Выше мы уже сказали пару слов об этом прославленном распутнике, который даже в эпоху Цезаря и Каталины заслужил звание царя разврата; мы уже сказали, что он принадлежал к ветви Пульхров знатного рода Клавдиев, и заодно сказали, что слово «Пульхр» означает «Красивый».
Вначале, напомним, он был отправлен на войну с гладиаторами.
Правда, по словам Флора, это был Клодий Глабр; но Тит Ливий говорит о Клодии Пульхре, и мы присоединяемся к мнению Тита Ливия.
Его поход был неудачным; затем, находясь под начальством Лукулла, своего зятя, он взбунтовал легионы в поддержку Помпея.
Что могло подвигнуть Клодия встать на сторону Помпея, выступив против своего родственника Лукулла?
Честолюбие? Полно! Все гораздо проще.
Вот что поговаривали — мы хотели сказать «тихонько», но вовремя спохватились, — вот что в Риме во всеуслышание поговаривали о Клодии.
Поговаривали, будто он был любовником трех своих сестер:
Терции, супругом которой был Марций Рекс — не забудьте это имя Рекс, Цицерон вскоре будет намекать на него;
Клодии, которая была замужем за Метеллом Целером и которую прозвали Квадрантария, поскольку один из ее любовников, пообещав ей в обмен на ее ласки кошелек, полный золота, прислал ей затем кошелек, полный квадрантов, то есть самой мелкой медной монеты;
и, наконец, самой младшей, которая была супругой Лукулла; так вот, поскольку все кругом утверждали, что, несмотря на брачные узы и кровосмесительство, эта любовная связь продолжается, у Лукулла произошло объяснение с Клодием и, вследствие этого объяснения, Клодий предал Лукулла.
Так что, если заглядывать в глубь вопросов, там не всегда все чистоплотно, но зато, по крайней мере, почти всегда все ясно.
Скажем попутно, что оставалась еще четвертая сестра, незамужняя, в которую был влюблен Цицерон и к которой Теренция, жена Цицерона, ревновала его.
Ну и как же был схвачен Клодий?
Вот что об этом рассказывали.
Влюбленный в Помпею, он проник в ее дом, переодевшись в платье кифаристки.
Еще очень молодой, с едва пробивающейся бородой, он надеялся остаться неузнанным; но, заблудившись в бесконечных коридорах дома, он столкнулся со служанкой Аврелии, матери Цезаря.
Он хотел было сбежать, но присущей ему походкой, откровенно мужской, выдал свой пол.
Абра — так звали служанку — окликнула его; он был вынужден ответить; его голос подтвердил подозрения, вызванные резкостью его походки; служанка стала звать на помощь, прибежали римские дамы; узнав, в чем дело, они заперли все двери и принялись искать, как ищут женщины, охваченные любопытством; наконец, они обнаружили Клодия в комнате молодой рабыни, которая была его любовницей.
Таковы подробности, которые Цицерон не мог сообщить Аттику, поскольку они становились известны лишь постепенно, по мере того как дело рассматривалось в суде.
Что же касается самого суда, то рассказ о нем следует выслушать из уст Цицерона.
Цицерон давал в нем показания.
В свое время Цицерон был очень прочно связан с Клодием; тот весьма горячо способствовал ему в пресечении заговора Катилины; он находился среди его телохранителей и был в первых рядах всадников, намеревавшихся убить Цезаря.
Но вот что произошло ровно в тот момент, когда судебный процесс начался.
Цицерон был влюблен в ту сестру Клодия, что еще не была замужем.
Она жила всего в нескольких шагах от дома прославленного оратора.
Кое-какие слухи о любовной связи между ним и Клодией дошли до Теренции, женщины деспотичной и ревнивой, имевшей полную власть над своим мужем.
Ей сказали, что, устав от этой власти, Цицерон хочет дать ей развод и взять в жены сестру Клодия.
И что же в свое оправдание говорил Клодий?
Он говорил, что в то самое время, когда, как утверждают, его застигли в доме Цезаря, он в действительности находился в ста лигах от Рима.
То есть, как мы сказали бы сегодня, он хотел сослаться на алиби.
Однако Теренция, ненавидевшая сестру, ненавидела, естественно, и брата.
Так вот, накануне того дня, когда Клодия застигли в доме Помпеи, она видела, что Клодий приходил к ее мужу.
Но если Клодий приходил к ее мужу накануне праздника, то он никак не мог быть в ста лигах от Рима в сам день праздника.
Она заявила Цицерону, что, если он откажется засвидетельствовать это, она скажет об этом сама.
У Цицерона уже были большие неприятности с женой из-за сестры.
И, желая наладить мир в своем доме, он решил пожертвовать братом.
В итоге он выступил в качестве свидетеля.
Как нетрудно понять, Цицерон, каким бы сплетником он ни был, не написал обо всем этом в своих письмах к Аттику.
Однако Плутарх, который родился через двенадцать лет после описываемых нами событий, то есть в 48 году до Рождества Христова, и который был почти таким же сплетником, как Цицерон, рассказал о них подробнейшим образом.
