– …
– Вот умеете же вы уговаривать, Генрих Григорьевич!
Положив трубку на место, подполковник услышал за спиной неясный шум, напоминающий шелест опадающих осенних листьев, резко обернулся и понял, что это был звук вдребезги разбивающихся надежд на награды, повышения и собственный кабинет на набережной Принца Альберта. Гимназист исчез, только стянутые хитрыми узлами верёвки остались лежать на толстом ковре.
– Потроха святого Георгия, что происходит и как это могло случиться?
Верёвки с ковра не ответили. Они вообще не умели говорить.
Стюарт Мензис помотал головой, будто это могло хоть как-то помочь, и снова взялся за трубку телефона:
– Григорий Иванович?
– …
– Слушай, Григорий Иванович, у меня на втором складе рыба протухла.
– …
– Да, та самая, пряного посола. Буду очень благодарен, если пришлёшь кого-нибудь вывезти тухлятину на свалку.
– …
– Огромное спасибо за понимание, Григорий Иванович!
По Забалканскому проспекту шёл прилично одетый человек. Бобровая шапка надвинута на самые брови, лицо замотано шарфом… видимо, господин приехал из тёплых краёв и никак не привыкнет к выкрутасам столичной погоды. Торопится куда-то.
Из остановившегося автомобиля по солидному господину хлестнули свинцовыми струями сразу два новомодных американских пистолета-пулемёта Томпсона. И какой энергетический щит выдержит попадание сразу сотни пуль?
Евно Фишелевич Азеф уже никуда не торопился…
Бывшая прима-балерина Большого петербуржского театра Луиза Балетта, оставшаяся после Октябрьской Реставрации без работы и средств к существованию, жила за счёт подработок, подобных сегодняшней. И неплохо жила! Душка Евно честно заплатил двадцать тысяч рублей, а при должной экономии этих денег вполне хватит на пару лет.
Стук в дверь раздался в тот момент, когда Луиза избавлялась от грима и подушек под одеждой.
– Открыто! Кого там черти принесли?
Вместо ответа прилетела пуля, снёсшая бывшей приме-балерине половину головы.
Студент-путеец, заскочивший в тёмный переулок оросить облезлые стены отнюдь не живительной влагой, выскочил оттуда с выпученными глазами:
– Господа, там городовой в луже крови! Вызовите полицию, господа!
Директор и владелец таксомоторного парка «Юбер» орал на главного механика и топал ногами:
– Что значит, три машины вдребезги? Вы понимаете, какой это урон для репутации?
– Карл Фридрихович, я уже телефонировал в страховое общество, и они заверили…
– Я не про деньги, Модест Витольдович! Три погибших шоффэра за один день – чертовски плохая примета!
Бритый наголо мужчина средних лет, отдалённо напоминающий чистильщика обуви у входа в Главный военный госпиталь имени Даши Севастопольской, поправил элегантный галстук и подмигнул своему отражению в зеркале:
– Вы славно поработали, Григорий Иванович.
И сам себе ответил:
– Несомненно, Григорий Иванович.
– И заслужили длительный отпуск?
– И снова вы правы.
– Тогда едем к тёплому морю?
– Вы читаете мои мысли, Григорий Иванович!
– Знаю одно местечко…
Бритый наголо мужчина ещё раз подмигнул своему отражению и принялся одеваться, напевая модную в этом сезоне песенку:
– «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил…»
Генерал-лейтенант говорил мягко и вежливо, но это была мягкость сидящего в засаде тигра и вежливость приступившего к трапезе крокодила:
– Анатолий Анатольевич, поднимайте по тревоге дивизию имени графа Бенкендорфа и попросите господ Джунковского, Судоплатова, Кошко и Менжинского прибыть ко мне в кабинет через двадцать минут. Княгине Ливен тоже позвоните. И ещё, пусть в Петропавловке и Крестах приготовятся к приёму большого количества постояльцев.
– Будет исполнено, – адъютант шефа жандармов скрылся за дверью.
– Вот как-то так, Василий Иосифович. Только очень жаль, что фильм закончился на самом интересном месте, – Дзержинский зачем-то потеребил бородку и с надеждой спросил: – А нельзя как-то…
Он кивнул на застывшее на стене изображение спины купца первой гильдии Ивана Георгиевича Жабокритского, но Василий помотал головой:
– Помилуйте, Феликс Эдмундович, я же не волшебник. Голем живёт два часа, а после влитого опиума он вообще мало на что способен.
– Да это я так, из стариковской вредности ворчу, – улыбнулся Дзержинский. – Здесь информации столько, что можешь готовить грудь к ещё одному ордену. Сегодня же представление напишу и отвезу лично. Но учти, если попадёшься на глаза Николаю Ниловичу, то награждать придётся посмертно.
Красный криво усмехнулся, показывая, что оценил шутку, и поёжился:
– Да, с Бурденко неловко получилось. Он старался, а я сбежал.
– Я ему позвоню и объясню государственной необходимостью.
– Думаете, поверит?
– Нет, не поверит, но ругаться будет в два раза меньше. Советую заехать и извиниться, но не сегодня. Дай ему время остыть.
