сына Тиграна, царя Армении, вместе с женой и дочерью;
Зосиму, жену самого Тиграна;
Аристобула, царя иудеев;
и, наконец, сестру Митридата и пятеро его детей.
Но более всего приносило славы Помпею то, что до него не случалось ни с одним римлянином: удостоенный двух триумфов за победы в двух первых частях света, он праздновал теперь триумф за победу в третьей части света.
Так что, поскольку о существовании Америки еще не знали, после трех его триумфов казалось, будто, покорив Европу, Африку и Азию, он покорил весь обитаемый мир.
И вот в этих обстоятельствах, обладая такой популярностью и таким могуществом, Помпей снова встретился лицом к лицу с Цезарем и вознамерился бороться с ним.
XVII
Итак, Цезарь и Помпей возвращаются в Рим: один с востока, другой с запада.
Красс, делая вид, что очень боится армии Помпея, ждет их в Риме.
Цезарь письмом предупредил его о своем прибытии и заодно сообщил ему, что если Красс пожелает пойти на некоторые уступки, то он берется помирить его с Помпеем.
Что же касается Цицерона, то он особых опасений не вызывает.
Помпей завидует его успехам в сенате, ведь Помпей завидует всему.
Поссорить этих двух друзей не составит никакого труда.
Цицерон жалуется на него Аттику.
«Твой известный друг (знаешь, о ком я говорю?), о ком ты написал мне, что он, не посмев порицать меня, начал хвалить, — пишет он в письме к Аттику, датированном 25 января 693 года от основания Рима (61 года до Рождества Христова), — всячески показывает, что испытывает ко мне нежную привязанность, глубокое почтение и любовь, и на людях превозносит меня, однако втайне, но так, что это для всех очевидно, относится ко мне недоброжелательно и вредит мне. Никакого прямодушия, никакой искренности, никакого достойного побуждения в государственных делах, ничего возвышенного, сильного, благородного. Но об этом я подробнее напишу тебе в другой раз».[34]
Подробнее!.. Как вы видите, ему оставалось не так уж много добавить; в этих нескольких строчках прославленный оратор, победитель Катилины, изобразил очень похожий — по крайней мере, с его точки зрения — портрет победителя Митридата.
Однако тем временем вперед выдвинулся человек, на которого никто из троих пока не обращал внимания, но который, тем не менее, заслуживал того, чтобы им заинтересоваться: этим человеком был Катон Младший.
Скажем пару слов о том, кто имел в Риме славу человека настолько сурового, что в театре все дожидались его ухода, чтобы своими криками дать танцовщикам приказ сплясать какой-нибудь канкан того времени.
Он родился в девяносто пятом году до Рождества Христова, так что был на пять лет моложе Цезаря и на одиннадцать лет моложе Помпея; ему исполнилось тридцать три года.
Он был правнук Катона Цензора, которого, как гласила эпиграмма, Персефона отказывалась впустить в подземное царство, пусть даже мертвого:
Всех поносящего обидными словами,
До жути рыжего и с леденящими глазами,
В ад не пускает Персефона
Пусть даже мертвого Катона!
Такова эпиграмма; как видите, она указывает на то, что Катон Старший был рыж, что он имел глаза Минервы и при жизни был столь неуживчивым человеком, что никто не жаждал иметь его, даже на том свете, в качестве соседа.
Помимо этого, он был человек хитрый; его имя Катон подтверждает это.
На самом деле его звали Приск; ему дали прозвище Катон, произведенное от слова «catus» — «сметливый», «находчивый», «догадливый».
В возрасте семнадцати лет он воевал против Ганнибала; в бою он отличался стремительностью удара и непоколебимой стойкостью и вселял во врага ужас не только мечом, приставленным к его груди или горлу, но и своими свирепыми криками.
И в наши дни еще встречаются полковые учителя фехтования, действующие точно так же.
Он не пил ничего, кроме воды, однако в долгих переходах или в сильную жару добавлял в нее немного уксуса.
В дни отдыха он позволял себе немного кислого вина.
Он родился в те героические времена — за двести тридцать четыре года до Рождества Христова, — когда в Италии еще были земли и имелись люди, чтобы возделывать эти земли.
Подобно таким людям, как Фабий, Фабриций и Цинциннат, он оставлял лемех ради меча, а меч ради лемеха; он сражался, рискуя собой, как простой солдат, и пахал самолично, как простой батрак; вот только зимой он трудился в тунике, а летом — нагой.
В деревне он соседствовал с тем самым Манием Курием, что трижды был удостоен триумфа; этот человек, который победил самнитов, объединившихся с сабинянами, и изгнал из Италии царя Пирра, после трех своих триумфов по-прежнему жил в том бедном домишке, где явившиеся к нему самнитские послы застали его сидящим у очага и варящим репу.
Посланцы пришли предложить ему кучу золота.
— Вы видите, что я ем? — спросил он их.
— Да, видим.
— Так вот, когда умеешь довольствоваться такой пищей, у тебя нет нужды в золоте.
