А потом Грета понесла, а Ежи, растерявшийся без поддержки отца, стал шататься по борделям и играть в карты. Месяц, всего месяц и он уже не только проиграл все деньги, но и стал должен, причем в два раза больше проигранного. Начались ссоры, Грета уехала к отцу. А вот Ежи считал ниже своего достоинства обращаться к своему родителю, тем более, что и ходу назад не было — он стал убийцей.
Когда Ежи Нарбут, гордый шляхтич, потомок сарматов и героев-рыцарей, проиграл даже свою одежду, коня, но не смевший выставлять на кон саблю, пришло решение всех проблем.
Француз, да, скорее всего он был французом, спровоцировал Ежи на дуэль. Молодого человека отлично учили владеть, прежде всего, саблей, и Ежи показал приличную школу владения саблей, причем против шпаги бретёра, что вообще невообразимо — саблей сложно фехтовать против шпаги в дуэльном поединке. И этот задира-француз предложил оплатить все долги шляхтича, но за это он поступит на службу конфедератам, которые только собирались выступить против воли короля, концентрируясь в крепости Бар, что находилась в Восточных Кресах, на границе с казаками [в реальной истории Барская конфедерация организовалась во время первой русско-турецкой войны «Румянцевской», в книге ситуация схожа, пусть и ускорена по времени].
Не знал младший Нарбут, что лично француз и устроил спектакль со всеми долгами, и не только ему, в схожей ситуации оказали еще несколько молодых шляхтичей. Это был один из рекрутеров пушечного мяса для конфедератов. Вот такие молодые, да горячие, они не станут задумываться о социальных и философских проблемах противления воли короля и сопротивления растущей силе России, они сложат свои головы, истово борясь за то, что им скажут, или погибнут за славу, за признание, за женщин. И в Нарбуте француз не ошибся.
Ежи быстро переменился. Детские мечты, фантазии, они быстро нашли свое место в оправдании всех поступков Нарбута. Редко молодой шляхтич видел среди тех, против кого он сражался, людей. Ежи только в девушках, да и то изредка, замечал нечто, что позволяло окончательно не терять нить с разумом. Эта тонкая грань и стала тем, что удерживало парня от полного превращения в зверя.
Ему стало нравиться чувствовать себя в опасности, крушить врагов, нисколько не вникая в то, почему это они враги, а никто иной. Ежи хотел большого дела, крушить русские полки на поле боя, он не особо гордился тем, что разбивал, по большей части, разрозненные отряды опришков [одно из названий гайдамаков, по сути крестьян, что взяли в руки оружие, сродни казакам, но не являвшимся служилым сословием]. Голытьбу-опришков было мало удовольствия бить. Нет, некоторые отряды вооруженных крестьян умело огрызались, но чего взять с нищих, кроме женщин. Вот женщины в их селениях попадались красивые. Однако, больше всего Нарбуту нравилось уничтожать русские интендантские обозы. Вот тут бывало всякое, иногда даже весьма прибыльное, иногда и очень кровавое.
В последний выход Ежи сильно повезло, когда его три сотни, а он быстро делал карьеру у конфедератов, разгромили достаточно большой обоз русских, что шел к Днепру и был набит турецким барахлом и оружием. С этими же трофейщиками шли и с десяток сербских семей, переселявшихся в русскую Славяносербию, что севернее Бахмута.
Всех убили, почти две с половиной сотни обозников, охранения и переселенцев. Только молодых женщин оставили, все же отряд у Ежи был сплошь еще вчера мальчишки, в пубертатном периоде взросления. И эти взрослеющие волчата не упускали возможность позабавиться с красоткой. Ежи в этот раз так же выбрал себе девушку, самую красивую сербку, и сегодня намеривался сломать эту строптивую девку, которая ногтями разодрала ему щеку, а он перестарался и ударом в лицо, отправил сербскую курву в беспамятство.
— Пан Ежи, впереди поднятая пыль, это большой отряд, — обратился к командиру отряда семнадцатилетний Тадеуш Мациевич, резвый парень, только две недели назад, как присоединился к отряду «сыновей», как между собой называли конфедераты безбашенную ватагу молодежи.
— Не шуми, быстро оповести всех, чтобы через пять минут были уже в седле, — ответил Ежи, предвкушая новую порцию наслаждения от опасности, от выброса адреналина в кровь.
Западные границы земель войска Запорожского.
13:27, 18 июня 1750 года.
Выехав рано утром, после бивуака на границе степной и лесостепной зон, мой отряд двигался быстро, иногда даже на рысях, благо кони были действительно выносливы, да и большинство отряда шли одвуконь. Монотонная дорога скучна, может только необычайно красивые панорамные виды и не позволяли захандрить.
— Цесаревич, впереди большой отряд конфедератов, — казак Никита Рябой, ставший после задействования Степана на войне, начальником моей охраны.
Казак сжал кулаки и в его глазах проявился зверь.
«Вот и не верь в сказки про казаков-характерников, что будто боевые маги или волколаки» — подумал я, с любопытством всматриваясь в глаза казака. Однако последующие слова Никиты вмиг изменили мое настроение.
