И какую дичь!
Гиппопотамы, крокодилы, пантеры, львы, носороги и слоны!
В ожидании игр животные были заперты в клетках; народу позволялось приходить поглядеть на них, что доставляло ему двойное удовольствие: вначале он видел сражение с ними мысленно, а затем наяву.
Помпей достиг в тот момент высшей точки своего счастья и своей удачи.
Однако личное несчастье станет вскоре первым предвестником рока.
Юлия так никогда и не смогла оправиться от внезапного испуга, который она испытала при виде окровавленной одежды Помпея.
Ее вторая беременность протекала болезненно, и во время родов она умерла.
Ребенка извлекли из ее чрева живым, но по прошествии недели он тоже умер.
Помпей был безутешен.
Он хотел похоронить жену в своей вилле в Альбанских горах, чтобы ее могила всегда была у него перед глазами, но народ ворвался к нему во дворец, силой захватил мертвое тело и отнес его на Марсово поле.
Там оно было сожжено с чрезвычайной торжественностью и с большим количеством благовоний и ароматов.
Но странное дело: народ воздавал почести скорее дочери Цезаря, отсутствовавшего в Риме, чем жене Помпея, присутствовавшего на похоронах.
И по случаю этой траурной церемонией имя Цезаря перелетало с одного конца города в другой, как то бывало, впрочем, и по всякому другому поводу.
Никогда мысли людей не были так заняты им, как во время его отсутствия.
Красс тем временем готовился к своему отъезду в Сирию.
Но еще до того, как Красс уехал туда, в Риме совершилось одно крупное событие.
XXXV
Срок консулата Помпея и Красса истекал.
Анний Милон, Плавтий Гипсей и Метелл Сципион выступили соискателями должности консула.
Клодий, в свой черед, домогался должности претора.
Мы уже говорили, что претура была должностью, которой добивались, окончательно разорившись.
Человек, добивавшийся претуры, был тем, кто говорил своим кредиторам: «Решено, я выставляю свою кандидатуру; отдайте мне ваши голоса, и я выплачу вам за счет тех, кто будет у меня в подчинении, все долги с процентами».
Нам известно, какая вражда существовала между Милоном и Клодием.
Клодий прекрасно понимал, что его претура будет бессильна, если Милон станет консулом.
И потому он начал вести подкоп под кандидатуру Милона и всячески поддерживать кандидатуры Сципиона и Гипсея.
Сцены убийств и пожаров, о которых мы рассказывали, возобновились.
Эти сцены каждый раз срывали комиции, так что к началу января ни консулы, ни преторы еще не были избраны.
Добропорядочные люди были на стороне Милона; народ — заметьте, что в античные времена добропорядочных людей всегда отделяют от народа, — народ был на стороне Гипсея и Сципиона.
Сенат, видя, что дело ничем не кончилось, назначил интеррекса.
Этим интеррексом стал Марк Эмилий Лепид.
Но кто такой интеррекс?
Сейчас мы это расскажем.
Когда вследствие противодействия трибунов или по причине неблагоприятных предзнаменований комиции откладывались на столь длительный срок, что к началу следующего года избрать новых консулов не успевали, наступало то, что принято было называть междуцарствием, поскольку консулы слагали свои полномочия, не имея преемников.
В этом случае, заботясь об управлении государством, сенат назначал интеррекса.
Интеррекс был должностным лицом, власть которого, равная власти консулов, не могла длиться более пяти дней.
Он созывал комиции, руководил ими и, как только консулов избрали, передавал власть им.
Если же за эти пять дней избрать консулов снова не успевали, назначался новый интеррекс.
Полистайте Тита Ливия, и вы узнаете из его рассказа, как однажды консульская власть в течение пятидесяти пяти дней находилась в руках одиннадцати сменявших друг друга интеррексов.
Так вот, на другой день после того как Эмилий Лепид был назначен интеррексом, в тринадцатый день до февральских календ, 20 января по нынешнему календарю, Милон, направляясь в Ланувий, город-муниципий, где он был тогда диктатором и где ему предстояло избрать фламина, примерно в девятом дневном часу, то есть около трех часов пополудни, столкнулся с Клодием, который возвращался из Ариции и, желая побеседовать с арицийскими декурионами, остановился возле святилища Доброй богини.
Клодий ехал верхом; за ним следовало около тридцати вооруженных мечами рабов; рядом с ним держались трое его спутников: римский всадник Кассиний Схола и два человека из плебса, выскочки и деревенские мужланы, Публий Помпоний и Гай Клодий, его племянник.
Милон же путешествовал в повозке.
По проселочной дороге он выехал на Аппиеву дорогу примерно в том месте, где сегодня находится селение Дженцано, поехал по ней дальше и, таким образом, чуть ниже Альбано повстречался с Клодием.
С Милоном ехала его жена Фавста и его друг Марк Фуфий.
Его свита из рабов превосходила численностью отряд Клодия по меньшей мере в два раза; кроме того, с ним было два десятка гладиаторов, двое из которых, Евдам и Биррия, славились особой силой и сноровкой.
Евдам и Биррия шагали последними, образуя арьергард.
