итаю умолчать о том, что нам следует ожидать в случае нашего поражения».
Но даже Витте, будь он еще на службе, не смог бы ничего поделать с тем обстоятельством, что Германия объявила войну России. Военная машина запущена и возврата нет.
Николай выдвигает своего дядю, великого князя Николая Николаевича, командующего столичным военным округом и гарнизоном «защиты наследника», Верченным Главнокомандующим Российской армии и флота В качестве первого действия после своего назначения — сразу же после богослужения, на котором было освящено его штабное знамя, — великий князь сжигает все германские формы из своего гардероба, которыми обладал в качестве почетного командира теперь уже вражеских полков.
Еще в августе 1914 года русская столица Санкт-Петербург переименовывается на русский лад в Петроград.
Будни Алеши изменяются. Сначала его летний игровой матросский костюм сменяет солдатская форма с подобранной но росту винтовкой — разумеется, лишь муляж. Так появляется царевич рядом с одетым с начала войны также в солдатскую форму (только с погонами полковника) царем. Государь провожает на фронт добровольцев, но традиции благословляя их иконой. На удивление много молодых людей вступают в армию в порыве патриотизма. Дочь придворного врача Боткина, с гордостью глядящая на своих идущих на войну братьев, описывает атмосферу летних вечеров первых дней войны: «Воздух тяжел от запаха сирени и до вечерней зорьки доносятся к нам голоса, поющие перед разлукой молитвы».
В своем дневнике Жильяр фиксирует сцены и разговоры в царской семье непосредственно после начала войны:
«Понедельник 3 августа[82]. Государь зашел сегодня утром к Алексею Николаевичу. Он совершенно преобразился. Вчерашняя церемония вызвала гигантскую манифестацию. Когда он появился на балконе, огромная людская толпа, собравшаяся на площади, опустилась на колени и запела гимн. Всеобщее воодушевление убедило царя в том, что война эта была всенародной.
[…] Приняв на себя обязательство перед мировой общественностью не заключать сепаратного мира, Николай II не оставил никаких сомнений в характере войны: это будет борьба до победного конца, борьба за существование».
В этот день царица открыто говорит с Жильяром о своих чувствах к Гогенцоллернам, которые, по ее мнению, «несчастье Германии (и России)». Перед этим пришла новость, что даже Марию Федоровну задержали в Берлине на обратном пути из Дании в Россию. Александра предполагает, что Вильгельма II к развязыванию войны принудила взявшая вверх военная партия. «Своим высокомерием Гогенцоллерны привили немецкому народу чувства ненависти и мести, чуждые ему, — в заключение говорит она. — Это будет страшная война, и человечество ждут невообразимые страдания».
С началом войны возникает опасность, что Жильяр вернется в Швейцарию и царевич потеряет своего главного учителя и воспитателя. Этот вопрос решается в последующие дни.
Жильяр во вторник 4 августа:
«Германия объявила войну Франции. Узнал также, что Швейцария мобилизовалась. Ездил в нашу миссию, чтобы выяснить, не должен ли я готовиться к отъезду».
Среда, 5 августа:
«Встретил в парке государя. Сообщил мне с удовлетворением, что в вопросе нарушения бельгийского нейтралитета[83] Англия выступила в защиту справедливости. Кроме того, остается обеспеченным нейтралитет Италии […].
Против немцев сейчас уже вся Европа, кроме Австрии. Видимо, их деспотизм чрезмерен даже для их союзников — достаточно взглянуть хотя бы на Италию».
Жильяр по-прежнему носится с мыслью об отъезде на родину, что для Алеши было бы крайне прискорбно, так как нигде поблизости нет воспитателя с такими интеллектуальными и педагогическими данными, которого так принял бы своенравный престолонаследник. Похоже, царица также это прекрасно понимает: она приводит всевозможные аргументы, которые, на ее взгляд, делают необоснованным возвращение Жильяра.
«Даже если Вам удастся пробиться к дому, очень мало шансов, что Вы вернетесь до окончания войны. Так как Швейцария не даст втянуть себя в войну, Вы будете лишь сидеть дома и не сможете ничего сделать».
В этот момент врач Алеши Деревенко приносит свежую дневную газету, в которой сообщается, что Германия нарушила нейтралитет Швейцарии. Теперь царица уступает. Она считает, что подошло время Жильяру повидаться со своей семьей. «Я тоже ничего не знаю о своем брате, — добавляет она, — кто знает, не заставит ли Вильгельм его сражаться против нас на каком-нибудь фронте». Так что личное противоречие между старой и новой родиной — вопреки позднейшим обвинениям — Александра однозначно решает в пользу России.