Итак, Цицерон выступил свидетелем против Клодия, к своему глубочайшему сожалению, возможно, но все же выступил.
Скандал вокруг самого события был велик, но вокруг судебного процесса он был еще больше.
Многие самые видные граждане Рима выступали с показаниями против Клодия.
Одни обвиняли его в клятвопреступлениях, другие — в мошенничествах.
Лукулл представил суду в качестве свидетелей служанок, показавших, что Клодий имел любовную связь со своей сестрой, то есть с женой Лукулла.
Клодий по-прежнему отрицал основной факт, утверждая, что в день праздника в честь Доброй Богини он был в ста лигах от Рима, как вдруг Цицерон, поднявшись, опроверг его слова и заявил, что накануне этого события Клодий приходил к нему, Цицерону, домой для обсуждения какого-то дела.
Это показание свидетельствовало против обвиняемого.
Клодий не ожидал такого: и в самом деле, со стороны друга, со стороны человека, ухаживавшего за его сестрой, поступок был несколько жестокий.
Впрочем, следует послушать, что сам Цицерон рассказывает о судебном процессе; он вкладывает в свой рассказ всю ненависть человека, чья совесть не вполне чиста.
Вот как он высказывается о судьях.
Заметьте, что судьями были сенаторы.
«Ни в одном притоне не встретишь подобного сборища: запятнанные сенаторы, обнищавшие всадники, безденежные и погрязшие в долгах трибуны казначейства, и среди всего этого — несколько порядочных людей, отвода которых так и не смогли добиться и которые сидели с мрачным взглядом, с печалью в душе и с краской на лице».[49]
Тем не менее высокое собрание было настроено крайне неблагожелательно к обвиняемому.
Все полагали, что Клодий приговорен заранее.
В тот момент, когда Цицерон закончил давать свидетельские показания, друзья Клодия, возмущенные тем, что они называли предательством, разразились криками и даже угрозами.
Но тогда сенаторы поднялись со своих мест, обступили Цицерона и указали пальцем себе на горло в знак того, что они готовы защитить его даже ценой своей жизни.
Однако этим людям, указывавшим пальцем себе на горло, Красс указал пальцем на свой кошелек.
«Ныне поведайте, Музы, — восклицает Цицерон, — как упал истребительный пламень!
Ты знаешь Лысого, мой дорогой Аттик [Лысый — это Красс], Лысого из числа наннеянцев, расточавшего мне панегирики и некогда произнесшего в мою честь речь, о которой я тебе писал? Так вот, этот человек обстряпал все дело в течение двух дней, при помощи одного-единственного раба, презренного раба, вышедшего из школы гладиаторов; он посулил, похлопотал, заплатил; более того — о низость! — к своим деньгам он дал прибавку в виде красивых девушек и молоденьких мальчиков…».[50]
Заметьте, что я еще смягчаю.
Знайте только, что судьи, позволившие подкупить себя лишь деньгами, снискали себе славу честных судей.
Вот почему, когда они потребовали охрану, чтобы вернуться домой, Катул крикнул им:
— Э! Вы что, боитесь, что у вас отнимут деньги, которые вы получили?
Цезарь, вызванный в суд свидетельствовать против Клодия, заявил, что у него нет никаких улик.
— Но ведь ты дал развод своей жене! — крикнул ему Цицерон.
— Я дал развод своей жене, — ответил Цезарь, — вовсе не потому, что считаю ее виновной, а потому, что жена Цезаря должна быть выше подозрений!
Стоит ли говорить, что Клодий был оправдан.
Посмотрим теперь, каковы были последствия этого оправдания.
XXVI
Во-первых, на городской площади началось великое волнение.
Клодий, оправданный после обвинения, которое в случае осуждающего приговора обрекло бы его на изгнание, и оставшийся без наказания, стал с этого момента намного сильнее, чем был прежде.
Его оправдание стало триумфом.
Двадцать пять судей держались твердо и, с риском для собственной жизни, вынесли обвинительный приговор.
«Но тридцать один, — говорит Цицерон, — больше устрашились голода, чем позора, и признали обвиняемого невиновным».[51]
Таким образом, охранительное движение, которое началось со времени консулата Цицерона и заговора Каталины, раскрытого и подавленного, было полностью остановлено оправданием Клодия, и демагогическая партия, представленная Помпеем, неверным аристократии, Цезарем, верным народу, и Крассом, верным Цезарю, окончательно взяла верх.
Таким образом, Рим, счастливый быть рожденным консульскою властью Цицерона— О fortunatam natam me consule Romam! — этот Рим вернулся к тому же положению, до какого его довел Катилина, когда, встретив на своем пути Цицерона, он был вынужден покинуть отечество.
Воспоминание о той первой победе воодушевило Цицерона и внушило ему отвагу, которая была присуща ему не всегда.
В майские иды сенат собрался на заседание, и, когда настал черед Цицерона говорить, он произнес: