С Катоном все обстояло иначе.
Он выступил соискателем должности квестора лишь после того, как глубоко изучил относящиеся к ней законы.
И потому с момента его вступления в должность всем стало ясно, что теперь им придется иметь дело с настоящим квестором.
Он принудил писцов, на которых восемьдесят лет спустя с таким гневом обрушится Иисус, быть лишь теми, кем они были на самом деле, то есть подневольными слугами.
После чего все эти люди дружно ополчились на Катона.
Но одного из них, уличенного в мошенничестве при разделе наследства, он прогнал с должности.
Другого, подменившего завещание, он отдал под суд.
А это был один из друзей Лутация Катула — вы понимаете, того самого Лутация Катула, которого все считали таким порядочным человеком.
Катул умолял Катона проявить милосердие.
Катон был непоколебим.
Когда же Катул стал проявлять настойчивость, он сказал ему:
— Выйди вон, или я прикажу ликторам выгнать тебя!
Катул молча удалился.
Но — настолько глубоко укоренилась взяточничество! — Катул продолжил с тем же упорством защищать виновного и, видя, что при нехватке одного голоса его подзащитный будет осужден, послал носилки за Марком Лоллием, одним из товарищей Катона по должности, который не смог прийти сам из-за болезни.
Голос Марка Лоллия спас обвиняемого.
Однако Катон не пожелал больше пользоваться услугами этого человека в качестве писца и категорически отказался выплатить ему жалованье.
Примеры подобной строгости сбили спесь со всех этих мздоимцев; ощутив тяжесть придавившей их руки, они стали настолько же уступчивыми, насколько прежде были строптивыми и передали все реестры в распоряжение Катона.
XXI
Начиная с этого момента государственный долг не имел более никаких тайн.
Катон не только заставил вернуть все деньги, какие были должны Республике граждане, но и выплатил все то, что сама Республика была должна им.
Это наделало много шуму и вызвало великое удивление у всего римского населения, привыкшего к махинациям денежных тузов, ибо оно увидело, как барышники, полагавшие, что им никогда не придется оплачивать казначейству свои долги, были принуждены вернуть награбленное, в то время как гражданам, которые имели долговые обязательства казначейства, но, считая эти бумаги безнадежными, не могли продать их и за полцены, все долговые обязательства были полностью оплачены.
Все эти изменения к лучшему были справедливо приписаны Катону, и народ, видевший в нем единственного порядочного человека в Риме, стал проникаться к нему огромным уважением.
Но этим дело не кончилось.
Оставались еще сулланские головорезы и грабители.
После пятнадцати или двадцати лет полной безнаказанности эти душегубы считали себя в безопасности и спокойно пользовались своим кровавым богатством, доставшимся им так легко, ведь за многие головы давали награду до двенадцати тысяч драхм, то есть до десяти тысяч франков нашими деньгами.
Все показывали на них пальцем, но никто не решался их тронуть.
Катон вызывал их одного за другим в суд как укрывателей общественных средств, и этим негодяям приходилось возвращать одновременно и деньги, и кровь.
Потом случился заговор Каталины.
Мы уже рассказывали, какую роль сыграл в нем каждый.
Мы рассказывали, как, после того как Силан высказался за высшую меру наказания для заговорщиков, Цезарь произнес настолько искусную речь о необходимости милосердия, что Силан, противореча сам себе, заявил, что под высшей мерой наказания он подразумевал не смертную казнь, а всего лишь ссылку, ибо римский гражданин не может быть приговорен к смерти.
Подобное малодушие заставило Катона подскочить.
Он поднялся со своего места и принялся опровергать Цезаря.
Его речь, записанную стенографами Цицерона, приводит Саллюстий.
Скажем мимоходом, что это Цицерон изобрел стенографию, а его секретарь Туллий Тирон упорядочил ее.
Невзирая на речь Катона, Цицерону достало смелости удавить сообщников Каталины, и Цезарь, опасаясь, как бы его снисходительность не навлекла на него обвинения в сообщничестве с главой заговора, бросился на улицу и отдался под защиту народа.
Как раз на выходе он едва не был убит всадниками из числа друзей Цицерона.
Мы уже говорили, что Катон сравнялся в популярности с Цезарем, добившись ежемесячной раздачи хлеба на семь миллионов нашими деньгами.
Несмотря на все предосторожности, предпринятые Цезарем, ему все же не удалось избежать обвинений.
Против него раздались три голоса: голос квестора Новия Нигера, голос трибуна Веттия и голос сенатора Курия.
Курий был тем, кто первый сообщил о заговоре, и в числе других заговорщиков он назвал Цезаря.
Веттий пошел еще дальше.
Он утверждал, что Цезарь был причастен к заговору не только своими речами, но и писаниями.
Цезарь натравил на своих обвинителей народ.
Новий был брошен в тюрьму за то, что он взялся быть судьей старшего по должности.
У Веттия захватили и разграбили дом: его мебель выбросили в окно, а его самого едва не разорвали на куски.
