В личных покоях Филипп позволил себе даже некоторый комфорт: ковер, цветные стекла в окнах, многочисленную прислугу.
Своей бурной деятельностью по благоустройству монастыря Филипп привлек к себе внимание не только монашеского мира, но также московских бояр и самого Ивана IV. Богатые царские пожертвования пополнили монастырскую казну и позволили развернуть на острове большое каменное строительство. На смену старым деревянным зданиям приходит комплекс Успенской церкви с трапезной и келарскими палатами, сооруженный в 1552—1557 гг. В 1558— 1566 гг. в монастыре был выстроен огромный, очень своеобразный по архитектуре Спасо-Преображенский собор.
Как и его учителя, «старцы» северных монастырей, Филипп любил уединение и безмолвие. Прежде чем принять игуменство, он долгое время жил в скиту, получившем позднее название «Филипповой пустыни». Там, на холме, с которого открывались бескрайние северные просторы, Филипп построил келью для уединенных молитв и размышлений. Став игуменом, он не раз возвращался сюда. Великое молчание природы, торжественная гармония земли, воды и облаков наполняли его душу тишиной и покоем.
Даже в далеких Соловках слышны были раскаты грозы, бушевавшей в Москве. Царь начал борьбу с «изменниками». В 1560 г. в Соловецкий монастырь был сослан московский протопоп Сильвестр, духовник Ивана IV, один из виднейших деятелей правительства Избранной рады. Беседуя со ссыльными, прислушиваясь к вестям из столицы, Филипп и не подозревал, что вскоре водоворот политической борьбы подхватит его и понесет навстречу гибели.
Летом 1566 г. Филипп был вызван в Москву. Царь и «Освященный собор», как именовались на языке того времени высшие церковные иерархи, предложили ему принять митрополичий сан. Филипп выставил условием своего согласия ни много ни мало как отмену опричнины. Разгневанный Иван со своей стороны заявил, что признает Колычева митрополитом лишь при условии, чтобы тот знал свое место и «в опришнину и в царский домовой обиход не вступался». Филипп отступил. Он обещал не вмешиваться в государственные дела. Лишь после этого, 25 июля 1566 г., Филипп был возведен на митрополичью кафедру.
Первое время митрополит держал слово и лишь с молчаливым осуждением взирал на разгул опричнины. Но наконец он не выдержал и заговорил. 22 марта 1568 г. Филипп публично, в Успенском соборе, пригрозил царю Страшным судом и адскими муками за тот «пожар лютости», которым была охвачена Россия. Однако обличения Филиппа не оказали на царя никакого воздействия. «Коса» нашла на «камень». Царь Иван гневным окриком прервал обли-личительную речь Филиппа.
Следуя примеру прежних митрополитов, Филипп в знак протеста покинул митрополичий двор и переселился в московский Никольский монастырь. Когда-то Иван III в такой же ситуации вынужден был склониться перед митрополитом Геронтием и просить eго возвратиться в Кремль. Однако Иван IV и не думал следовать примеру деда.
Вскоре Филипп вновь обрушился на Грозного, упрекая его в том, что царь явился на богослужение в черном опричном балахоне с высоким шлыком на голове. И вновь Иван велел Филиппу замолчать или же оставить митрополию.
Самый сильный приступ ярости вызвало у царя столкновение с Филиппом во время богослужения в соборе Новодевичьего монастыря 28 июля 1568 г. Возмущенный тем, что один из опричников не снял шапку во время чтения Евангелия, митрополит произнес гневную речь, требуя отмены опричнины. Иван IV и его опричная свита покинули богослужение. Некоторые историки считают, что именно в этот день в Москве произошло мощное выступление посадских людей, требовавших отмены опричнины. Перепуганный царь поспешил уехать из столицы в Александрову слободу, где стал обдумывать план расправы с митрополитом.
Авторитет Филиппа среди духовенства, боярства, а также, вероятно, и других слоев населения был весьма высок. В повседневной жизни он был безупречен с точки зрения христианской морали. Беспричинная расправа с ним могла привести к нежелательным для царя последствиям. Поэтому Иван IV решил избавиться от неугодного митрополита более «законным» путем. Осенью 1568 г. он направил в Соловецкий монастырь своего рода «следственную комиссию» в составе суздальского епископа Пафнутия (личного врага митрополита Филиппа), архимандрита московского Спасо-Андроникова монастыря Феодосия, боярина Василия Темкина и дьяка Дмитрия Пивова. Посланные вскоре вернулись, доставив царю «доказательства» недостойного поведения Филиппа на посту соловецкого игумена. В качестве свидетелей в Москву были привезены преемник Филиппа игумен Паисий и некоторые монахи, согласившиеся давать нужные следователям показания.
В начале ноября 1568 г. в Москве состоялся суд над Филиппом. Митрополит не унизился до оправданий и заявил, что готов немедленно сложить с себя сан и покинуть кафедру. Однако дело зашло уже слишком далеко, и выйти из игры, сохранив жизнь и свободу, оказалось невозможным. Памятливый на обиды царь решил поиздеваться над Филиппом, насладиться его унижением. Он велел ему выслушать все обвинения и исполнять обязанности митрополита до окончания суда и соборного приговора. Выполняя волю грозного царя, церковный собор признал Филиппа виновным в «скаредных делах».