Они затеяли ссору с рабами Клодия.
Клодий, услышав шум, тут же примчался.
Все знают характер Клодия: он с угрозами бросился на обоих гладиаторов.
Один из них ударил его копьем, пронзив ему плечо.
Получив тяжелое ранение, Клодий свалился с лошади.
Гладиаторы, не зная, хорошо или плохо они поступили, поспешили догнать свиту Милона.
Тем временем рабы Клодия отнесли его в ближайшую харчевню.
Гладиаторы, оборачиваясь, чтобы убедиться, что за ними никто не гонится, увидели, в какую харчевню отнесли Клодия.
Милон заметил какое-то волнение в своей свите.
Люди перешептывались, оглядывались назад; одни смеялись, другие казались испуганными.
Он велел остановиться и поинтересовался, что произошло.
И тогда старший над рабами подошел к остановившейся повозке и рассказал своему хозяину, что один из гладиаторов только что тяжело ранил Клодия, которого затем отнесли в харчевню.
И он пальцем указал на эту харчевню.
Милон задумался на минуту.
— Коль скоро он ранен, — сказал он, — ему лучше умереть. Хуже мне от этого не будет: напротив!
И, обращаясь к старшему над рабами, сказал:
— Фустен, возьми пятьдесят человек, силой проникни в эту харчевню и сделай так, чтобы Клодия прикончили в схватке.
Фустен взял пятьдесят рабов, ворвался в харчевню и принялся за поиски Клодия.
Тот спрятался, но Фустен искал так настойчиво, что в конце концов обнаружил его.
Десять минут спустя посреди Аппиевой дороги ничком лежал труп.
Милон, разумеется, не стал задерживаться, чтобы увидеть эту расправу; он продолжил свой путь, полностью полагаясь на Фустена.
Как видим, тот и в самом деле не обманул доверия хозяина.
В это время сенатор Секст Тедий возвращался из деревни в Рим.
Он увидел лежавший на дороге труп, спустился с дорожных носилок, осмотрел его и узнал Клодия.
Тогда он велел положить мертвое тело в свои носилки и, шагая пешком, доставил его в Рим. Незадолго перед тем Клодий, у которого изъяли дома Цицерона, купил у Марка Скавра дворец на Палатинском холме.
Именно там Секст Тедий и выгрузил его труп.
При первом же известии о случившемся примчалась Фульвия.
Клодия, как и всех мерзавцев, обожали женщины, а в особенности его собственная жена.
Появившись на пороге дома, Фульвия истошно вопила, рвала на себе волосы и царапала себе лицо, выставляя напоказ окровавленную тогу мужа.
В один миг дом заполнился простонародьем.
Смерть Клодия воскресила его популярность.
Все это происходило вечером того дня, когда было совершено убийство.
Тело Клодия принесли на Палатинский холм около первого ночного часа, то есть в шесть часов вечера.
Ночь прошла в стенаниях Фульвии и в обдумывании мести, готовившейся приспешниками Клодия.
К рассвету следующего дня толпа у дома выросла; вокруг теснилось шесть или восемь тысяч человек из народа, с такой силой напиравших друг на друга, что трое или четверо из них были задавлены.
Среди этой толпы были два народных трибуна, Мунаций Планк и Помпей Руф.
Вняв их призывам, плебс поднял мертвое тело и понес его, обнаженное и испачканное грязью, короче, в том виде, в каком оно лежало на ложе, — дабы все могли видеть его раны, — и, повторяем, понес его на ростры, где Планк и Руф, поддерживавшие соперников Милона, начали своими речами подстрекать народ против убийцы.
И тогда ремесленники и рабы, которым Клодий столько раз обещал свободу, подхватили мертвое тело, перенесли его в Гостилиеву курию и сожгли там на погребальном костре, на скорую руку устроенном из скамей и столов, стоявших в судах и сенате.
Костер разожгли тетрадями письмоводителей.
Дул сильный ветер, и от костра загорелась курия; с курии огонь перекинулся на знаменитую Порциеву базилику, неприкосновенность которой, напомним, с риском для собственной жизни защищал Катон.
Курия и базилика сгорели дотла.
Оттуда изуверы ринулись на осаду дома Милона и дома интеррекса.
Поскольку Милон отсутствовал, в отношении него это был всего-навсего акт мести.
Но в отношении Лепида это был акт политический.
Его хотели принудить провести комиции и воспользоваться раздражением народа против Милона, чтобы посредством этого нападения добиться назначения консулами Сципиона и Гипсея.
Однако Лепид не дал себя запугать.
Он закрыл все двери, собрал всех своих слуг, рабов и телохранителей, предоставленных ему как интеррексу, возглавил их и стрелами отогнал осаждающих.
Около дюжины из них остались на поле боя.
Остальные, увидев это, вернулись на Форум, похитили из святилища Либитины консульские фасции и принесли их к жилищам Сципиона и Гипсея, но те не осмелились взять их.
Тогда народ понес фасции к дому Помпея, — который, как всегда, укрывался в своих садах, — приветствуя его громкими криками и величая титулами консула и диктатора.