Когда Помпей открылся ему, как открылся бы наемному убийце, Милон ничего не ответил, кроме того, что он в его полном распоряжении.
Однако нужно было как следует подготовиться.
Клодий постоянно таскал за собой сотню гладиаторов.
Милон набрал две сотни бестиариев.
Оба отряда встретились.
Началось со взаимных оскорблений, а кончилось рукопашной схваткой.
Бой был долгим и жарким.
Друзья Клодия понабежали со всех сторон; никогда еще на мостовой Форума не видели столько отребья.
Клодий одержал победу.
Он оставил после себя ручьи, полные крови, и канавы, полные трупов.
Затем он и его приспешники рассеялись по городу и предали огню храм Нимф.
Среди трупов остался лежать трибун.
Его сочли мертвым, но он был всего лишь тяжело ранен.
Этот трибун принадлежал к партии Цицерона.
Дело было серьезным.
Клодий нашел, как его исправить.
Он подстроил убийство трибуна, принадлежавшего к его собственной партии, и свалил это убийство на членов сената.
И тогда Помпей решил, что пришло, наконец, время вмешаться в схватку.
XXXII
Однажды утром Помпей во главе сильного отряда вышел на улицу и проводил Квинта Цицерона на Форум.
Возгордись своей первой победой, Клодий напал на Помпея.
Однако на сей раз ему пришлось иметь дело с ветеранами войн в Испании и Азии.
Он потерпел поражение.
Тем не менее во время этой стычки Квинт был серьезно ранен.
Рана эта стала для Цицерона счастливой случайностью.
Увидев, что Квинт пострадал, народ понял, что Клодия пора остановить.
К тому же Рим давно уже жил исключительно волнениями и потрясениями.
Не было больше ни сената в Капитолии, ни судов в базиликах, ни собраний на Форуме.
Сенат принял важнейшее решение.
Возвращение Цицерона — это главный вопрос.
Всю Италию созывают на Марсово поле.
Пусть вся Италия проголосует и сделает свой выбор между Клодием и Цицероном.
Все, кто обладает гражданскими правами, устремляются в Рим, и миллион восемьсот тысяч поданных голосов требуют вернуть изгнанника!
День, когда это решение становится известно, стал великим днем, праздничным днем для всей Италии.
Цицерон получил текст указа, которым сенат созывал народ на Марсово поле.
Он пишет Аттику:
«Мне доставлено письмо от Квинта с сенатским постановлением, где речь идет обо мне. Я намерен дождаться, пока оно не будет подтверждено законом, а если этот закон окажется неблагоприятным для меня, я воспользуюсь суждением сената и скорее расстанусь с жизнью, чем с отечеством. Ты же, прошу тебя, приезжай к нам как можно скорее».[67]
Но случилось так, что трибун Серран выступил против указа о возвращении.
Когда Цицерон узнал об этом, вся его энергия иссякла.
Через несколько дней после своего первого письма к Аттику он снова пишет ему:
«Из твоего письма и из самого дела я понял, что все погибло. Прошу тебя не оставлять моих близких в их бедственном положении. Как ты и пишешь, вскоре я увижусь с тобой».[68]
Наконец, накануне августовских нон, в тот самый день, когда был обнародован указ о его отзыве из ссылки, он решился покинуть Диррахий.
Он прибыл в Брундизий в самый день нон и застал там свою дочь Туллию, выехавшую навстречу ему.
Так совпало, что это был день ее рождения и день основания колонии этого города.
Торжество получилось всеобщим.
В Брундизии он узнал, что закон был принят подавляющим числом голосов, почти единодушно.
Он покинул Брундизий, располагая эскортом, за который не только проголосовали городские власти, но и который предложил себя сам.
По дороге Цицерона на каждом шагу останавливали люди, посланные поздравить его.
На протяжении всего пути, ни в одном из городов, через которые проходил бывший изгнанник, не нашлось ни одного именитого или знатного человека, который не вышел бы ему навстречу, если только человек этот не был чересчур скомпрометирован своими связями с противной стороной.
Бросалось в глаза, что от Каленских ворот, через которые он вступил в Рим, все ступени храмов были заполнены народом, и, как только люди узнавали его, они разражались ликующими криками.
Эти крики сопровождали его до самого Форума.
На Форуме скопление людей было настолько велико, что пришлось прибегнуть к помощи ликторов, чтобы расчистить ему проход до Капитолия.
Два или три раза его едва не задавили.
На другой день, в сентябрьские ноны, он явился в сенат и обратился к нему с благодарственной речью.
По прошествии двух дней съестные продукты значительно подорожали.
Несколько голосов, по наущению Клодия, стали кричать, что это уже начало сказываться возвращение Цицерона.
Однако их заставили умолкнуть.
Сенат объявил свои заседания непрерывными.