8 ноября 1568 г. опричники во главе с Алексеем Басмановым схватили Филиппа во время богослужения в Успенском соборе, сорвали с него митрополичье облачение и в одежде простого монаха, на дровнях отвезли в московский Богоявленский монастырь. Вскоре «инок Филипп» был перевезен в соседний Никольский монастырь, где также содержался под строгим надзором.
Падение Филиппа повлекло за собой новую волну репрессий. По своему обыкновению царь расправился со всей родней и близкими опального. За «гордыню» митрополита поплатились клирики и светские лица из его свиты, а также около десятка представителей Рода Колычевых. Голову одного из них Иван распорядился бросить в мешок и отослать в келью, где содержался Филипп.
Когда царский гнев несколько поостыл, он велел увезти Филиппа из Москвы и поместить в тверском Успенском Отроче монастыре. Однако Иван не забыл строптивого иерарха. В конце 1569 г., когда опричное войско во главе с самим царем остановилось в Твери по дороге на Новгород, он приказал Малюте Скуратову расправиться с бывшим митрополитом. 23 декабря 1569 г., выполняя царскую волю, Малюта «возглавием» (то есть подушкой) задушил Филиппа в его келье.
Неуравновешенный, склонный к покаянию, царь, кажется, вскоре стал сожалеть о расправе с митрополитом. В начале 70-х годов он уничтожил многих людей, причастных к «делу Филиппа». Уже в 1571 г. был казнен глава «следственной комиссии» опричный боярин В. Темкин. Тогда же исчез с политической сцены дьяк Д. Пивов.
После расправы с Филиппом высшие иерархи почувствовали непреодолимый страх перед царем. Впрочем, Грозный не забывал и о другой стороне дела: жестоко расправляясь с непокорными иерархами, он одновременно давал богатые вклады в крупные монастыри, избегал прямых посягательств на земельные владения церкви. Политика «кнута и пряника», которую проводил царь по отношению к высшему духовенству, стала приносить свои плоды. По свидетельству исследователя внутренней политики Ивана IV П. А. Садикова, «митрополиты: Кирилл (1568—1572 гг.), Антоний (1572—1581 гг.), бывший архиепископ полоцкий, и Дионисий (1581—1586 гг.),— из новгородского Хутынского монастыря, — ничем не проявили себя в отношении опричнины и всего «домового обихода» Ивана, покорно исполняя его волю и не протестуя против эксцессов, которым подвергалось духовенство в некоторых случаях; они милостиво разрешали Грозному в его личной жизни самые грубые нарушения церковных догм в вопросе о браке. Пассивен был в массе и митрополичий совет, «Освященный собор», состоявший из высших представителей черного духовенства»[110].
Во времена Грозного уже не слышно было о просветленных молчанием и «умной молитвой» лесных отшельниках— бесстрашных обличителях несправедливости и жестокостей мира. Царь превращает монастыри в своего рода тюрьмы, где постригаются опальные бояре. Это ускорило внутреннее разложение иноческого «братства», проникновение в монастырь мирских пороков и «соблазнов». Невольные иноки — вчерашние бояре — устраивались в монастырях с привычными удобствами, держали собственный стол и прислугу, кормили и поили у себя в кельях монастырских «соборных старцев».
Иван IV писал инокам Кирилло-Белозерского монастыря: «Ныне бояре разрушили порядок во всех монастырях своими пороками... Иссякло в Троице-Сергиевом монастыре благочестие — и монастырь оскудел: никто у них не постригается и никто им ничего не дает. А в Сторожевском монастыре до чего допились? Некому и затворить монастырь, на трапезе трава растет»[111].
Раздраженный теми почестями и льготами, которыми пользовались в Кирилловом монастыре опальные бояре Шереметев, Хабаров, Собакин и другие, царь гневно вопрошал иноков: «Хорошо ли, чтобы в Кирилловом монастыре завелись такие порядки, которые заводил митрополит Иоасаф, пировавший в Троицком монастыре с клирошанами, или Мисаил Сукин, живший в Никитском и других монастырях, как вельможа?»
Впрочем, подкупленные богатыми «милостынями» монастырские власти были снисходительны не только к опальным боярам, «о даже и к самым «богомерзким», кровавым царским опричникам. Так, например, в Иосифо-Волоцком монастыре молились «за упокой души» Малюты Скуратова и всей его родни. Домочадцы царского палача регулярно устраивали для братии обильные «корма».
В целом же церковь не нашла в себе сил для того, чтобы остановить кровавый произвол Ивана Грозного. Изо всех разрядов «церковных людей» лишь городские юродивые порой отваживались спорить с Дарем, упрекать его за жестокости, призывать к покаянию и милосердию. Бедные как церковные мыши и бесстрашные как библейские пророки, они были окружены стеной суеверного почтения, сильны молчаливой поддержкой городской «черни». Перед этими безоружными противниками случалось отступать и самому всесильному царю.