– Я сегодня и не могу, – ответил Красный. – Мне ещё перед семейством Бонч-Бруевичей за прогулянные Лизаветой занятия ответ держать.
– Вот в этом могу помочь, – Феликс Эдмундович достал из ящика стола официальный бланк с двуглавыми орлами и написал, проговаривая вслух: – То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. Число, подпись, печать… Годится?
– Спасибо, – искренне поблагодарил Василий. – Дайте мне ещё одну такую же бумагу, и я заберу у графа Бронштейна его дирижаблестроительный завод.
– Бронштейн в розыске, – скривился Дзержинский. – Скрылся сегодня ночью, имитировав свой арест. Нарушение подписки о невыезде подразумевает конфискацию имущества, так что недели через две выкупишь завод у казны законным путём по остаточной стоимости. А с учётом наград можешь рассчитывать на беспроцентную рассрочку платежа. Вот только зачем тебе завод?
– Да так, есть у меня одна мечта.
– Ты не похож на мечтателя.
– Это почему же? – удивился Красный. – Мечты, Феликс Эдмундович, это то, чего можно добиться трудом, талантом, упорством. Остальное – пустые грёзы.
Дзержинский в очередной раз улыбнулся и посмотрел на зазвонивший телефон:
– Ладно, иди, философ. Бороду не забудь на место приклеить.
– Иду, – согласился Вася. – А у вас нет лишнего браунинга взаймы? А то ощущение, будто без штанов хожу.
Феликс Эдмундович на мгновение задумался и выдвинул нижний ящик стола:
– Лишнего нет, но возьми вот этот. Но с возвратом!
Красный посмотрел на серебряную табличку с дарственной надписью «Феликсу Дзержинскому от Александра Бенкендорфа» и кивнул:
– Обязательно верну.
В приёмной никто не обратил внимания на вышедшего из кабинета шефа жандармов хромающего старика с криво наклеенной бородой. Собравшиеся здесь люди повидали на своём веку всякое, а некоторые, как Дарья Христофоровна Ливен, смотрели на это куда больше века.
Старичок молча поклонился всем сразу, с благодарностью кивнул на слова адъютанта про ожидающий у седьмого подъезда автомобиль под номером восемьсот двенадцать, взял за руку сидевшую на диванчике гимназистку, и они вдвоём чинно удалились.
Автомобилем оказался маленький и неприметный «Форд Селигер» производства Серпуховского завода. Раньше Красному не приходилось на таких ездить из вполне обоснованного опасения, что дребезжащая жестянка развалится по дороге. Но к этой машине явно приложили руки и голову кудесники от жандармерии, и при внешней убогости «фордик» пофыркивал как бы ни стосильным двигателем, а слегка просевшие рессоры намекали на бронированный кузов. Стёкла тоже внушали уважение своей толщиной.
– Куда сейчас? – Лиза Бонч-Бруевич с опаской устроилась на заднем сиденье не отличающегося комфортом автомобиля. – Домой меня завезёшь?
– Завезу, – кивнул Василий. – Только вот сам переоденусь да театральный реквизит в гимназию вернём. Или ты хочешь похвастаться моей бородой перед родственниками?
Лизавета захихикала, а водитель тронул машину с места, на удивление быстро набирая скорость. Адреса он не спрашивал – инкогнито Василия на жандармерию не распространялось. Зато распространялась забота о безопасности, на что намекали закреплённые в держателях пистолеты-пулемёты.
– Интересно ты живёшь, Вася, – Лиза провела пальцем по воронёному стволу скорострельной машинки Фёдорова. – Дуэли, покушения, похищения, тайные операции.
– Это не я так живу, – вздохнул Красный. – Это меня так живут. Как будто напрашивался.
– Так не в укор, а с завистью говорю.
– Нашла чему завидовать, – Вася яростно почесал приклеенную бороду.
– Ну не скажи, – Лизавета с грустью покачала головой. – Вот у меня жизнь спокойная, размеренная и потому скучная до омерзения. Да ещё расписана на годы вперёд и правилами приличия огорожена, как флажками на волчьей охоте. А я, между прочим, летать хочу, а не в Ботаническом саду померанцы на берёзы прививать.
– В каком саду?
– В любом. У меня же к землепользованию природная предрасположенность.
– А что тебе в этом не нравится?
Василий действительно не понял суть проблемы. Одарённые со склонностью к землепользованию весьма уважаются в Российской империи, и знатнейшие фамилии не гнушаются работать над повышением плодородия или выведением высокоурожайных сортов. Да что говорить, если два года назад сам Пётр Аркадьевич Столыпин возглавил борьбу с нашествием саранчи в Туркестане и получил орден Андрея Первозванного за ядовитые для насекомых сорта пшеницы и хлопка.
И других примеров немало – до недавних пор никому не известные агрономы-одарённые Мичурин и Лысенко возведены в баронское достоинство за выдающиеся успехи в области сельского хозяйства, а знаменитый почвовед-геолог Обручев стал графом за изобретение недорогого и действенного метода предупреждения землетрясений.
Земледелие в империи не менее почётно, чем служба в армии, а о финансовой стороне вопроса и говорить не приходится – после Великой Октябрьской Реставрации на продовольственной безопасности государства не экономят.