Подымайся ж, Клеон, на борьбу выходи,
Строй мне козни свои, клеветою грози!
Справедливость и правда — союзники мне.[111]
И вот он, распростившись с прекрасным, направляется в Брундизий. Домиций же, услыхав об этом, и те, кто был вместе с ним, говорят, сдались. О злосчастное дело! Поэтому скорбь не дает мне писать тебе дальше. Жду твоего письма».[112]
Как видите, Помпей отыскался: он бежит в сторону Брундизия.
О! Вот он уже в Брундизии, то есть в самой крайней точке Италии.
Смотрите, он пишет оттуда Цицерону:
«Проконсул Гней Великий шлет привет императору Марку Цицерону!
Если ты здравствуешь, хорошо. Твое письмо я прочел с удовлетворением, ибо узнал твою былую доблесть также в деле общего спасения. К тому войску, которое было у меня в Апулии, консулы прибыли. Настоятельно советую тебе, во имя твоей исключительной и постоянной преданности государству, приехать ко мне, чтобы мы совместными решениями оказали помощь и поддержку пораженному государству. Полагаю, что тебе следует поехать по Аппиевой дороге и быстро прибыть в Брундизий».[113]
И он продолжает называть себя Гнеем Великим!
Я говорил вам, дорогие читатели, что Помпея сильно преувеличивают.
Само собой разумеется, Цицерон был не единственным, кто думал и говорил, что Помпей глупец и трус.
Помпей трус! Какое странное сочетание слов!
Но что поделаешь? Я взялся изображать вам великих людей в домашнем халате, а с великими людьми дело обстоит точно так же, как с рагу из зайца.
Чтобы создать образ великого человека, прежде всего нужен великий человек.
Посмотрим дальше; на сей раз Цицерону пишет Целий:
«Видел ли ты когда-нибудь более негодного человека, чем твой Гней Помпей, который, будучи таким бездельником, вызвал такое замешательство? Но читал или слыхал ты о ком-нибудь, кто был бы горячее Цезаря во время военных действий и умереннее его же в победе? Ну, что? Разве наши солдаты, которые в суровейшей и холоднейшей местности, жесточайшей зимой закончили войну прогуливаясь, по-твоему, воспитаны на яблоках с красными щечками? — "К чему, — скажешь ты, — все эти прославления?". — Но если бы ты знал, как я встревожен, то над этим моим прославлением, которое ко мне совсем не относится, ты бы посмеялся. Изложить это тебе я могу только при встрече, и надеюсь, что это скоро произойдет; ибо он решил вызвать меня под Рим, как только вытеснит Помпея из Италии, что, полагаю, уже завершено, разве только Помпей предпочел быть осажденным в Брундизии…
Цицерону-сыну шлю привет!»[114]
Со своей стороны, Цезарь снова пишет Цицерону. Откуда? Письмо не датировано. Да знает ли и сам Цезарь, где он находится? Он продвигается вперед так же быстро, как Помпей бежит.
«Император Цезарь шлет привет императору Цицерону!
Хотя я лишь видел нашего Фурния и не мог ни поговорить с ним, ни выслушать его, как мне хотелось, ибо я торопился и был в пути, уже послав вперед легионы, тем не менее я не мог упустить случая написать тебе и послать его и выразить тебе свою благодарность, хотя я и часто это делал и, мне кажется, буду делать чаще: такие услуги оказываешь ты мне. Так как я уверен, что вскоре прибуду под Рим, прежде всего прошу тебя дать мне возможность видеть тебя там, чтобы я мог воспользоваться твоим советом, влиянием, достоинством, помощью во всем.
Возвращусь к сказанному выше: прости мою торопливость и краткость письма. Остальное узнаешь от Фурния».[115]
Итак, Цицерон нужен всем. Помпей тянет его в сторону Брундизия, Цезарь зовет его в Рим.
Кого же он послушает?
О, если б у него достало смелости, он тут же порвал бы с Помпеем и помчался к Цезарю!
— О, если б я не был связан обещанием! — говорит он. — Но у меня такие обязательства перед Помпеем, что я не могу допустить даже тени неблагодарности.
И он отвечает Цезарю:
«Император Цицерон шлет привет императору Цезарю!
Как только я прочитал твое письмо, которое я получил от нашего Фурния и в котором ты мне предлагал быть близ Рима, я менее удивился тому, что ты хочешь использовать "мой совет и достоинство"; что касается "влияния" и "помощи", то я сам спрашивал себя, что ты имеешь в виду; однако надежда приводила меня к такому заключению: я полагал, что ты, по своей удивительной и исключительной мудрости, хочешь, чтобы речь шла о покое, о мире, о согласии между гражданами, и находил, что и моя природа и моя личность являются достаточно подходящими для этой цели.