— Много посечённых, солдат, казаков-донцов, детей малых и баб, — сумел высмотреть Никита, надеюсь, просто отличным зрением, а не какой-либо магией, мне не хватало еще волшебников.
— Готовь людей, есаул, проверить оружие, быстро, — скомандовал я, но казак колебался.
— Не можно, Твое Высочество, ты надежа и опора нам, татей обойти потребно, — неуверенно говорил Рябой, в нем боролись исполнительность и казацкая, может, скорее, мужская, если ты правильный мужчина, потребность покарать злодеев, что покусились на баб и детей.
У казаков женщина была более ценна, чем, во многих иных регионах необъятной России. У них баб и сейчас недостаточно, поэтому убийство женщины встречало, наряду с нравственными нарративами, еще и рациональный протест. Зачем убивать баб, если жен не хватает? А казаку наследник нужен, без того никак.
— Если сейчас не покарать татей, то и ты, Никита, да и я, себе не простим, позор нам, как защитникам земли русской, — я сделал паузу, дождавшись от казака выражения одобрительной эмоции. — Если ты все правильно организуешь, как учили, как уже воевал, то и я не пострадаю. Оставьте мне пару казачков и пять штуцеров, постреляю издали.
И такое верноподданичество было в этом казаке, такой, чуть ли не влюбленный, взгляд. И это хорошо, этот не подпустит к моей тушке никого, умрет, но будет стоять до конца. Сколько там гвардейцев участвовали в перевороте тетушки Елизаветы? Может, чуть больше трехсот. У меня уже больше тысячи обученных казаков, с которыми даже не знаю, кто сравниться. А еще и дивизии, где офицерство лично мне обязано продвижением.
Но, мы подождем, может, только слегка ускоряя болезни тетушки, у которой уже явно прогрессирует и сахарный диабет и камушки в почках, сердечко шалит, особенно после покушения на меня. И на похоронах буду громче всех рыдать, может и искренне.
Пока я об этом думал, казаки начали действовать. Сотня станичников со специализацией телохранителей, да два плутонга суворовских егерей, изготовились к бою. Последние были мне навязаны в Измаиле. В нашем отряде присутствовали и трое вестовых, что несли разные послания в Харьков и дальше, они для безопасности примкнули к нашему обчеству, как говаривали казаки.
Бой начали не мы, разведка донесла, что враг готовится сам атаковать, сработала система знаков, иначе разведчики не успели бы подскакать. Обороняться чаще всего выгоднее, чем нападать, тем более на нас, которые имели перевес в плотности огня.
Триста оголтелых всадников выскочили на дорогу, по краям от которой уже успели залечь казаки. Револьверные выстрелы обескуражили противника, который видел цель только впереди, где успели лечь за дерево егеря, что до время и вели обстрел наступающих без помощи казаков. Вот только числом солдат было две дюжины, а выстрелов, как от всех пяти десятков. И это при том, что часть из них были штуцерниками, чье оружие дольше перезаряжается, нежели обычная фузея.
Я сместился чуть в строну от дороги и занял отличную позицию в овражке. Отсюда я просто методично выкашивал панов, передавая на перезарядку очередной отстрелянный штуцер. Быстро стало понятно, что первоначальное предположение о конфедератах подтвердилось.
Ходили слухи, что сербские и болгарские переселенцы, как и небольшие войсковые обозы, подвергаются нападению польских конфедератов. Были только слухи, так как если уже удастся борцам за католическую Польшу против диссидентов, взять обоз, то живых не оставляли. Пару раз разбойники получали по зубам и те быстро уходили, что и давало основание думать именно на конфедератов, но стягов никаких не было, пленных взять не получалось, поэтому гадали о принадлежности ватаг. Дело было привычное, но сейчас масштабы нападений поляков становились критичными. Если бы не война с османами, была бы показательная порка конфедератов за все сделанное и еще на год вперед.
Между тем, атакующие нашу боевую компанию, пусть и не сразу, но поняли, что дичь — это они. Развернуть коней в атакующем порыве быстро крайне сложно, почти невозможно и когда твои товарищи подпирают тебя сзади. Началась свалка. Но поляки могли бы и выскочить из западни, если бы не просто частые выстрелы, а неутихающие. У большинства казаков было по два заряженных револьвера, плюсом штуцера егерей, да и мое посильное участие.
Битву завершили три десятка самых лихих и опытных рубак-казаков, которые были готовы вскочить на коней и устремиться в погоню еще до начала схватки. Бой быстро закончился, а через еще двадцать минут были выловлены последние мальчишки, которых конфедераты оставляли в охранении польского стойбища, ставшего и местом преступления.
— Есаул! — кричал я, выискивая Никиту.
— Ваше Высочество, есаул погнал ляхов, — ответил мне один из подручных командира казаков.
Слишком увлекается мой начальник конвоя. Раньше за ним таких эмоций не наблюдалось.
— Раненых пока не добивать, поспрашать хочу. Илона Маска мне! — прокричал я, и уже через минуту взлетел в седло своего коня.