В ходе всех этих раздоров Рим охватили сильные беспорядки.
Метелл, только что назначенный трибуном, предложил закон, имевший целью призвать Помпея в Рим, чтобы поставить его во главе всех дел.
Это означало поставить вопрос о новом диктаторе.
Цезарь, сознававший бездарность Помпея как политика, присоединился к Метеллу. Возможно, он был не прочь создать прецедент.
Лишь один Катон мог воспротивиться подобному союзу.
Он пошел к Метеллу.
Но, вместо того чтобы с присущей ему резкостью сразу же приступить к делу, он начал издалека, осторожно, скорее упрашивая, чем требуя, перемежая просьбы с восхвалениями рода Метелла и напоминая ему, что род их всегда был одним из устоев аристократии.
Метелл подумал, что Катон пребывает в испуге, и заупрямился.
Несколько минут Катон сдерживался.
Однако терпение не входило в число его добродетелей: внезапно он взорвался и разразился угрозами в адрес Метелла.
Метелл понял, что придется прибегнуть к силе.
Он вызвал в Рим своих рабов и сказал Цезарю, чтобы тот назначил сбор своим гладиаторам.
Цезарь, во время исполнения должности эдила выставивший на ристалище шестьсот сорок гладиаторов, оставил их про запас в Капуе.
В те времена всякий знатный римлянин имел собственных гладиаторов, подобно тому как в средние века всякий граф, герцог или князь имел отряды наемных головорезов.
Мы видели, как гладиаторы, без чьей-либо поддержки, произвели революцию, которая привела под командование Спартака двадцать тысяч человек.
Однако после этого сенат принял закон, согласно которому никто не имел права держать в Риме более ста двадцати гладиаторов.
Сопротивление Катону готовилось открыто.
Накануне того дня, когда народ должен был одобрить или отвергнуть предложенный Метеллом закон, Катон, хотя он прекрасно знал, что завтра ему может грозить гибель, поужинал, как обычно, и, поужинав, крепко уснул.
Минуций Терм, один из товарищей Катона по должности трибуна, разбудил его.
Они вместе отправились на Форум, сопровождаемые всего лишь дюжиной человек.
По пути они встретили пять или шесть друзей, которые шли навстречу им, чтобы известить их о том, что происходит на площади, и предупредить о необходимости быть начеку.
По прибытии на площадь они увидели опасность воочию.
Форум был заполнен рабами, вооруженными дубинами, и гладиаторами с их боевыми мечами.
На верхних ступенях лестницы храма Кастора и Поллукса сидели Метелл с Цезарем.
Все остальные ступени были густо усеяны рабами и гладиаторами.
И тогда, обращаясь к Метеллу и Цезарю, Катон крикнул:
— Эй, вы, наглые и при этом трусливые! Вы, кто против человека без лат и оружия собрал столько вооруженных людей в доспехах!
Затем, пожав плечами в знак презрения к опасности, которой его думали запугать, он двинулся вперед, приказав гладиаторам расступиться перед ним и теми, кто сопровождал его, и начал подниматься по ступеням.
Перед ним и его товарищем по должности в самом деле расступились, но только перед ними.
Тем не менее он продолжал подниматься.
Он тащил Терма за руку, но, не успев дойти до преддверия храма, был вынужден отпустить ее.
Наконец он оказался напротив Метелла и Цезаря и сел между ними.
Это был последний момент, когда они могли использовать своих подручных: теперь или никогда.
Возможно, они бы так и поступили, но тут все те, у кого храбрость вызывает восхищение, стали кричать Катону:
— Держись, Катон! Держись! Мы здесь, мы поддержим тебя!
Цезарь и Метелл подали секретарю знак зачитать текст закона.
Секретарь поднимается и требует тишины; но в ту минуту, когда он собирается начать чтение, Катон выхватывает текст закона у него из рук.
Метелл, в свой черед, выхватывает его из рук Катона.
Тогда Катон выхватывает его из рук Метелла и разрывает.
Метелл знал закон наизусть; он готовится огласить его по памяти, вместо того чтобы зачитывать.
Однако Терм, успевший за это время снова присоединиться к Катону, незаметно подходит к Метеллу с тыла, зажимает ему рот ладонью и не дает говорить.
Тогда Цезарь и Метелл призывают к себе гладиаторов и рабов.
Рабы поднимают дубины, гладиаторы обнажают мечи.
Горожане бросаются врассыпную, испуская громкие крики.
Цезарь и Метелл отходят подальше от Катона, и он, оставшись один, превращается в открытую мишень: в него летят камни снизу, со ступеней, и сверху, с крыши храма.
Мурена бросается к нему, накрывает его своей тогой, хватает в охапку и тащит внутрь храма, несмотря на его усилия остаться снаружи.
И тогда у Метелла не остается более сомнений в успехе.
Он подает знак гладиаторам убрать мечи в ножны, рабам — опустить дубины.
Затем, пользуясь тем, что на Форуме остались лишь его сторонники, он пытается провести свой закон.