Затем он направился в сторону римлян и, приблизившись к ним на расстояние слышимости человеческого голоса, обратился к ним с такими словами:
— Римляне, война окончена; наш царь гневался за нее только на вашего военачальника, ибо не вы, а ваш военачальник хотел этой войны. Так что вы можете спускаться к нам, ничего не опасаясь; те, кто спустится, сохранят свою жизнь.
Часть армии снова поверила словам этого человека и сдалась.
Другая часть осталась там, где была, и с наступлением ночи, не имея больше командира, рассеялась по горам.
Рассеявшись, эти люди имели больше шансов на спасение.
Из них полторы или две тысячи сумели добраться до границы; из тех же, кто сдался, больше не видели ни одного.
Их всех перерезали парфяне.
«Говорят, — пишет Плутарх, — что погибло здесь двадцать тысяч, а десять тысяч взяли пленными».[89]
Но так как пленников никто больше не видел, их можно включить в число убитых.
Ну а теперь перейдем к эпилогу этой ужасающей трагедии, на которой мы задержались, наверное, чересчур долго, не считая возможным пройти мимо ее драматической и, главное, философской стороны.
Пока все эти события происходили в Месопотамии, в нескольких лигах от Карр, царь Ород заключил мир с армянским царем Артаваздом.
Одним из условий этого мира был брак сестры Артавазда с Пакором, сыном Орода.
Так что пока в Месопотамии убивали римлян и галлов, в столице Армении царило праздничное настроение.
Торжества, устроенные по поводу свадьбы парфянского царевича и армянской царевны, состояли главным образом в сценических представлениях старинных греческих пьес, ибо Ород, хотя и был варваром, говорил немного по-латыни и очень хорошо — по-гречески, в то время как Артавазд был не только царем, но и драматургом: как царь, он создавал историю, а как драматург — трагедии.
Так вот, однажды вечером, в тот момент, когда пиршественные столы были уже убраны и трагический актер Ясон из карийского города Траллы исполнял, к великому удовольствию зрителей, роль Агавы в «Вакханках» Еврипида, в двери дворца постучали.
Артавазд приказал выяснить, кто стучал.
Один из придворных вышел и через минуту вернулся со словами, что это прибыл парфянский воевода по имени Силлак, который принес царю Ороду хорошие новости из Месопотамии. Царь Ород знал Силлака как одного из приближенных Сурены.
Кроме того, Силлак был одним из вельмож его державы.
С согласия царя Артавазда он приказал ввести Силлака.
Силлак начал с того, что простерся ниц перед Ородом; затем, поднимаясь, он распустил полу своего плаща, и оттуда к ногам царя выкатились голова и рука Красса.
Ород сразу все понял без объяснений.
Парфяне, присутствовавшие на пиршестве, огласили зал рукоплесканиями и радостными криками.
Царь усадил Силлака рядом с собой.
Тем временем актер Ясон, исполнявший, как мы уже говорили, роль Агавы, дошел до сцены Кадма и Агавы, где Агава держит в руках голову Пенфея, которую она в своем безумии принимает за голову льва; так вот, повторяем, актер Ясон передал голову Пенфея одному из персонажей хора и, взяв голову Красса, вскричал, словно продолжая играть роль Агавы, но показывая зрителям голову Красса вместо головы Пенфея:
Я с гор несу в чертог
Украсивший мой тирс
Трофей удачливой охоты…
Как видишь, без тенет
Я молодого льва поймала.[90]
Прозвучавшие столь кстати слова были встречены бешеными рукоплесканиями.
Затем, в тот момент, когда он продолжал свой диалог с хором и хор вопрошал:
Но кто нанес ему удар смертельный?[91]
Эксатр ринулся к Ясону и, вырвав голову из его рук, воскликнул:
— Я! Я! — словно повторяя стих Еврипида:
Мне эта честь принадлежит![92]
И действительно, как мы помним, это он убил Красса и, убив его, отрубил ему голову и руку.
Этот неожиданный эпизод завершил праздник, странный праздник, где боролись друг с другом цивилизация и варварство, трагедия вымышленная и трагедия подлинная.
Ород повелел дать каждому из двух действующих лиц по таланту: один талант Ясону и один талант Эксатру.
Вот так завершилось это грандиозное и безумное предприятие Красса и так был разрушен, вследствие смерти одного из его членов, первый триумвират.
Если вы хотите узнать, что сталось с другими актерами этой пьесы, мы расскажем это в двух словах.
Сурена был убит по приказу Орода.
После победы над Крассом он в каком-то смысле сделался выше царя.
Ород повалил его, словно дуб, дающий слишком много тени.
Пакор, его сын, только что женившийся на сестре Артавазда и видевший, какую роль сыграли на пиршестве в честь его свадьбы голова и рука Красса, был побежден в большом сражении, которое он дал римлянам, и убит в нем.