Такой человек должен был нравиться Катону, так же как и Катон должен был нравиться ему.
И юноша стал другом старика.
Катон Младший был прямым потомком этого сурового цензора, который поссорился со Сципионом Старшим, находя его чрезмерно расточительным и неумеренно щедрым.
Он имел много общего со своим предком, хотя их разделяло пять поколений и представитель одного из них, Гай Порций Катон, внук Катона Старшего, обвиненный и изобличенный во взяточничестве, отправился умирать в Тарракон.
Наш Катон, Катон Младший, или, если угодно, Катон Утический, после смерти родителей остался круглым сиротой, имея, однако, брата и трех сестер.
Брата его звали Цепион.
Одну из его сестер, которая была ему сестрой лишь по матери, звали Сервилия.
Мы уже произносили ее имя в связи с запиской, посланной Цезарю в тот день, когда был раскрыт заговор Катилины.
Она долго не уступала Цезарю, но он, узнав о ее страстном желании получить некую чрезвычайно красивую жемчужину, купил ее и подарил Сервилии.
В обмен Сервилия дала ему то, чего желал он.
Жемчужина стоила чуть больше одного миллиона ста тысяч франков.
Лицо у Катона было суровое, нахмуренное и крайне неулыбчивое; душа его с трудом поддавалась гневу, но, рассердившись, он успокаивался лишь ценой великих усилий.
Медленно обучаясь, он навсегда запоминал усвоенное.
Ему посчастливилось иметь наставником человека умного, всегда рассудительного и нисколько не грозного.
Звали этого человека так же, как сына Зевса и Европы, — Сарпедон.
С раннего детства Катон проявлял признаки того упрямства, какое позднее определит его репутацию.
В 90 году до Рождества Христова — ему было тогда лет пять — союзники римлян стали добиваться прав римского гражданства.
Мы уже говорили о преимуществах, которые были следствием этих прав.
Один из посланцев союзников остановился у Ливия Друза, своего друга.
Друз, дядя Катона по матери, воспитывал детей своей покойной сестры и питал к ним большую слабость.
Этот посланец — его звали Попедий Силон — всячески обласкивал детей, чтобы они похлопотали за него перед своим дядей.
Цепион, который был на два или три года старше Катона, позволил подкупить себя этими ласками и согласился.
Однако с Катоном вышло иначе.
Хотя в возрасте четырех или пяти лет ему полагалось слабо разбираться в таком сложном вопросе, как права гражданства, он в ответ на все настояния посланцев лишь молча вперил в них суровый взгляд.
— Ну что, малыш, — спросил его Попедий, — ты поступишь так же, как твой брат?
Ребенок ничего не ответил.
— Разве ты не замолвишь за нас словечко своему дяде? Ну, что скажешь?
Катон по-прежнему хранил молчание.
— Какой скверный мальчик, — произнес Попедий.
И, обращаясь к присутствующим, вполголоса добавил: — Посмотрим, как далеко он зайдет в своем упорстве. С этими словами он схватил его за пояс и вывесил за окно, словно намереваясь бросить его вниз с высоты тридцати футов.
Но ребенок даже рта не раскрыл.
— Сейчас же соглашайся, — пригрозил Попедий, — или я брошу тебя!
Ребенок продолжал молчать, не выказывая никаких признаков удивления или страха.
Помпедий, рука которого начала уставать, поставил его на пол.
— Клянусь Юпитером! — воскликнул он. — Какое счастье, что этот маленький сорванец всего лишь ребенок, а не мужчина, ибо, будь он мужчиной, мы вполне могли бы не получить у народа ни единого голоса в нашу пользу.
Сулла был личным другом отца Катона, Луция Порция, убитого вблизи Фуцинского озера во время атаки на мятежных тосканцев.
Возможно, к этой смерти был некоторым образом причастен Марий Младший.
Во всяком случае, Орозий приписывает эту смерть ему, а вам известна поговорка: «На черта грех вину не списать».
Итак, Сулла, будучи другом отца, время от времени приглашал обоих мальчиков к себе домой и развлекался беседой с ними.
«Дом Суллы, — говорит Плутарх, — являл собой подлинную картину ада из-за бесчисленного множества поставленных вне закона людей, которых каждый день приводили туда, чтобы подвергать пыткам».[35]
Это был 80 год до Рождества Христова, и Катону шел тогда четырнадцатый год.
Время от времени он видел, как из этого дома выносят тела, истерзанные пытками, а еще чаще — отрубленные головы.
Он слышал, как потихоньку ропщут добропорядочные люди.
Все это побудило его крепко задуматься о Сулле, который выказывал ему дружбу.
Однажды, не в силах более сдерживаться, он спросил своего наставника:
— Почему же не нашлось никого, кто убил бы этого человека?
— Дело в том, что его боятся еще больше, чем ненавидят, — ответил наставник.
— Тогда дайте мне меч, — сказал Катон, — я убью его и избавлю отечество от рабства!