Помпей испугался.
В такого рода борьбе он пугался очень легко; и тогда, будучи настоящим солдатом, он прибегнул к силе.
На Домиция была устроена засада, и, когда он еще до рассвета отправился на Форум вместе с несколькими своими друзьями, среди которых был и Катон, вооруженные люди Помпея, уподобясь головорезам Клодия, напали на этот небольшой отряд, убили слуг, несших факелы, и ранили Катона.
К счастью, те, на кого напали, были еще довольно близко от дома Домиция; он и несколько его друзей, оставшихся при нем, там и укрылись.
Тогда люди Помпея взяли дом в осаду, и, в отсутствие соперника, Помпей и Красс были преспокойно избраны консулами.
Но им угрожала еще одна опасность.
Должности претора домогался Катон.
Катон, которого они только что сделали своим смертельным врагом и который едва оправился от раны, полученной им в тот момент, когда он сопровождал Домиция на Форум.
Катона было решено устранить, но не силой.
Катон обладал громким голосом, и, когда этот голос раздавался, его если и не слушали, то, по крайней мере, слышали во всем Риме.
Красс и Помпей были богаты.
Они раздали трибам несколько миллионов, и Катон провалился на выборах.
Претором был назначен Ватиний.
Это был ставленник Помпея и Красса.
И тогда, пребывая в уверенности, что никакого сопротивления они больше не встретят, Помпей и Красс вытолкнули на сцену народного трибуна Требония, который огласил указы, составленные в Луке.
Цезарю на пять лет продлили его полномочия в Галлии.
Красс и Помпей разыграли по жребию Сирию и обе Испании.
Сирия выпала Крассу, а обе Испании — Помпею.
Каждый получил то, чего хотел.
Красс, желавший получить в управление Сирию, чтобы вести войну против парфян, получил Сирию.
Помпей, хорошо знавший Испанию и рассчитывавший собрать там, прямо у ворот Италии, войска, которые могли рано или поздно понадобиться ему для осуществления его замыслов, получил Испанию и при этом не должен был покидать свою жену, в которую он влюблялся все больше и больше.
Наконец, народ, полагавший, что ничего в Риме нельзя сделать без Помпея, сохранял Помпея в Риме.
Но больше всех радовался Красс!
Миллионы Габиния не давали ему уснуть.
Мильтиад и Фемистокл соперничали между собой за лавры; Габиний и Красс — за миллионы.
XXXIV
Так что с точки зрения пессимиста, звавшегося Катоном, дела шли все хуже и хуже.
Что же касается Цицерона, то собственный горький опыт научил его быть мудрее.
Он насмешничал потихоньку — Цицерон не мог удержаться от насмешек, — однако раскланивался с Помпеем и улыбался ему, однако писал Цезарю, что считает его своим вторым «я».
Правда, и Цезарь, со своей стороны, оказывал ему всякого рода ласки.
Разумеется, в переписке.
«Коль скоро ты рекомендуешь мне Марка Орфия, — писал он ему, — я готов сделать его хоть царем Галлии, если только ты не предпочитаешь, чтобы я сделал его легатом Лепты.
Есть ли у тебя на примете еще кто-нибудь, кого ты хочешь прислать ко мне, чтобы я обогатил его? Присылай!»[74]
Вот так делались дела в Риме.
И Цицерон послал ему Требация.
«Передаю его, — писал он, — из своих рук в надежные и победоносные руки Цезаря».[75]
И закончил письмо словами:
«Береги здоровье и люби меня, как любишь». («Et me, ut amas, ama».)[76]
Стоит ли говорить, что он не насмехается более над Крассом, по крайней мере вслух, и только в конфиденциальных письмах продолжает называть его Лысым и Богачом; при встрече с ним он рукоплещет его замыслам, поздравляет его с будущими победами над парфянами, и тот поверяет ему свои надежды.
Его победы над парфянами! Да разве он ограничится парфянами?!
Скоро он покажет, что подвиги Лукулла в войне с Тиграном и подвиги Помпея в войне с Митридатом — просто детские шалости.
Он повторит триумфальный поход Александра Македонского, через Бактриану проникнет в Индию и остановится лишь у Внешнего моря!
Между тем в указе, которым Красс был назначен проконсулом Сирии, не было ни слова о войне с Парфией.
Но все знали, что эта война была навязчивой идеей Красса.
Все, вплоть до Цезаря, который писал ему из Галлии, расхваливая его замыслы и призывая его осуществить их.
Что же касается Помпея, то Плутарх, рассказывая об этом периоде его жизни, говорит только о его любви.
Самые значительное событие его консулата заключается в том, что он возит свою жену по всей Италии.
Он показывает ее народу, он хочет, чтобы все восхищались той, которую он любит.
В отношении Юлии все разговоры ходят исключительно о ее привязанности к Помпею.