Ород заболел водянкой; болезнь была смертельна, но Фраат, его второй сын, полагая, что отец умирает недостаточно быстро, отравил его.
Но, по словам Плутарха, случилось так, что этот яд оказался неизвестным доселе лекарством от недуга, которым страдал Ород:
«Болезнь восприняла и впитала яд в себя, и они изгнали друг друга из тела царя. Вследствие чего, — добавляет Плутарх, — Ороду стало легче, и тогда Фраат избрал более короткий путь: он удавил своего отца».[93]
XLVII
Вернемся, однако, к Катону и Помпею, а затем бросим взгляд на Галлию и посмотрим, что делает Цезарь.
Катон по-прежнему слывет человеком со странностями, имеющим право делать все что угодно, но при всем том никак не может добиться должности консула.
Мы уже говорили, что Катон выставил свою кандидатуру и потерпел поражение.
Но просто сказать это совершенно недостаточно; когда речь идет о человеке такой значимости, как Катон, нужно еще сказать, каким образом он потерпел поражение.
Вспомним, что Катон предсказывал Помпею в отношении Цезаря.
Цезарь, следует признать, делал пророчества Катона вполне обоснованными.
Он был единственным, кто обретал величие в эти бедственные дни.
Благодаря какому-то неслыханному везению он вовремя сбежал от мелких войн на Форуме, вот уже шесть лет умалявших Помпея; он сбежал от них, чтобы вести настоящую большую войну.
В войне вообще есть нечто значительное и подлинное, что поднимает людей на всю высоту, какой они способны достичь.
Кем был Цезарь на Форуме?
Трибуном, уступавшим в популярности Клодию, в энергичности — Катилине, в незапятнанности — Гракхам.
Оказавшись в армии, Цезарь начал соперничать с Помпеем и, соперничая с Помпеем, стал превосходить всех остальных.
При этом к волшебным чарам славы, самым ослепляющим из всех чар, добавлялись глубокая житейская сметка и вечный тайный подкуп, служившие двумя важнейшими средствами Цезаря в его борьбе.
Катон видел не столько победы, которые Цезарь одерживал в Галлии, сколько страшащий его путь, который тот прокладывал себе в Риме.
У Катона была лишь одна возможность остановить это продвижение, ведущее к уничтожению Республики: добиться должности консула; став консулом в Риме, он сможет противостоять Цезарю, полководцу в Галлии.
Он выставил свою кандидатуру.
Но перед тем он убедил сенат принять постановление о том, чтобы соискатели сами ходатайствовали перед народом и никто другой не мог набирать для них голоса избирателей.
Это был довольно плохой способ добиться успеха.
Катон сам по себе был посредственным ходатаем.
«С другой стороны, народ, — простодушно говорит Плутарх, — был недоволен тем, что его лишают заработка».[94]
Так что Катон, добиваясь должности на манер шекспировского Кориолана, провалил собственную кандидатуру.
Как правило, когда кто-либо терпел подобную неудачу, он затворялся на несколько дней у себя дома и проводил эти дни в кругу семьи и друзей, пребывая в печали и скорби.
Однако Катон поступил совершенно иначе.
Отнеся свой провал за счет продажности римлян и считая себя достойнее своего времени, он увидел в этом провале лишь еще один знак почтения, оказанный ему его согражданами.
Так что в тот же день он умастился маслом и отправился играть в мяч на Марсово поле; затем, после обеда, он, по своему обыкновению, спустился босой и без туники на Форум и до самой ночи прогуливался там со своими друзьями.
Народ ходил следом за Катоном, рукоплескал Катону, но не выбрал его консулом.
Таким своим поведением Катон заслужил порицание со стороны Цицерона, придерживавшегося в политике золотой середины.
— Ты хотел стать консулом или нет? — спросил его Цицерон.
— Да, хотел, — ответил Катон, — но для блага Республики, а не для того, чтобы удовлетворить собственное честолюбие.
— Тогда, если ты печешься о благе Республики, — сказал Цицерон, — тебе тем более следовало принести в жертву Республике свою непреклонность.
Катон покачал головой; он был из тех, кто считает, что они всегда правы.
У Катона, как мы уже говорили, был ревностный приверженец по имени Фавоний.
Этот человек был при Катоне тем, кем был Аполлодор Фалерский при Сократе.
В Риме его называли обезьяной Катона.
И вот он, Фавоний, выставил свою кандидатуру на должность эдила.
На выборах он провалился.
Его поддерживал Катон.
Катон не приносил удачи, но Катон был упрям.
Он заставил отдать ему таблички, на которых были записаны голоса избирателей, показал, что все эти записи сделаны одной и той же рукой, обратился с жалобой к трибунам и добился признания выборов недействительными.