Опасаясь кораблекрушения, он приказал изготовить ящики, вмещавшие по два таланта и пятьсот драхм каждый, то есть около двенадцати тысяч франков; затем к каждому ящику он приказал прикрепить длинную веревку, к концу которой был привязан кусок пробковой коры, с тем чтобы в случае несчастного случая, когда ящики упадут в воду, эти куски пробки плавали на поверхности и указывали место, где лежат на дне ящики.
Кроме того, Катон составил два реестра, куда были вписаны все суммы, какие он получил и потратил за время своего управления.
Один из этих реестров он вручил своему вольноотпущеннику Филаргиру, а другой оставил у себя.
Но, невзирая на все эти предосторожности, случай погубил оба реестра.
Филаргир, выехавший из Кенхрей, потерпел крушение в море и утратил свой реестр вместе со всеми тюками, вверенными его попечению.
Что же касается второго реестра, то Катон сохранял его в неприкосновенности до самой Керкиры; однако на Керкире, где на городской площади по его приказу были разбиты палатки и матросы, страдая от холода, разожгли огромные костры, пламя перекинулось на палатки, и реестр погиб в огне.
Но, когда один из его друзей стал сокрушаться по поводу этого происшествия, Катон промолвил:
— Я составил этот реестр не для того, чтобы доказать мою надежность, а для того, чтобы показать другим пример строжайшей точности.
Когда в Риме стало известно о его прибытии, все население бросилось навстречу ему и заполнило оба берега реки.
При виде этого флота — ибо Катон, уехав из Рима с одним-единственным кораблем, привел с собой целый флот, — при виде этого флота, поднимающегося вверх по Тибру, и толпы, следующей за ним по берегу, кто угодно назвал бы это триумфом.
Возможно, Катону следовало проявить скромность и остановиться ровно на том месте, где его встречали преторы и консулы, однако он не счел нужным поступить так.
Он продолжал плыть на царской галере Птолемея — великолепной галере с шестью рядами весел, — и остановился лишь тогда, когда привел свой флот под защиту военной гавани.
При всей своей приверженности Катону, мы не можем скрыть от наших читателей, что вначале это неожиданное проявление гордыни у прославленного стоика произвело в Риме достаточно плохое впечатление.
Но, когда все увидели, как через Форум понесли огромные количества золота и серебра, которые он привез в Рим, вопреки обычаям остальных проконсулов, восхищение его бескорыстием заставило забыть досаду, вызванную его заносчивостью.
Впрочем, на почести Катону не поскупились.
Сенат, собравшись, постановил пожаловать ему чрезвычайную претуру и право присутствовать на играх облаченным в тогу с пурпурной каймой.
Но Катон, несомненно образумившись, отказался от всех этих почестей и лишь попросил у сената отпустить на волю Никия, управляющего имуществом покойного царя Птолемея, засвидетельствовав усердие и преданность этого человека.
Разумеется, просьба его была удовлетворена.
Вот что делал Катон в то время, когда Цезарь начинал свой поход против галлов, а Цицерон оплакивал свое изгнание в Фессалонике.
Посмотрим теперь, что делали Красс и Помпей, или, скорее, что делал Клодий.
XXXI
Красс, насколько это было возможно, сохранял спокойствие, защищенный с одной стороны Цезарем, а с другой — Помпеем.
Впрочем, он желал лишь одного: получить должность проконсула Сирии.
Его мечтой было объявить войну парфянам, в которых он видел неиссякаемый источник собственного обогащения.
Помпей, староватый влюбленный, день и ночь проводил наедине со своей молодой женой, не беспокоясь о том, что творилось на Форуме.
Так что Клодий, оглядевшись вокруг, увидел себя единственным хозяином Рима.
Цицерон был в Фессалонике; Катон — на Кипре.
Тем не менее, поскольку Помпей был в Риме, Клодий не знал меры своей власти.
И он решил узнать, какова она на самом деле.
Мы видели, что Помпей заключил договор с Тиграном-отцом, а Тиграна-сына оставил для своего триумфа.
Молодой Тигран находился в тюрьме.
Клодий силой забрал его из тюрьмы и поместил в своем доме.
Помпей ничего не сказал.
Клодий затеял судебные тяжбы против друзей Помпея и добился для них обвинительного приговора.
Помпей промолчал.
Наконец, однажды, когда Помпей, покинув свою виллу в Альбанских горах и переступив магический круг, очерченный вокруг него любовью, явился присутствовать на судебном заседании, Клодий, окруженный толпой своих друзей — а всем известно, кто входил в число друзей Клодия! — поднялся на подмостки, откуда он был виден и слышен всем собравшимся, и крикнул:
— Кто самый разнузданный император?
— Помпей! — хором ответили его друзья.
— Кто с тех пор, как женился, почесывает себе голову лишь одним пальцем, опасаясь нарушить прическу?
— Помпей!
— Кто хочет отправиться в Александрию, дабы вернуть трон египетскому царю, за что ему хорошо заплатят?
— Помпей!
И так на каждый вопрос Клодия хор его друзей отвечал: «Помпей!»