Многие в Риме желали, чтобы Помпею было поручено продовольственное снабжение города.
Возвращение Цицерона воскресило доверие к Помпею.
Толпа кричала Цицерону:
— Помпея! Помпея! Предложи Помпея!
Цицерон подал знак, что хочет говорить.
Все умолкли.
Голоса Цицерона так давно не слышали, что голос этот, столь часто звучавший прежде, стал для всех чем-то новым.
Цицерон говорил, и говорил хорошо.
Правда, это он сам отозвался так о своей речи, а у него не было привычки хулить себя:
«Feci et accurate sententiam dixi».[69]
Сообразно его совету было подготовлено сенатское постановление, которым Помпею поручалось руководство продовольственным снабжением.
Во время оглашения этого постановления при одном только упоминании имени Цицерона, который предложил его, народ начал рукоплескать.
На следующий день Помпей принял новое назначение, однако выдвинул определенные условия.
Он брался в течение пяти лет обеспечивать Рим продовольствием, но хотел иметь пятнадцать легатов и первым из них назвал Цицерона.
Консулы тотчас составили закон, передающий Помпею на пять лет все полномочия по продовольственному снабжению на всей земле.
Люди разумные сочли, что этого и так более чем достаточно, как вдруг Мессий предложил в качестве поправки, как мы сказали бы сегодня, предоставить Помпею право распоряжаться всеми денежными средствами государства, а также флотом и войсками, которые ему понадобятся, и подчинить его власти тех, кто управляет провинциями.
Цицерон молчал, его это больше не касалось.
К тому же он, знавший Помпея, человека, сидящего сразу на двух стульях, лучше, чем кто-либо другой, полагал, возможно, что не стоит заходить в своем пристрастии к нему чересчур далеко.
На другой день проходили бурные прения по поводу домов Цицерона, как о тех, что были просто-напросто снесены Клодием, так и о том, на месте которого был возведен храм Свободы.
Речь шла о том, чтобы не впасть в кощунство, отбирая собственность у бога или богини.
Дело было передано понтификам, и они постановили следующее:
«Если тот, кто говорит, что он освятил земельный участок, действовал не в силу общественного предписания и не был лично уполномочен на это распоряжением, вытекающим из какого-либо закона или решения плебесцита, то возврат участка может быть осуществлен без нанесения ущерба религии».
О святой орден иезуитов! Стало быть, ты и вправду восходишь не только к Игнатию Лойоле и начало твое теряется во мраке времен!
Тема эта вызывает бурные споры.
Клодий говорит три часа, стремясь доказать, что он имел право сделать то, что сделал; но римский народ, в конечном счете, народ артистический: он находит, что Клодий лучше владеет мечом, чем словом, и в том, что касается слова, Цицерон превосходит Клодия.
Он освистывает Клодия, и закон принимают.
Решено, что дом Цицерона будет ему возвращен и что портик Катула восстановят за государственный счет.
Кроме того, в качестве возмещения ущерба Цицерону предоставят два миллиона сестерциев за его дом в Риме, пятьсот тысяч сестерциев за усадьбу в Тускуле и двести пятьдесят тысяч за усадьбу в Формиях.
Итого примерно шестьсот-семьсот тысяч ливров на наши деньги.
И Цицерон, и все честные люди находят, что это крайне мало:
«Quae aestimatio поп modo vehementer ab optimo quoque sed etiam a plebe reprehentidur».[70]
Клодий разгромлен в сенате, как до этого был разгромлен на городской площади.
Но Клодий не из тех, кто отступает.
В четвертый день до ноябрьских нон он собирает остатки своей старой армии тех времен, когда еще был трибуном, нападает с этой шайкой на каменщиков и каменотесов, занятых восстановлением дома его врага, прогоняет их, затем осаждает, забрасывая его камнями, дом Квинта и в конце концов поджигает его.
Все это, заметьте, происходит средь бела дня в Риме, где есть сенат, консулы, преторы, трибуны.
Правда, Помпей отбыл закупать хлеб.
В третий день до ноябрьских ид — новое нападение.
Цицерон, сопровождаемый своими клиентами и своей свитой из всадников, спускается по Священной дороге.
Неожиданно появившись, Клодий бросается на Цицерона, испуская свирепые крики.
Его люди вооружены камнями, дубинами и мечами.
Цицерон, естественно, спасается бегством.
Он видит, что дверь в вестибюль дома Теттия Дамиона открыта, и прячется за ней с частью своей свиты.
Там они устраивают баррикаду и не подпускают близко головорезов Клодия.
К Цицерону прибывает подкрепление, и Клодий терпит поражение.
«Можно было приказать убить его, — говорит Цицерон, — но я предпочитаю лечить диетой: хирургия внушает отвращение» («Ipse occidi potuit; sed ego diaeta curare incipio, chirurgiae taedet»).