Среди проявлений супружеского непостоянства, характерного для той эпохи, подобная любовь двадцатилетней жены к пятидесятилетнему мужу просто возмутительна.
И потому Плутарх считает себя обязанным объяснить причины этой любви:
«Ее любовь объясняется, — говорит он, — воздержностью ее мужа и присущей Помпею величавостью, которая, будучи начисто лишена суровости, делала его общество приятным и привлекательным».[77]
Этим подробностям личной жизни можно верить, ибо кто сообщил их? Женщина, которой они должны были быть хорошо известны: гетера Флора.
Но, к несчастью, Помпей не всегда мог находиться рядом со своей женой.
Подошло время назначения новых эдилов.
В качестве консула Помпей должен был руководить выборами.
Он отправился на Марсово поле.
Выборы были бурными; начались рукопашные схватки; несколько человек было убито и ранено вблизи Помпея, так что кровь забрызгала его тогу.
Ему нужно было сменить одежду.
Помпей послал принести ему из дома новую тогу и отправил туда окровавленную.
При виде крови Юлия решила, что ее муж убит, и лишилась чувств.
Она была беременна.
Обморок был долгим и затронул сокровенный источник жизни; плод претерпел удар в чреве матери.
Юлия родила мертвого ребенка.
Эта небольшая домашняя драма привлекла внимание всего Рима к Помпею и заставила поверить в истинность любви жены к мужу.
Три месяца спустя Рим получил новое доказательство этой любви: завсегдатаям виллы в Альбанских горах официально сообщили, что Юлия снова беременна.
Между тем Помпей сообщил о намерении устроить народу игры: то ли для того, чтобы завоевать себе популярность, то ли для того, чтобы отметить счастливую новость.
Однако Риму эти мотивы были безразличны! Главное, ему предстояло развлечься.
Помпей заявил, что он делает это, дабы отпраздновать освящение храма Венеры Победоносной.
Играми, которые он собирался устроить жителям Рима, были травли зверей.
Надо сказать, что травли зверей служили зрелищем, на которое римляне были особенно падки.
Их история насчитывала уже более двух веков.
Первое представление такого рода было одновременно поразительным и ужасным.
Около 503 года от основания Рима на арене римского цирка стрелами и дротиками были убиты сто сорок два слона.
То была не роскошь, а необходимость. Эти слоны были захвачены в битве с карфагенянами, и Республика, чересчур бедная, чтобы кормить их, и чересчур осторожная, чтобы отдать их своим союзникам, распорядилась предать их смерти.
В 585 году, на играх, устроенных Сципионом Назикой и Публием Лентулом, в битве на арене участвовали шестьдесят три пантеры и сорок других зверей, в том числе медведи и слоны.
Марк Скавр придумал нечто новое для игр, устроенных им в период его эдилитета: он распорядился доставить в Рим гиппопотама и пять крокодилов, для которых по его приказу был вырыт бассейн.
В 655 году Клодий Пульхр — вне всяких сомнений, отец нашего Клодия — устроил, будучи курульным эдилом, бой слонов.
Простой гражданин по имени П.Сервилий снискал себе немалую славу тем, что устроил травлю, в ходе которой были убиты триста медведей и столько же пантер и леопардов.
Сулла, в бытность свою претором, вывел на травлю сотню львов с гривами, то есть с Атласских гор (львы из Нумидии, Абиссинии и Йемена лишены этого украшения).
И вот на сей раз, превосходя все то, что было прежде, Помпей устроил травлю шестисот львов, из которых триста пятнадцать были с гривами, и двадцати слонов.
Против львов сражались бестиарии и осужденные преступники; против слонов — гетулы, вооруженные стрелами и дротиками.
Старинное сенатское постановление запрещало привозить пантер в Италию.
Несомненно, сенаторы опасались, как бы пара этих зверей не сбежала, не размножилась и не учинила опустошений.
Однако в 670 году от основания Рима, то есть за тридцать лет до той эпохи, где мы теперь находимся, трибун Гней Авфидий вынес данный вопрос на всенародное обсуждение.
Народ, которому было безразлично, что звери сожрут пару-тройку провинциалов, отменил это сенатское постановление.
Скавр поймал мяч на лету: он воспользовался отменой закона и за время своего эдилитета истребил на играх сто пятьдесят пантер.
Помпей, в период своего первого консулата, довел их число до четырехсот десяти!
При виде подобной расточительности поневоле задаешься вопросом, где и как можно было добыть триста гривастых львов, чтобы убить их затем на глазах у римского народа.
Очень просто.
С некоторых народов дань взималась деньгами, с других — дикими зверями.
Африка была обложена именно такой данью.
Какое же ужасающее количество свирепых хищников должна была кормить в то время африканская земля, если с нее можно было взимать такие подати, не истощая ее?
И судите сами, что являла собой облава, в которой охотнику приказывали ловить дичь, не убивая ее и не калеча!