Жильяр 6 августа:
«Утром был в городе. Нарушение швейцарского нейтралитета не подтвердилось, к тому же это маловероятно. Проход через Дарданеллы невозможен. Наш[84] отъезд отложен на неопределенный срок. Перспективы угнетающие…»
Столицу лихорадит. Регистрация призывников идет полным ходом. Улицы и вокзалы переполнены — кажется, вся Россия на ногах. Такое впечатление, будто все население хочет на военную службу, которая в глазах всех русских является служением Отчизне. Женщины записываются на работу на промышленные и оборонные предприятия, чтобы компенсировать убыль мужской рабочей силы. Другие организовывают комитеты, чтобы обеспечить всем необходимым лазареты, собирают одеяла, перевязочные материалы и шьют подушки для раненых.
Многие ускоренно обучаются на курсах сестер милосердия, причем аристократки подают благородный пример, предоставляя свои дворцы для организаций помощи фронту и лазаретов. Возглавляет эту деятельность царица с двумя старшими дочерьми, Ольгой и Татьяной: все трое наскоро выучиваются на сестер и ежедневно работают в лазарете, оборудованном в Екатерининском дворце.
Здание германского посольства в обгоревших руинах — его подожгли после объявления войны Германией. Удивительное впечатление производит в первые дни войны австрийское посольство: хотя повод к войне — эскалация австрийско-сербского конфликта — произошел из Австро-Венгрии, прохожие в русской столице лишь покачивают головой, наблюдая, как в последующие за началом войны дни сотрудники австрийского посольства как ни в чем не бывало попивают кофе на балконе дворца. Только 6 августа (по западному стилю) австрийский посланник, граф Сапари, уже из Стокгольма, передает русскому министру иностранных дел ноту с объявлением Австро-Венгрией войны России. После этого, наконец, уезжают остальные сотрудники посольства.
Как явствует из упомянутых бесед. Жильяра с царем и царицей, отношения между воспитателем престолонаследника и императорской четой в эти дни становятся более доверительными, что еще теснее привязывает Жильяра к царской семье. Доныне при всем уважении и доверии, выказываемом четой правителей к швейцарцу, его отношения с царской семьей все же не выходили за рамки этикета. Перед лицом же столь драматических событий Жильяр постепенно превращается в постоянного собеседника царя и царицы; при этом последние выражают также свои личные чувства и политические взгляды, что прежде было немыслимо.
Это личное сближение в конце концов приводит к тому, что Жильяр постепенно начинает отождествлять свои интересы с интересами царской семьи — и, при всех своих демократических и пацифистских убеждениях, с интересами страны пребывания. Первоначальные сомнения насчет необходимости возвращения домой постепенно сменяются спокойным равнодушием и, наконец, убежденностью в том, что здесь, рядом с престолонаследником, его место и его назначение. Как видно из следующих заметок в дневнике, речь теперь идет вовсе не о надеждах на возвращение, но о том, чтобы остаться: «Суббота 15 августа. Сегодня вечером узнал, что мне официально разрешено не возвращаться в Швейцарию. Мне дали понять, что это результат демарша в Берне министра иностранных дел Сазонова по воле Их Величеств. Впрочем, все еще остается сомнительным, могут ли швейцарцы вообще выехать из страны».
Так Жильяр остается в России, в Царском Селе, и не только учителем французского языка, но и — что важнее — воспитателем царевича, хотя этот титул, который соответствует при дворе определенному положению, он официально не получает.
Традиционно всем русским престолонаследникам с одиннадцатилетнего возраста выделялся «воспитатель», обязательно происходивший из знатной семьи и имевший выдающиеся заслуги перед обществом. Однако в начале войны оба родителя престолонаследника слишком заняты безотлагательными делами, чтобы подыскивать подходящую особу.
Своими профессиональными и личными качествами Жильяр уже настолько хорошо зарекомендовал себя, что едва ли можно было желать лучшего кандидата. До того как в 1905 году приехать к царскому двору к сестре Алеши, он, по окончании учебы в родном городе Лозанне, был учителем французского у герцога Лейхтенбергского. В 1914 году стройному и элегантному темноволосому швейцарцу с бородкой тридцать пять лет и, таким образом, он существенно моложе и снисходительнее седовласых учителей Алексея (за исключением Гиббса)[85].
12 августа по западному стилю (30 июля по русскому), т. е. через десять дней после начала войны, престолонаследник отмечает свой десятый день рождения. В тревожной атмосфере не до того праздничного настроения со всеми сопутствующими торжествами и парадами, как это было бы в мирное время. Все же некоторые из подарков доставляют Алексею истинное удовольствие: например, маленький «мерседес», который наследник может сам водить в парке — это от царицы-матери, Марии Федоровны.
К десяти годам Алексей становится намного взрослее, чем был еще совсем недавно. Развивающиеся тогда события способствуют тому, что он, если еще и не понимает до конца, то лучше начинает ощущать жизненные истины, прозу войны и бремя царя. Даже внешне — в солдатской форме, с перетянутой ремнем тяжелой шинелью — царевич выглядит намного мужественнее, чем то было бы возможно в прежнем матросском костюме.