Скажем пару слов об этом обвинении: «Кто хочет отправиться в Александрию, дабы вернуть трон египетскому царю, за что ему хорошо заплатят?»
Мы пытаемся, насколько это возможно, не оставлять за спиной у себя ничего неясного.
Птолемей Авлет, побочный сын Птолемея Сотера II, прозванный Авлетомза свою страсть к игре на флейте, пребывал в раздоре со своими подданными.
В то время Рим был международным судом: цари и целые народы обращались к нему за справедливостью.
Птолемей Авлет покинул Александрию, намереваясь воззвать к римскому народу.
Воззвать к римскому народу означало воззвать к человеку, обладавшему в то время наибольшим могуществом в Риме.
Итак, Птолемей отправился в путь и причалил к берегу Кипра в те дни, когда там на короткое время остановился Катон.
Он знал, что Катон находится на острове.
Заметьте, что Катон прибыл на Кипр, чтобы лишить трона брата Птолемея Авлета.
Птолемей Авлет, ожидая, что римлянин явится к нему сам, послал одного из своих приближенных передать Катону, что желает увидеться с ним.
Стоик находился в это время в своей уборной, точь-в-точь в таком же положении, в каком пребывал г-н де Вандом, когда ему доложили о приходе Альберони.
— Пусть войдет, — сказал Катон.
Посланник передал ему пожелание своего господина.
— Если царь Птолемей желает видеть меня, — ответил Катон, — нет ничего проще: мой дом открыт и для царей, и для прочих граждан.
Ответ был крайне груб.
Птолемей сделал вид, что не заметил этого, и отправился к Катону.
Сперва беседа была несколько прохладной, но постепенно Птолемей все-таки осознал, сколь разумно то, что говорил в ответ ему Катон, и спросил у него совета, как ему следует поступить, то есть продолжить свой путь в Рим или же вернуться в Египет.
— Вернуться в Египет, — не колеблясь ответил Катон.
— Но почему?
— Да потому что стоит тебе вставить хотя бы краешек Египта в эту плющильную машину, которая зовется Римом, как весь Египет пройдет через нее.
— Что же тогда делать?
— Я уже сказал тебе: возвращайся в Египет и помирись со своими подданными; ну а чтобы дать доказательство моего желания быть тебе приятным, я готов, если понадобится, сопровождать тебя и берусь устроить это примирение.
Поначалу царь Птолемей согласился с ним, но в одно прекрасное утро, поддавшись другим советам и не сказав Катону ни слова, отправился в Рим и отдал себя под покровительство Помпея.
И действительно, два года спустя Габиний, легат Помпея и его ставленник, восстановил Птолемея на престоле.
Но только они двое и, вероятно, еще Помпей знали, сколько стоило это покровительство!
Помпей — теперь мы возвращаемся к последней выходке Клодия — Помпей понял, что настало время действовать.
Ему, с его нерешительностью, было крайне досадно, что такой негодяй, как Клодий, вынуждает его принимать решение.
Тем не менее, поскольку с этим следовало покончить, Помпей посовещался со своими друзьями.
Один из них, Куллеон, дал ему совет порвать с Цезарем, дав развод его дочери, и, посредством этого развода, помириться с сенатом.
Сенат был в обиде на Помпея с тех пор, как тот так трусливо и, главное, так неблагодарно поступил с Цицероном, допустив его ссылку.
Разумеется, это был верный способ помириться с сенатом, но Помпей даже думать об этом не хотел: мы уже говорили, что он был безумно влюблен в свою жену.
Иные предложили ему вернуть из ссылки Цицерона.
К этому предложению он прислушался.
Он велел сообщить сенату, что готов с оружием в руках споспешествовать возвращению Цицерона, но сенату следует взять почин на себя.
Получив это обещание, сенат издал указ.
Данным указом сообщалось, что сенат не даст своей санкции ни на что и не станет вникать ни в какие общественные дела, пока Цицерон не будет вызван из ссылки.
Это было самое настоящее объявление войны.
В тот же день, поскольку на смену Пизону и Габинию, которые были ответственны за изгнание Цицерона, вступили в должность два новых консула, один из них, Лентул Спинтер, категорически потребовал вернуть изгнанника.
Вторым новым консулом был Метелл Непот, тот самый, кого Цицерон осыпал насмешками.
Клодий пригрозил сенату своими головорезами.
Вот только, что приятно и, главное, важно отметить, он уже не был трибуном.
Помпей решил, что было бы ниже его достоинства марать себя прямым столкновением с Клодием.
«Чтоб одолеть плута, поболе нужен плут на целый фут», — гласит пословица.
Помпей противопоставил Клодию такого же Клодия, но рангом повыше.
Звали его Милоном.
Незадолго перед тем Милона назначили трибуном вместо Клодия.
Анний Милон был человек того же пошиба, что и Клодий.
Он был женат на дочери Суллы и пользовался в Риме определенным влиянием.
Клодий и Милон не могли ужиться в одном городе.
Милон принял сторону Цицерона, но вовсе не потому, что на этой стороне была справедливость, а потому, что, став другом Цицерону, он становился врагом Клодию.