Он сделал землевладельцами в Италии, выдав им доли из ager publicus,[2] сто двадцать тысяч солдат, сражавшихся под его начальством.
Да и в самом ли деле отрекся он от власти, он, кто, узнав на своей вилле в Кумах, за день до смерти, что квестор Граний, в расчете на ожидаемое событие, медлит уплатить сумму, которую был должен казне, приказал схватить квестора Грания и удавить беднягу прямо у него на глазах, у его постели?
На другой день после этой казни он умер, причем умер мерзкой, по правде сказать, смертью для человека, требовавшего называть его сыном Венеры и Фортуны и имевшего притязания, вполне, кстати говоря, оправданные, быть в наилучших отношениях со всеми красавицами Рима: он сгнил прежде, чем умереть! Как те тела, о которых говорит могильщик в «Гамлете»: «Rotten before he dies».[3]
Он испустил дух, пожираемый полчищами вшей, которые копошились в язвах, покрывавших все его тело, и, подобно колониям переселенцев, покидали одну язву лишь для того, чтобы попасть в другую.
Однако это не помешало тому, чтобы его похороны стали, возможно, самым пышным из его триумфов.
Его тело, которое везли из Неаполя в Рим по Аппиевой дороге, сопровождали ветераны.
Впереди этого нечистого трупа шагали двадцать четыре ликтора с фасциями; позади колесницы несли две тысячи золотых венков, посланных городами, легионами и даже частными лицами; по обеим сторонам колесницы, охраняя гроб, шествовали жрецы.
Следует признать, что Сулла, восстановивший римскую аристократию, не был популярен; но, помимо жрецов, здесь присутствовали также сенат, всадники и армия.
Многие опасались мятежа.
Однако те, кто ничего не предпринял против живого, позволили мертвецу спокойно проделать его последний путь.
И мертвец проделал его под умеренный гул торжественных возгласов сената и под оглушительные фанфары, заполнявшие эхом окрестности.
По прибытии в Рим смердящий труп был доставлен к трибуне, предназначенной для произнесения торжественных речей, и осыпан похвалами.
Наконец, его похоронили на Марсовом поле, где никого не хоронили после царей.
Женщины, близостью с которыми он похвалялся, эти потомицы Лукреции и Корнелии, принесли, помимо того, что содержалось в двухстах десяти корзинах, такое огромное количество благовонных смол, что после сожжения тела Суллы их осталось достаточно, чтобы вылепить статую Суллы в натуральную величину и статую ликтора, несущего перед ним фасции.
После того как Сулла умер в Кумах, был сожжен у трибуны, предназначенной для произнесения торжественных речей, и похоронен на Марсовом поле, Цезарь, как мы уже сказали, вернулся в Рим.
Но в каком состоянии пребывал тогда Рим?
Вот именно это мы и постараемся теперь рассказать.
II
В ту эпоху, к которой мы сейчас подошли, то есть в 80 году до Рождества Христова, Рим еще не был тем Римом, который Вергилий называет прекраснейшим из творений, ритор Аристид — столицей народов, Афиней — миром в миниатюре, а Полемон Софист — городом городов.
Лишь спустя восемьдесят лет, в эпоху, соответствующую появлению на свет Христа, Август скажет: «Взгляните на этот Рим, я принял его кирпичным, а оставляю мраморным».
И в самом деле, строительные работы Августа — до которого нам сейчас нет дела, но о котором, тем не менее, мы не прочь сказать попутно пару слов, — строительные работы Августа сравнимы с теми, какие происходят сегодня у нас, изменяя облик того другого прекраснейшего из творений, той другой столицы народов, того другого мира в миниатюре, того другого города городов, что зовется Парижем.
Однако вернемся в Рим времен Суллы.
Посмотрим, с чего он начался; посмотрим, к чему он пришел.
Постарайтесь отыскать среди этого беспорядочного нагромождения домов, покрывающего семь холмов, два пригорка, высотой схожие с той возвышенностью, что мы называем горой Святой Женевьевы, и которые называются, а вернее, назывались Сатурния и Палатий.
Сатурния — это крытая соломой деревня, основанная Эвандром; Палатий — это кратер потухшего вулкана.
Между двумя этими пригорками пролегает узкая лощина: некогда там была роща, сегодня это Форум.
Именно в этой роще были найдены легендарные близнецы и вскормившая их волчица.
Рим начался отсюда.
Через четыреста тридцать два года после падения Трои, через двести пятьдесят лет после смерти Соломона, в начале Седьмой олимпиады, в первый год десятилетнего правления афинского архонта Харопса, когда Индия уже одряхлела, Египет клонился к упадку, Греция поднималась по первым ступеням своего величия, Этрурия достигла вершины своего расцвета, а весь Запад и Север еще пребывали во тьме невежества, Нумитор, царь альбанов, подарил двум своим внукам, Ромулу и Рему, внебрачным детям Реи Сильвии, своей дочери, то урочище, где они были оставлены, а затем найдены.
