появилась из этой логики.
Когда в Дюссельдорфе в 2010 году поставили «Тангейзера» (не путать с Новосибирском!) с крайне реалистичными и эмоциональными сценами в концлагере, зрители покидали премьеру, падали в обморок. Не пришлось даже обращаться в суд: директор сам убрал постановку из репертуара. А вот теперь про Новосибирск: может быть, стоит возмущаться не только и не столько тому, что православные обратились в суд, а что руководство театра не пошло навстречу и не стало решать вопрос без суда?
Не с религией как таковой тут возникает конфликт. Это все тонкая сфера восприятия и отношения. Речь идет именно о защите прав человека. Если мы не защитим его правовым способом, он будет защищаться сам. И куда агрессивнее. В случае с новосибирским «Тангейзером» говорили, что поведение церковной общественности… нарушает современные демократические традиции. Абсурд. Судебное, правовое решение вопроса и есть самый цивилизованный способ разрешения конфликта в демократическом обществе. А не театр сожгли или побили кого-нибудь.
И напоследок «информация к размышлению»: в романе Честертона «Шар и крест» деревенский парень-католик заходит в город и видит в витрине номер газеты «Атеист». Читает статью, содержащую оскорбление Богородицы, и разбивает витрину. В суде, куда он попадает, говорит: задето то, что для меня важнее всего в жизни, что придает ей смысл; почему я не могу защищать это?
— А в церковной среде нет барьеров простовкусия? Не часты ли поклонники реализма и классических искусств, с ходу вешающие дурные ярлыки на все остальное? Я люблю современное искусство и художественные языки XX века и вижу, как многие в Церкви их не могут понять, но воюют за субъективную чистоту искусства.
— А как провести четкую границу между дурновкусием и ситуацией «голого короля»? Разве среди искусствоведов и просто ценителей искусства не бывает споров? Или разве после некоторых фильмов о Великой Отечественной войне не было потоков возмущенных писем ветеранов? И что им отвечать? Что художник имеет право на вымысел? Имеет, конечно. Но почему-то это не успокаивает возмущенных. Как говорил по этому поводу известный театральный режиссер XX века Джорджо Стрелер, «даже самую ничтожную гусеницу нельзя раздавить ради самого бессмертного стиха».
— Может быть, какие-то вещи надо маркировать или выставлять в полузакрытых пространствах. Люди искусства должны быть тактичны.
— Я про это и говорю. Задевает в искусстве ведь что-то не только верующих, но и нерелигиозных людей. Правовое поле и устанавливаемые ими рамки несовершенны, но человек должен быть защищен правовым образом, раз другого человечество не придумало, от плевков или бесцеремонности обращения с высшими для него ценностями.