— Ужасная история. Как же так получается, что добропорядочная и верная жена цесаревича подвергалась опасности. Мало того, но весь двор слышал страстные звуки, которые сложно спутать с чем-либо, кроме как с плотскими утехами, — Шувалов уже перешел практически на оскорбительный сарказм, показывая, что отговориться у Великой княгини не получится.
— Наверняка, этот вор обесчестил кого-то из прислуги, — нашлась Екатерина. Однако, такие отговорки только отсрочка раскрытию измены.
— Обязательно найдут ту бесстыдницу, — Шувалов улыбнулся. — Все же Вы обращайтесь в случае надобности. Все можно получить от истинных друзей, всяческую поддержку.
Петр Иванович вышел недовольный. Опасался интриган, что Карпович остался жив, что не сработал медленно действующий яд, как нужно было. Если Казимир действительно попытался ограбить Екатерину и скрылся — то это — полный провал, и нужно найти негодяя и убить, чтобы его раньше не обнаружили люди Шешковского. Но все же Шувалов был склонен к тому, что Карпович мертв, а его тело было скрыто с глаз долой как раз таки Главой канцелярии Военной коллегии.
Ставка Султана Махмуда I.
18 июня 1750 года.
Махмуд I был тем нетипичным для Османской империи правителем, он иногда умел усмирять свою гордыню и методично, продумано избирать разные пути решения возникающих проблем. Да он эмоционален и может совершить такое, о чем станет сожалеть, но султан умел принимать решения, сложные решения, а не упираться головой в стену. Его обвиняли в том, что он чуть ли не топчется на традициях и славе предков, но султан сумел отбиться от нападок.
Но как можно было довериться французам, которые смели учить их, великих воинов, как нужно побеждать? Да, султан проявил характер и умертвил одного из горе-союзничков, но Махмуд не отказался от идеи создать армию по образу и подобию европейских. Делать же это он собирался не по указанию французов, а самостоятельно, принимая на службу иностранцев. Махмуд был вполне образованным человеком и знал, как получилось у России пройти путь становления Великой европейской державы, что было бы невозможным без новой армии.
Насколько же не вовремя эти гяуры русси развязали войну. Да, именно они, развязали. Ну, собирались в набег крымчаки, разве ранее не ходили? Это русские развязали бойню. Можно было принять войну, как случайность, если бы не подготовленность московитов. Русские были готовы и поймали его, Махмуда, на перевооружении.
Победы, что одержаны северным агрессором, в турецком обществе как раз-таки были объяснены негативным влиянием французской выучки и перевооружения. Нужно найти виноватого и на эту роль султан определил французов, ну не себя же обвинять. На улицах городов империи бытовало мнение, что раньше- то наши предки били гяуров, много рабов брали. Хватало ногаев и крымчаков для того, чтобы держать в напряжении русских и не давать им разрабатывать плодородные земли Дикого поля. А только одно упоминание янычар могло обернуть противника вспять.
— Что думаешь, Селим? — спросил султан своего советника.
Многомудрый, уже сплошь седой воспитатель султана, молчал. Он никогда не давал опрометчивых советов и всегда, даже, когда был полностью уверен в выводах, прокручивал свой ответ в голове, прежде чем вещать.
— Долго в этот раз думаешь, — Махмуд начал терять терпение, за последние два года султан становился все более вспыльчивым и раздражительным.
Пока это не влияло на принятие решений, но как сложится дальше, было непонятным, слишком много Махмуд стал проявлять эмоций.
— То, что я скажу, необходимо сделать, но сделав это, ты на годы станешь тем, кто не смог соответствовать славе своих предков, — начал вещать Селим. — С русскими нужно замириться и как можно быстрее.
— Я это и сам понимаю, но для того, чтобы вести переговоры, нужны победы. Я не могу отдать столько земель, — султан встал, заложил руки за спину и начал вышагивать по комнате, заставляя старика ворочать в след правителя голову.
— Русские пойдут на соглашение по Дунаю, они уже и так откусили больше, чем могут прожевать. Это соглашение вызовет протесты у янычар, поэтому предлагаю именно их, в купе с французами, сделать виновными в поражениях, — вещал советник.
— Ты считаешь, что эти поражения неизбежны? — жестко спросил правитель, остановившись спиной к Селиму.
— Да, господин, Россия сейчас сильна, как никогда ранее, крепости у них в руках, армия численно не многим уступает нашей. Организационно же костяк русских войск весьма силен. Обнародуй воззвание к янычарам, назови их «спасителями и воинами Аллаха», пообещай после победы новые почести и привилегии, но, а за поражение… — воспитатель султана развел руки.
— Поражение будет их, а победу я возьму себе! Ну а после я смогу уже спокойно создавать новую армию, не страшась ятаганов янычар, — Махмуд улыбнулся.