Если это так и если тебя касается какая-либо забота об охране нашего Помпея и примирении его с тобой и государством, то для этого дела ты, конечно, не найдешь никого более подходящего, нежели я, который всегда и для него и для сената, как только смог, был сторонником мира, а после того, как взялись за оружие, не пристал ни к одной воюющей стороне и признал, что этой войной оскорбляют тебя, на чей почет, оказанный благосклонностью римского народа, посягают недруги и недоброжелатели. Но как в то время я не только сам способствовал твоему достоинству, но также побуждал других помогать тебе, так теперь достоинство Помпея меня чрезвычайно волнует. Ведь несколько лет назад я избрал вас двоих, чтобы особенно почитать и быть вам лучшим другом, каким я и являюсь.
Поэтому прошу или, лучше, молю и заклинаю тебя всеми мольбами уделять среди твоих величайших забот немного времени также помышлению о том, как я, честный муж, благодарный, наконец, верный долгу, мог бы, по твоей милости, быть верным воспоминанию о величайшем благодеянии. Если бы это было важно только лично для меня, то я все-таки надеялся бы испросить это у тебя; но, по-моему, и для твоей чести и для государства важно, чтобы я был сохранен как друг мира и каждого из вас и как наиболее способный поддержать, благодаря тебе, согласие между вами и согласие между гражданами. Хотя я раньше и поблагодарил тебя за Лентула, так как ты спас того, кто спас меня, тем не менее, прочитав его письмо, которое он прислал мне с выражением глубокой признательности тебе за твое благородство и милость, я признал себя спасенным тобой так же, как он. Если ты понимаешь, что я тебе за него благодарен, постарайся, заклинаю, чтобы я мог быть благодарен также за Помпея».[116]
Так что, как видите, Цицерон исполнен добрых намерений.
Но все это ни к чему не приведет.
— Приезжай как посредник, — говорит Цезарь.
— Будут ли у меня развязаны руки? — спрашивает Цицерон.
— Я не собираюсь диктовать тебе твои действия, — отвечает Цезарь.
— Предупреждаю тебя, что если я приеду в Рим, — настаивает Цицерон, — то буду склонять сенат помешать тебе отправиться в Испанию и перенести войну в Грецию. Кроме того, я предупреждаю тебя, что всякий раз буду выступать в пользу Помпея.
— Тогда не приезжай, — откликается Цезарь.
И Цицерон действительно остается в Формиях — по крайней мере, до нового распоряжения.
LVII
Но, находясь в Формиях, Цицерон испытывает сильную тревогу, ибо получает записку от Бальба.
Не кажется ли вам, что это некая античная Фронда, причем куда более серьезная, нежели та, что была в XVII веке, со всеми ее утренними записочками.
Вот только послания здесь не от г-на де Ларошфуко и кардинала де Реца, а от Помпея и Цезаря.
Итак, Цицерон получает следующую записку:
«Бальб шлет привет императору Цицерону!
Цезарь прислал нам очень краткое письмо, копию которого я прилагаю. По краткости письма ты можешь понять, что он очень занят, раз он о столь важном деле написал столь кратко. Если будет еще что-либо новое, немедленно напишу тебе.
"Цезарь шлет привет Оппию и Корнелию!
В седьмой день до мартовских ид я прибыл в Брундизий, расположил лагерь у стены. Помпей в Брундизии; он прислал ко мне Нумерия Магия насчет мира. Я ответил, что нашел нужным. Я хотел, чтобы вы немедленно узнали это. Когда у меня появится надежда, что я приду к какому-нибудь соглашению, немедленно вас извещу".
Как я теперь, мой Цицерон, после того как у меня снова появилась надежда на мир, по-твоему, тревожусь, как бы что-нибудь не помешало соглашению между ними? Ибо я его желаю — это я могу делать отсутствуя. Если б я был вместе, пожалуй, могло бы показаться, что я чем-то полезен. Теперь же терзаюсь ожиданием».[117]
Такова подоплека событий; перейдем теперь к их внешней стороне.
Цезарь совершил поход со своей обычной скоростью.
Захватив Корфиний, нынешний Сан Пелино, который многие историки ошибочно принимают за Корфу (Керкиру), и успокоив Домиция и Лентула Спинтера в отношении их жизни, которая, как они считали, подвергалась смертельной опасности, он двинулся вдоль берега Адриатического моря.
Цезарь, воевавший с галлами, имел лишь те суда, на каких он плавал к берегам Англии, и у него не было времени провести их через Гадесский пролив и пригнать в Адриатику.
Так что, повторяем, Цезарь двинулся вдоль берега Адриатического моря и подошел к Брундизию.
Вперед себя он отправил Нумерия Магия, захваченного им по дороге начальника мастеровых в войске Помпея.
Магий, посланный к своему начальнику, имел поручение сказать Помпею:
«Цезарь идет сюда: он говорит, что в интересах Республики вам необходимо встретиться, но наедине, без свидетелей; на удалении друг от друга и через посредника ничего уладить нельзя».