Они смеялись над этими обещаниями, называли его веселым малым и аплодировали его остроумию.
Наконец, из Милета прибыли деньги.
Пираты, верные своему слову, отпустили Цезаря, который с лодки, отвозившей его в гавань, крикнул им напоследок:
— Вы помните, что я обещал вам всех вас распять?
— Да! Да! — кричали в ответ пираты.
И раскаты их хохота провожали его до самого берега.
Цезарь был человеком слова.
Едва ступив на берег, он снарядил корабли, бросился вдогонку за судном, захватившим его в плен, в свой черед захватил его и разделил добычу на две части: одну из денег, другую из людей; деньги он взял себе, людей заключил в тюрьму в Пергаме, а сам после этого отправился к Юнию, наместнику Азии, ни в коем случае не желавшему лишаться своих привилегий претора, и потребовал от него наказать пиратов.
Но тот, увидев огромное количество денег, отнятых у пиратов, заявил, что подобное дело заслуживает неспешного разбирательства.
На старой доброй латыни это означало, что претор Юний хочет дать сотоварищам пиратов время удвоить эту сумму, а когда она будет удвоена, вернуть пленникам свободу.
Однако это совершенно не устраивало Цезаря.
Продажность претора лишала его возможности сдержать свое слово.
Так что он вернулся в Пергам, заставил выдать ему пленников, после чего его собственные матросы, действуя по его приказу и в его присутствии, пригвоздили их всех к крестам.
Когда он произвел эту казнь, ему не было еще и двадцати лет.
Примерно через год Цезарь вернулся в Рим.
На Родосе он учился вместе с Цицероном, но не у Молона, который к этому времени умер, а у Аполлония, его сына.
Но, ощутив вскоре, что изучение красноречия плохо сочетается со снедавшей его жаждой деятельности, он отправился в Азию, где набрал за свой собственный счет войска, изгнал из этой провинции вторгшегося туда военачальника царя Митридата и удержал в рамках долга всех колеблющихся и ненадежных.
Затем он вновь появился на Форуме.
Его приключение с пиратами наделало шуму; его экспедиция в Азию тоже не осталась без огласки: он был тем, кого в наши дни англичане назвали бы эксцентричным человеком, а французы — героем романа.
Все в нем, вплоть до ходивших про него и Никомеда слухов, которые веселили мужчин, вызывало любопытство у женщин.
Если женщины берут на себя заботу об известности мужчины, его репутацию можно считать обеспеченной.
Молодой, красивый, благородный, щедрый, Цезарь очень скоро вошел в моду.
Он принялся одновременно за дела сердечные и дела государственные, за любовь и политику.
Именно к этому времени следует отнести высказывание Цицерона:
— Он, этот честолюбец?! Этот красавчик, который почесывает голову лишь одним пальцем, чтобы не нарушить прическу? Нет, я не думаю, чтобы он когда-нибудь подвергнет Республику опасности.
Тем временем Цезарь добился назначения его военным трибуном, одержав победу над своим соперником Гаем Помпилием.
На этом посту он возобновил борьбу против Суллы.
Сулла сильно урезал власть трибунов.
Воспользовавшись законом Плавтия, Цезарь призвал обратно в Рим своего шурина Луция Цинну и других сторонников упоминавшегося выше Лепида, которые после его смерти укрылись у Сертория.
Позднее мы займемся этим отважным полководцем, который, вопреки всем обыкновениям, сохранил верность Марию, положившему начало его карьере.
А пока вернемся к Цезарю.
Цезарь продолжал свой путь: элегантный, щедрый, страстный с женщинами, учтивый на улице, здоровавшийся со всеми, пожимавший, как мы уже говорили, своей белой рукой самые грубые руки и время от времени, когда эти его якшания с простым народом вызывали удивление, ронявший такие слова:
— Но разве я не племянник Мария прежде всего?
Да, но где Цезарь брал деньги, которые он столь щедро расточал?
Это была тайна; но всякая тайна возбуждает любопытство, а когда таинственный человек к тому же и привлекателен внешне, его популярность лишь возрастает за счет тайны.
Короче говоря, в двадцать один год Цезарь держал лучший открытый стол во всем Риме; кошелек, подвешенный к тому незатянутому поясу, за который его упрекал Сулла, был всегда полон золота, и какое было дело тем, кто это золото оттуда тянул, до того, откуда оно бралось!
Впрочем, его дебет и кредит почти в ажуре.
Перед его вступлением в должность трибуна все уже знали, что его долги составляют тысячу триста талантов; читай: семь миллионов семьсот пятьдесят тысяч франков нашими деньгами.
— Ладно, — говорили его враги, — не чините ему препятствий: банкротство само расправится с этим безумцем.
— Не чините мне препятствий, — говорил Цезарь, — и первый же государственный переворот спишет все мои долги.
После трибуната он был облечен должностью квестора.
Именно во время пребывания в этой должности, потеряв Юлию, свою тетку, и Корнелию, свою жену, он произнес над телами той и другой надгробные речи.
