К концу существования Республики возвращение жены, расторжение брака и развод сделались событиями весьма обыденными.
Вы сами видели, как Цезарь дал развод своей жене единственно из опасения, что она может быть заподозрена в прелюбодеянии.
Нередко муж даже не указывал причин развода.
— Почему ты дал развод своей жене? — спросил какой-то римский гражданин у одного из своих друзей.
— У меня были на то основания, — ответил тот.
— Но какие? Разве она не была порядочной, честной, молодой и красивой, разве она не рожала тебе статных детей?
В ответ на это мужчина, давший развод своей жене, вытянул ногу и показал охотнику до расспросов свой башмак.
— Разве этот башмак не красив, — спросил он его, — разве он не. нов?
— Ну да, — ответил друг, — он красив и нов.
— Так вот, — продолжал тот, разуваясь, — его придется вернуть сапожнику, ибо он жмет мне, и только я один точно знаю, в каком именно месте.
История ничего не говорит о том, лучше ли новые башмаки, присланные сапожником взамен возвращенных ему, пришлись по ноге этому столь требовательному к своей обуви человеку.
Вернемся, однако, к Катону, от которого нас отвлекло это небольшое исследование на тему супружества, и продолжим рассказ о нем с того места, где мы расстались с ним, в ту пору двадцатилетним.
XX
Катон был тем, кого в наши дни назвали бы оригиналом.
В Риме было принято носить башмаки и тунику.
Он выходил из дома босой и без туники.
Модным тогда был пурпур самого яркого и насыщенного оттенка.
Он носил пурпур темный, почти ржавого цвета.
Все ссужали деньги под двенадцать процентов годовых, что было законной ставкой.
Правда, говоря «все», мы подразумеваем порядочных людей, остальные же, как и у нас, ссужали под сто и двести процентов.
Он ссужал без всяких процентов и порой, когда ему не хватало денег, закладывал в казну собственное поместье или дом, чтобы оказать услугу другу или даже постороннему, если тот был в его глазах порядочным человеком.
Разразилась война с рабами: его брат Цепион командовал под начальством Геллия отрядом в тысячу человек; Катон вступил в армию простым солдатом и присоединился к брату.
Геллий пожаловал ему награду за храбрость и ходатайствовал об оказании ему значительных почестей.
Катон отказался, заявив, что не сделал ничего такого, что заслуживало бы поощрения.
Был принят закон, запрещавший соискателям высших должностей пользоваться услугами номенклатора.
Катон, добивавшийся в то время должности военного трибуна, подчинился этому закону.
Он был, по словам Плутарха, единственным, кто это сделал.
Со свойственным ему простодушием Плутарх добавляет:
«Напрягая память, он справлялся с задачей приветствовать любого гражданина, называя его по имени. И этим он стал раздражать тех, кто прежде им восхищался; чем больше они вынуждены были признавать благородство его поступков, тем больше он сердил их тем, что подражать ему они были не в состоянии».[44]
Мы уже говорили, что он всегда ходил пешком.
Вот какова была его манера путешествовать.
Еще на рассвете он отправлял своего повара и хлебопека в то место, где предполагал остановиться на ночлег; если в том городе или в той деревне у Катона был друг или знакомый, они являлись к этому человеку, а если таковых не имелось, то на постоялый двор, где готовили хозяину ужин; если же там не было постоялого двора, они обращались к городским властям, которые по ордеру на расквартирование определяли Катона на жительство.
Однако случалось, что городские власти не хотели верить тому, что говорили посланцы Катона, и обращались с ними презрительно, ибо те говорили с ними вежливо, не прибегая ни к крику, ни к угрозам.
И тогда по прибытии Катон обнаруживал, что ничего не готово.
Видя это, он без единой жалобы садился на свою дорожную кладь и говорил:
— Пусть ко мне приведут магистратов.
Из-за такого поведения его продолжали принимать за человека робкого или низкого общественного положения.
Между тем появлялись магистраты, и он, как правило, обращался к ним с таким увещеванием:
— Негодяи! Оставьте эту привычку грубо обращаться с незнакомцами, ибо не только Катонов вы будете принимать у себя. Пытайтесь при помощи услужливости ослабить властность людей, которые только и ищут повода силой отнять у вас то, чего вы не хотите дать им добровольно.
Вообразите себе, каковы были эти магистраты, удивлявшиеся тому, что повари хлебопек говорят с ними без крика и угроз, и смиренно выслушивавшие увещевание их хозяина, который сидел на своей дорожной клади.
Все дело в том, что эти магистраты были провинциалами, то есть инородцами, а этот человек, сидевший перед ними на дорожной клади, был римским гражданином.
Посмотрите теперь, как встречали простого вольноотпущенника.
Эта забавная история очень любопытна и напоминает происшествие с Цицероном, который возвращался с Сицилии, полагая, что весь Рим занят только им.