Это был, пожалуй, единственный вариант, как выиграть при поражении. Пусть янычары погибнут в боях, или же их имя и воинское искусство будет предано остракизму. Ну, а победят — и такой вариант вполне сносен. Все равно побеждает султан. И почему вполне и не сложные решения приходят в голову Селиму, но очень редко его, великого султана и первого пресвященного правителя Османской империи, посещают столь простые, но действенные решения. Война выкосит янычар, как и ослабит мусульманское духовенство, некому будет выходить на улицы Стамбула и кричать о смене султана.
— Я отзову Сейида Абдуллу — он хороший визирь, ну или один из немногих, кто может стать таковым. Порту и так лихорадит от частой смены визирей, нужна стабильность и работа. Пусть с Кавказа вернется Хекимоглу Али Паша и возглавит войско в Молдавии и Валахии, — принял решение султан.
Селим сморщился, ему не по нраву были такие решения, старик еще помнил себя идеалистом, когда честь и справедливость ставились прежде циничных, но верных решений. Но советник будет жить, только пока будет у власти его воспитанник, потому и интриговал. Это понимание не давало шансов на проявление эмоций воспитателя. Да и дом младшему сыну Селим еще не достроил, много денег уходит и на гарем, так что — пусть проигрывает Хекимоглу, а с его смертью воспрянет спящая империя Османа.
Западные границы земель войска Запорожского.
13:23, 18 июня 1750 года.
Ежи Нарбут величественно восседал на своем скакуне. Еще полгода назад такой конь был пределом мечтаний у молодого шляхтича Гродненского повета. Сейчас же конфедерат Ежи Нарбут чувствовал себя сарматом, более чем достойным своих героических предков.
Вместе с тем, Ежи был зол на весь мир. Парень, живший в плену рыцарских иллюзий, мнил себя бесстрашным рыцарем короля Владислава Ягеллона на Грюдвальском поле, уничтожающим ненавистных тевтонов. Представлял себя Ежи и крылатым гусаром, влетающим на грозном коне в Полоцк в составе легендарного воинства Стефана Батория. Отец много рассказывал своему второму сыну о подвигах предков, с тем Ежи и жил, часто отрицая реальность, пребывая в грезах.
Какое же разочарование ждало Ежи, когда он начал понимать происходящее вокруг, даже не так — когда реальность стала таковой, что игнорировать ее было бы невозможно.
Отец — Михал Нарбут, оказался далеко не тем человеком, коим считал его, будучи еще мальчишкой, Ежи. Оказывается, глава семейства всю свою жизнь приспособлялся к обстоятельствам и крайне редко брал саблю в руки.
По обрывкам рассказов Ежи узнал, как себя вел его отец, когда еще не родился второй сын. Были шведы — отец угощал их, восхваляя гений шведских военачальников, когда те гнали из-под стен Гродно полчища москальского царя Петра, по мнению Ежи, незаслуженного прозванного Великим. Потом были те же полчища русских, победивших шведского короля Карла XII, и уже с ними Михал Нарбут преломлял хлеб и заручался поддержкой у исконных врагов Речи Посполитой. И это когда нужно было встать плечом к плечу и гнать ненавистных восточных дикарей из многострадальной Польши. Именно русские полки почти сломили шляхетскую гордость, вторгнувшись в Польшу после смерти короля Августа Сильного, отец Михал Нарбут и тогда не взял саблю, лишь на словах поддерживал Станислава Лещинского и был против другого претендента на польскую корону — прорусского ставленника Августа III.
Но даже не это окончательно сломало психику молодого Ежи, а, как это чаще всего бывает в молодости, женщина. Молодой Нарбут, обучаясь в Виленском университете, влюбился в литовской столице Вильно в прелестницу Грету. Это была девушка из приличной, в финансовом отношении, семьи, жаль, что только в материальном достатке и проявлялось это приличие. Ее отец имел две текстильные мануфактуры и немалые площади земли, которые не сдавал в аренду евреям, как это делали многие, а успешно развивал сам. Проблема скрывалась в ином — семья любимой, как и она сама, была лютеранской. Сам же Ежи, как и его отец, являлся ревностным католиком.
Молодые люди начали встречаться. Нет, это не было чем-то неприличным, как уверял себя Ежи в начале их отношений с Гретой. Они сперва только изредка целовались. Но страсти было столь много, что неокрепшие молодые умы полностью погрузились в любовное беспамятство. Грета и Ежи не замечали никого и ничего, даже когда отец, старший Нарбут, проявил жесткость и категоричное неприятие союза двух влюбленных сердец, Ежи не стал подчиняться. Посыльного от отца молодой влюбленный студеозус заколол ножом, выкрал свою любимую, также убив охранника ее дома, близкого человека для отца Греты Никласа Надя.
И они бежали, от всей той суеты, что мешала молодым быть вместе, не забыв прихватить из дома мануфактурщика Надя все наличное серебро. Казалось, что Краков будет счастлив приютить у себя двух молодых людей, которым и было то восемнадцать лет Грете и двадцать Ежи.
Но древняя столица Польши не была столь гостеприимна, повсюду требуя за пребывание на своей территории талеры, благо они были.