Мы уже отмечали, что как раз в речи на погребении своей тетки, восхваляя их общее происхождение, он сказал такие слова:
— Мы ведем свой род, с одной стороны, от Анка Марция, одного из первых царей Рима, а с другой стороны, от богини Венеры; стало быть, в моем роду коренятся святость царей, властвующих над людьми, и величие богов, властвующих над царями.
Речь произвела большое впечатление.
«Цезарь, — говорит Плутарх, — стал бы первым оратором своего времени, если бы не предпочел стать первым его полководцем».[7]
Представившийся в связи с этим случай дал Цезарю возможность оценить свое нарождающееся влияние.
V
В Риме существовал старинный обычай произносить поминальные речи над усопшими пожилыми женщинами, а тетка Цезаря пребывала как раз в таком возрасте, поскольку ей было более шестидесяти лет; но поминальных речей никогда не произносили над гробом молодых женщин. А жене Цезаря, которой он посвятил надгробное слово, едва исполнилось двадцать лет.
И потому, когда он начал свою похвальную речь над телом Корнелии, в адрес оратора стали раздаваться возмущенные выкрики; однако толпившийся вокруг народ принудил протестующих умолкнуть, и Цезарь смог продолжать под одобрительные возгласы толпы.
Его возвращение в свой дом, находившийся в квартале Субура, стало подлинным триумфом.
Для этого праздного и скучающего народа Цезарь только что придумал новое развлечение: надгробные речи над молодыми покойницами.
Триумф Цезаря подтолкнул к мысли отослать его куда-нибудь подальше; стало понятно, что человек, с такой ловкостью манипулирующий народом, может стать опасным.
Он получил назначение в Дальнюю Испанию и имел поручение провести собрания римских купцов, обосновавшихся в этой провинции; однако он сделал остановку в Гадесе.
Там, увидев в храме Геракла статую Александра Македонского, он подошел к ней и долго смотрел на нее, застыв в неподвижности и молчании.
В эту минуту один из друзей Цезаря заметил, что из глаз его льются крупные слезы.
— Что с тобой, Цезарь? — спросил его этот друг. — Почему ты плачешь?
— Я плачу при мысли о том, — ответил Цезарь, — что в моем возрасте Александр уже покорил бо́льшую часть мира.
В ту же ночь он увидел сон.
Древние питали к снам большое уважение.
Сны, по их представлениям, бывали двух видов: одни вылетали из чертогов богини Ночи через дверь из слоновой кости, и это были несбыточные сны, которым не следовало придавать никакого значения; другие вылетали через дверь из рога, и это были вещие сны, которые посылали боги.
Как все великие люди, как Александр Македонский, как Наполеон, Цезарь был суеверен.
Вот, впрочем, каков был его сон: ему снилось, будто он насилует собственную мать.
Он велел привести к нему толкователей снов — обычно ими были халдеи — и спросил у них, что означает этот сон.
Они ответили:
— Этот сон, Цезарь, означает, что рано или поздно тебе будет принадлежать власть над всем миром, ибо эта мать, которой ты насильно овладел и которая, следовательно, покорилась тебе, суть не что иное, как земля, наша общая родительница, повелителем которой тебе суждено стать.
Не это ли толкование подтолкнуло Цезаря к решению вернуться в Рим?
Возможно.
Во всяком случае, он покинул Испанию раньше назначенного срока и по пути застал латинские колонии в разгаре бунта: они домогались для себя гражданских прав.
Какое-то время он колебался, не встать ли ему во главе этих колоний, настолько его снедало желание хоть какой-нибудь славы, но легионы, готовые отправиться в Киликию, стояли под стенами Рима; момент был неблагоприятный, и потому он вернулся без всякого шума.
Однако мимоходом он даровал колониям свое имя, и с того времени они знали, что в какой-нибудь нужный момент, в какой-нибудь благоприятный час все недовольные смогут объединиться вокруг Цезаря.
С тех пор имя Цезаря обрело синоним: оно означало оппозицию.
На следующий день стало известно, что он вернулся и вступил в избирательную борьбу, намереваясь стать эдилом.
В ожидании этого он добился назначения смотрителем Аппиевой дороги.
Для него это был способ с пользой потратить свои деньги, а вернее, деньги других на глазах у всего Рима.
Виа Аппиа была одной из крупнейших римских артерий, связывавших Город с морем; по пути она заходила в Неаполь, а оттуда тянулась через Калабрию до самого Брундизия.
Но она же служила кладбищем и местом для прогулок.
Богатые граждане, владевшие домами вдоль этой дороги, завещали хоронить их прямо у порога, на откосах мостовой.
Вокруг их могил сажали деревья, к могилам прислоняли скамейки, стулья, кресла, и по вечерам, когда в воздухе уже ощущались первые дуновения ночного ветерка и становилось легче дышать, люди садились под прохладной сенью деревьев, вдыхали свежесть сумерек и глядели на щеголей, которые проезжали мимо верхом на лошадях, на куртизанок, которых несли в дорожных носилках, на матрон, которые ехали в повозках, и бедняков и рабов, которые шли пешком.