Однажды, вступив в Сирию и путешествуя, как всегда, пешком, среди своих ехавших верхом друзей и даже слуг, он на подходе к Антиохии неожиданно увидел у городских ворот множество людей, выстроившихся двумя рядами по обочинам дороги: с одной стороны стояли юноши в длинных плащах, с другой — богато наряженные мальчики.
Во главе их находились облаченные в белое мужчины с венками на голове.
При виде подобного зрелища Катон ни на минуту не усомнился в том, что вся эта помпа устроена ради него и что Антиохия, зная о его намерении остановиться в ее стенах, приготовила ему такую встречу.
Он остановился, велел своим друзьям и слугам спешиться, поворчал на повара и хлебопека за то, что они выдали его инкогнито, и, решившись принять грядущие почести, но мысленно говоря, что ничего не сделал для того, чтобы дать к ним повод, направился навстречу всей этой толпе.
И тогда от жителей города отделился человек с посохом в руке и с венком на голове и, подойдя к Катону, приготовившемуся выслушать его приветственную речь и ответить на нее, спросил:
— Добрый человек, не встречал ли ты по пути господина Деметрия и не можешь ли ты сказать нам, насколько далеко еще он отсюда?
— А кто такой господин Деметрий? — с некоторой досадой поинтересовался Катон.
— Как! — воскликнул человек с посохом. — Ты не знаешь, кто такой господин Деметрий?!
— Нет, клянусь Юпитером! — ответил Катон.
— Да это же вольноотпущенник Помпея Великого!
Катон нагнул голову и двинулся дальше, безмерно презираемый депутацией Антиохии.
Он не знал, кто такой Деметрий!
Между тем его ожидало огромное горе, и вскоре душе этого стоика предстояло подвергнуться жестокому испытанию.
Катон был в Фессалонике, когда ему стало известно, что его брат Цепион тяжело заболел в Эносе, фракийском городе, находившемся в устье реки Гебр.
Катон кинулся в порт: вспомним, что этот брат был единственным человеком на свете, которого он любил.
На море бушевала свирепая буря, и в порту не было ни одного корабля, способного выйти в открытое море в такую погоду.
Катон в сопровождении двух своих друзей и трех рабов поспешно погрузился на маленькое торговое судно и, сопутствуемый неслыханной удачей, раз двадцать едва не погибнув в пучине, прибыл в Энос в ту самую минуту, когда его брат скончался.
Когда он узнал эту новость и увидел мертвое тело своего брата, то, надо отдать Катону справедливость, философ тут же исчез, уступив место брату, безутешному брату.
Он бросился к бездыханному телу и сжал его в объятиях, выказывая сильнейшее горе.
«Но это еще не все, — говорит Плутарх, как если бы истинная скорбь Катона проявилась в том, что будет сказано дальше. — В связи с похоронами брата он пошел на невероятные расходы, щедро расточал благовония, сжег на погребальном костре драгоценные ткани, а затем воздвиг ему на городской площади в Эносе памятник из фасосского мрамора, обошедшийся в восемь талантов [примерно сорок четыре тысячи франков в переводе на наши деньги]».[45]
Правда, Цезарь уверял, что Катон просеял через решето прах своего брата, чтобы извлечь оттуда золото, которое в огне выплавилось из драгоценных тканей.
Но все знают, что Цезарь не любил Катона, и к тому же Цезарь был так зол на язык!
Кстати говоря, Помпей с лихвой вознаградил Катона за маленькую неприятность, случившуюся с ним у ворот Антиохии в тот день, когда у него стали справляться о Деметрии.
Помпей находился в Эфесе, когда ему доложили о приходе Катона.
Едва увидев его, он поднялся с кресла и пошел навстречу новоприбывшему, как поступил бы в отношении самых влиятельных людей в Риме.
Он взял его за руку, обнял его и осыпал горячими похвалами, ставшими еще более неумеренными, когда тот удалился.
Правда, когда Катон сообщил Помпею о своем намерении уехать, тот, имевший обыкновение удерживать прибывших к нему людей, пуская для этого в ход всякого рода уговоры, на сей раз не сказал ни единого слова, которое могло бы изменить решение путешественника.
«И даже, — добавляет Плутарх, — он с радостью наблюдал за его отъездом».[46]
Бедный Катон!
Вернувшись в Рим, он стал домогаться должности квестора и получил ее.
Деятельность квестора имела главной целью установить, на что были потрачены государственные средства, и следить за руками и карманами тех, кто эти средства расходовал.
Обычно происходило следующее.
Новые квесторы, естественно, не имели ни малейшего понятия о том, чем им следовало заниматься; за всеми справками они обращались к подчиненным, которые, будучи постоянными служащими, благодаря своему долгому опыту были людьми куда более сведующими, чем они; однако их интерес состоял в том, чтобы ничего не менять, так что злоупотребления продолжались.