Ромул и Рем были братья-близнецы, которых нашли в лесу, где их кормила молоком волчица.
Лес, где она вскормила их, и был той самой рощей, что располагалась в лощине между Сатурнией и Палатием.
Сегодня вы еще найдете родник, некогда орошавший эту рощу; он известен как источник Ютурны.
По словам Вергилия, это сестра Турна вечно льет слезы, оплакивая смерть своего брата.
Воспримем здесь историю с точки зрения предания; у нас нет времени изучать ее как миф.
На том из двух этих пригорков, что был повыше, Ромул прочерчивает круговую линию.
— Мой город будет зваться Римом, — говорит он, — и вот стены, окружающие его.
— Ну и стены! — восклицает Рем, перепрыгивая через прочерченную линию.
Вероятно, Ромул лишь искал случая избавиться от своего брата.
Одни говорят, что он убил его дубиной, которая была у него в руке; другие утверждают, что он пронзил его мечом.
Когда Рем умер, Ромул пропахал плугом глубокую борозду по линии будущей городской стены.
Лемех плуга выворотил человеческую голову.
— Что ж, — сказал Ромул, — еще прежде я знал, что мой город будет зваться Римом; ну а его цитадель будет зваться Капитолием.
Ruma — «млечный сосок»; caput — «голова».
И действительно, Капитолий станет головой античного мира, а Рим — сосцом, из которого современные народы будут впитывать веру.
Как видим, название это было вдвойне символично.
В этот миг мимо пролетели двенадцать коршунов.
— Я предвещаю моему городу, — сказал Ромул, — двенадцать веков царствования.
И от Ромула до Августула прошло двенадцать веков.
Затем Ромул пересчитал свое войско.
Его окружали три тысячи пехотинцев и триста всадников.
То было ядро римского народа.
Через сто семьдесят лет после этого дня Сервий Туллий провел перепись населения.
Он насчитал восемьдесят пять тысяч граждан, способных носить оружие, и наметил новый пояс укреплений, внутри которого могли жить двести шестьдесят тысяч человек.
Этот пояс — Померий, священный предел, неприступная граница, которую мог расширить лишь тот, кто завоюет какую-нибудь область, населенную варварами.
Сулла воспользовался этим разрешением в 674 году от основания Рима, Цезарь — в 710-м, Август — в 740-м.
За этой границей простиралась священная земля, которую нельзя было ни застраивать, ни возделывать.
Но вскоре то, что было для Рима лишь ненатянутым и нетугим поясом наподобие того, что стягивал талию Цезаря, превращается в удушающий железный ошейник; по мере того как Рим завоевывает Италию, Италия завоевывает его самого; по мере того как он захватывает мир, мир захватывает его самого.
При всем том, следует заметить, Рим обладает высшими привилегиями; звание римского гражданина влечет за собой великие почести и, главное, великие права; римскому гражданину платят за голосование на Форуме, и он бесплатно ходит в цирк.
Но все эти расширения Померия мало что изменили.
«Граница города, — говорит Дионисий Галикарнасский, писавший во времена Августа, — более не расширялась, ибо этого не позволяла местность».[4]
И в самом деле, вокруг Рима располагается пояс городов-муниципиев, наделенных избирательным правом.
Каждый из этих городов является Римом в миниатюре; это старые сабинские поселения, а также Тускул, Лавиний, Ариция, Пед, Номент, Приверн, Кумы, Ацерры; позднее, в 188 году до Рождества Христова, к ним добавятся Фунды, Формии, Арпин.
Затем следуют города без избирательного права: сорок семь колоний, основанных в Центральной Италии перед Второй Пунической войной, и двадцать других, созданных между 197 и 177 годами до Рождества Христова, но еще более удаленных от Города (никто уже не говорит «Рим», все говорят «Город»); все эти колонии имеют право гражданства, но не имеют избирательного права.
Так что Рим стоит наверху спирали, словно статуя на вершине колонны.
Ниже Рима — муниципии, или города с правом гражданства и голосования; ниже муниципиев — колонии, обладающие лишь правом гражданства; наконец, ниже колоний — латиняне и италийцы, у которых правительство отобрало лучшие земли в пользу колонистов.
Италийцы были освобождены от денежных налогов, но не от «налога кровью»: из них рекрутировались римские войска; при этом относились к ним почти так же, как к покоренным народам, хотя сами они служили для покорения народов.
В 172 году до Рождества Христова, в год разгрома Персея, некий консул приказывает жителям Пренесты выйти ему навстречу и приготовить для него жилье и лошадей.
Другой приказывает высечь розгами магистратов одного из союзных городов, который не снабдил его продовольствием.
Некий цензор, дабы завершить храм, который он строил, велит снять кровлю с храма Юноны Лацинии, самого священного храма в Италии.
В Ферентине некий претор, пожелавший помыться в общественных банях, выгоняет оттуда всех посетителей и приказывает высечь розгами одного из квесторов города, вздумавшего воспротивиться этой прихоти.