Накануне отъезда Красс написал Цезарю, чтобы попросить у него обратно своего сына, служившего тогда под его начальством.
Цезарь ответил Крассу, что он не только пришлет ему сына, но и даст тому в качестве сопровождения тысячу отборных конников и отряд галлов, которые, по его заверениям, были лучшими солдатами на свете после римлян, а порой даже превосходили их.
Таков был Цезарь: занятый страшной войной, он ежегодно посылал в Рим по пять или шесть миллионов, чтобы поддерживать там свою популярность, и дал взаймы два легиона Помпею и три тысячи солдат Крассу.
В тот момент, когда Красс вознамерился покинуть Рим, вспыхнул настоящий бунт.
Катон во всеуслышание осуждал войну с Парфией.
— С какой стати, — говорил он, — Рим должен искать ссоры с людьми, которые ни в чем не вредят ему и связаны с ним договором?
Народный трибун Аттей придерживался того же мнения, что и Катон.
Он заявил, что не позволит Крассу уехать.
Увидев эти волнения в Риме, Красс испугался и отправился к Помпею.
Он попросил Помпея проводить его за пределы города и защитить своей популярностью.
Возможно, Помпею, который, наряду с Лукуллом, из всех римских военачальников больше всего имел дело с парфянами, следовало бы отговорить Красса от его замыслов.
Но Помпей понимал, что Цезарь остается в Галлии еще на пять лет.
Он понимал, что Красс пробудет в Месопотамии столько времени, сколько ведомо лишь богам.
Это означало, что сам он останется в Риме единственным из триумвиров.
Следовательно, интерес Помпея состоял в том, чтобы Красс удалился из Рима, как оттуда уже удалился Цезарь.
Оставшись один, он спокойно дожидался бы, пока царская власть или, по крайней мере, диктатура сама свалится ему в руки.
Так что он пошел за Крассом к нему домой.
Улицы, ведущие к Каленским воротам, через которые Крассу предстояло покинуть город, были запружены народом.
Многие из тех, кто там толпился, готовились преградить Крассу путь и осыпать его бранью.
Но впереди Красса шел Помпей.
С присущим ему серьезным выражением лица он подходил к недовольным, мягким голосом заводил с ними разговор, призывал их к спокойствию и от своего имени просил разойтись.
При виде этого человека, осененного столь великой славой и незадолго перед тем перенесшего столь великое горе, самые раздраженные расступались, самые недоброжелательные умолкали.
Перед Помпеем и Крассом открылся проход.
Но посреди этого прохода стоял трибун Аттей.
Аттей и Фавоний были соперниками Катона по части стоицизма — точнее сказать, кинизма, хотя и не по части дарования.
Их называли его обезьянами.
Так вот, Аттей стоял у них на пути.
Он сделал пару шагов навстречу Крассу и, выдвигая возражения против войны, потребовал, чтобы тот отложил свой поход.
Затем, поскольку Красс, ободренный Помпеем, продолжил путь, Аттей дал ликтору приказ задержать его.
Ликтор положил руку на плечо Красса, именем народа задержав его.
Но остальные трибуны поспешили осудить такое насилие со стороны Аттея и позволили Крассу продолжить путь.
Тогда Аттей бросился вперед, добежал до городских ворот, поставил там треножник, полный пылающих углей, и, воскуряя благовония и совершая жертвенные возлияния, обрек Красса подземным богам.
Это событие произвело глубокое впечатление в Риме.
Считалось, что человек, обреченный подземным богам, неизбежно умирал в течение трех лет после подобных заклинаний.
И почти всегда он уводил с собой в могилу неосторожного подстрекателя, призвавшего на помощь себе ужасные адские божества.
Впрочем, Аттей был до такой степени прогневлен, что включил в свое проклятие не только Красса, но и себя самого, всю армию и даже город — священный город Рим!
Красс прошел сквозь дым адских воскурений, сквозь проклятия трибуна и прибыл в Брундизий.
Море еще штормили зимние ветра, но он так спешил навстречу смерти, что не пожелал ждать.
Казалось, железная рука рока толкала его вперед.
Он приготовился к отплытию.
Однако во время плавания несколько его кораблей погибли.
Он собрал остатки своего флота, пристал к берегам Галатии и продолжил путь, следуя по суше.
После двух или трех дневных переходов ему встретился царь Дейотар, занятый в то время строительством нового города.
Позднее мы увидим, как Цицерон будет выступать в защиту этого царя.
Дейотар был уже стар.
Красс приблизился к царю и, намекая на его возраст, сказал ему в шутку:
— О царь! Как случилось, что ты взялся за строительство в двенадцатом часу дня?
Галатский царь посмотрел на Красса, которому было за шестьдесят и который, будучи совершенно лысым, выглядел на все семьдесят.
— Да и ты, о могучий полководец, — сказал он, — сдается мне, не ранним утром вышел воевать с парфянами.
Ничего нельзя было поделать с варваром, который не лез за словом в карман.
Красс продолжил свой путь.
Он подошел к Евфрату, без труда навел через него мост и переправился на другой берег.
Затем он занял несколько городов Месопотамии, которые по доброй воле сдались ему.
Тем не менее один из здешних городов, в котором правил некий Аполлоний, защищался, и его жители убили сотню римских солдат.
Это было первое препятствие, которое Красс встретил на своем пути.
Красс страшно рассвирепел, бросил всю свою армию на эту жалкую крепость, взял ее штурмом, разграбил, продал всех жителей в рабство и по этому случаю позволил своим солдатам провозгласить его императором.
Затем, оставив в захваченных им городах караульные отряды общим числом в семь тысяч пехотинцев и тысячу конников, он ушел на зимние квартиры в Сирию, чтобы дождаться там своего сына, который, напомним, шел к нему из Галлии вместе с подкреплением, посланным Цезарем.
Это была первая ошибка, в которой Красса упрекали все Жомини того времени: по их мнению, он должен был продолжать идти вперед и занять Вавилон и Селевкию — города, враждебные парфянам, — вместо того чтобы, отступив, дать врагу время подготовиться к обороне.
Но у Красса были свои замыслы.
Ведь он затеял не столько славный поход, сколько выгодное дело.
XXXIX
Вначале дело и вправду было выгодным, и ни один нынешний банкир не рассчитал бы все лучше.
Красс обосновался в Сирии и, вместо того чтобы упражнять своих солдат во владении оружием или в гимнастике, учредил там своего рода торговое предприятие, где принялся исчислять доходы с городов и без конца перебирать и взвешивать сокровища богини Иераполя Сирийского, богини, которую никто не знает сегодня и которая уже и в то время была малоизвестна, ибо одни утверждали, что это Венера, другие — что это Юнона, хотя она нисколько не похожа на Венеру, и, наконец, третьи — что это богиня Природа, а это сближало ее с богиней Ma, то есть с Доброй Богиней, историю которой мы рассказали в связи с любовными отношениями Клодия и жены Цезаря.
Во всяком случае, это была очень богатая богиня.
Настолько богатая, что на протяжении всей зимы Красс жил за ее счет.
Одновременно он предписывал разным племенам и княжествам производить наборы солдат, назначая их численность.
Затем, изрядно напугав всех этим налогом людьми, он выслушивал жалобы жителей, позволял себе смягчиться и заменял налог людьми денежным налогом.
Все это обогащало Красса, но одновременно приводило к тому, что худая слава, которую он имел в Риме, распространялась по Сирии и соседним провинциям.
Здесь к нему присоединился его сын.
Молодой человек прибыл, гордый наградой за мужество, завоеванной им в Галлии и пожалованной ему Цезарем, подлинным императором, и привел с собой обещанные три тысячи человек.
Особенно хороша была галльская когорта.
По-видимому, Красс дал богине Иераполя какой-то обет, ибо, как только молодой Красс прибыл, отец повел его в ее храм.
Однако на выходе из храма отца и сына ожидало дурное предзнаменование.
Переступая через порог, молодой человек поскользнулся и упал, и старик, шедший следом, тоже поскользнулся и упал на него.
То же самое случилось с Цезарем, когда он ступил на африканскую землю, но Цезарь тогда вышел из положения, произнеся как нельзя кстати слова, которые теперь все знают и которые, вероятно, обезоружили богов: «О, теперь ты в моих руках, Африка!»
В то время как Красс уже стягивал свои войска, снимая их с зимних квартир, к нему явились послы от парфянского аршака.
С тех пор как Аршак I основал монархию, все цари Парфии именовались аршаками.
Это вводит в заблуждение римских историков, которые принимают за имя общий титул, обозначавший царей.
Точно так же они переводят титул brenn, дававшийся вождям галлов, как имя Бренн, a Irmin Saule, столп Ирмина, или Германа, как Ирминсуль.
Царствующего в то время аршака звали Ород II.
Послам было поручено передать Крассу всего лишь несколько слов:
— Если твое войско послано римским народом, то война будет непримиримой, жестокой и беспощадной! Если же, как говорят, ты пришел сюда не по воле отечества, а для того, чтобы удовлетворить собственную алчность, царь проявит сдержанность: он сжалится над Крассом и позволит его солдатам свободно выйти из городов, в которых они находятся скорее под стражей, нежели на сторожевой службе.
Красс, считавший себя победителем, был крайне удивлен тем, что с ним разговаривают, как с побежденным.
И потому, рассмеявшись, он сказал:
— Хорошо, передайте вашему царю, что свой ответ я дам ему в Селевкии.
— В Селевкии? — повторил самый старый из послов, которого звали Вагиз.
А затем, показав ему на обращенную вверх ладонь, добавил:
— Скорее тут вырастут волосы, чем ты будешь в Селевкии!
И, не обменявшись с ним более ни словом, послы удалились и отправились сказать царю Ороду, что следует готовиться к войне.
Стоило послам оказаться на расстоянии трех дневных переходов от лагеря Красса, как туда явилось несколько римских солдат, насилу вырвавшихся из городов, где они стояли гарнизоном, и чудом добравшихся до своего военачальника.