Именно на эту встречу, о которой он просил, и намекал Цезарь, когда писал Бальбу: «Он прислал ко мне Нумерия Магия насчет мира».
Цезарь располагал шестью легионами, два из которых были целиком сформированы уже во время похода; шесть легионов — это примерно сорок тысяч человек.
Как видим, его первоначальные пять тысяч пехотинцев и триста конников обратились в снежный ком.
Покидая Эльбу, Наполеон, в свой черед, увозит с собой пятьсот солдат, то есть десятую часть того, чем вначале располагал Цезарь; новоявленные Лентулы тоже называют его разбойником, и в итоге он приходит в Тюильри с целой армией!
И тогда начинается осада, одна из тех грандиозных осад, какие умел устраивать Цезарь.
Нечто вроде осады Ла-Рошели, предпринятой в 1628 году кардиналом Ришелье.
Послушайте, как это происходило.
Цезарь решает блокировать гавань Брундизия.
В самом узком месте у входа в нее он начинает возводить дамбу, однако большая глубина вод мешает продолжить строительство.
Тогда он приказывает соорудить плоты длиной в тридцать футов, и этими плотами, которые привязывают к уже начатым каменным сооружениям, запирает гавань.
Чтобы их не трясло ударами волн, он закрепляет их по четырем углам якорями.
Затем, чтобы защитить эти плоты, он велит построить второй ряд таких же, подобный первому.
Плоты покрывают землей и фашинами, чтобы по ним было удобнее ходить.
Их оснащают брустверами и плетеной оградой по бокам и спереди.
Наконец, на них воздвигают двухэтажные боевые башни, чтобы защищать все сооружение от нападений неприятельских кораблей и от огня.
В противовес всему этому Помпей пускает в ход большие грузовые суда, захваченные им в гавани.
Он строит на них трехэтажные боевые башни, которые оснащают осадными орудиями и разного рода метательными снарядами.
Затем эти снаряды обрушивают на плоты, чтобы разрушить их.
Так что гиганты сражаются врукопашную, и сражение это повторяется каждый день.
Тем не менее Цезарь до самого конца придерживается своих правил, все еще рассчитывая на мирные переговоры.
Он посылает к Помпею одного из своих легатов, Каниния Ребила.
Ребилу поручено попросить от имени Цезаря встречи с Помпеем.
Цезарь дает слово, что во время встречи Помпею будут оказаны все полагающиеся ему почести.
Помпей отвечает, что он ничего не может делать в отсутствие консулов.
И в самом деле, консулы находятся в Диррахии.
Это была всего лишь отговорка, что прекрасно понимает Цезарь.
Он продолжает осаду.
По прошествии девяти дней корабли, которые перевезли консулов и часть армии в Диррахий, возвращаются в Брундизий, причем, разумеется, без армии и без консулов.
Они прибывают за Помпеем и его двадцатью когортами.
С приходом кораблей Помпей начинает готовиться к отъезду.
Он приказывает заложить городские ворота, перегородить подходы к площадям и перекресткам, вырыть поперек улиц глубокие рвы и оснастить дно этих рвов заостренными кольями; затем все это прикрывают плетеными настилами и присыпают сверху землей и песком: это ловушки, куда должны угодить солдаты Цезаря.
Затем, под покровом тьмы, расставив предварительно вдоль крепостных стен лучников, он бесшумно погружает своих солдат на корабли, оставляя пустыми несколько гребных лодок, которым предстояло в итоге забрать лучников, в полночь снимается с якоря, прокладывает себе проход и уходит, потеряв лишь два груженных солдатами корабля, которые застряли у дамбы.
Но стоит Помпею и его солдатам покинуть гавань, стоит лучникам, охранявшим стены, в свой черед погрузиться на лодки, как с крыш своих домов жители Брундизия громкими криками призывают Цезаря и подают его солдатам знак входить в город.
Цезарю становится все понятно, он бросается к воротам, которые горожане ломают изнутри, в то время как его солдаты высаживают их снаружи.
Он уже намеревается ринуться по улицам вдогонку за Помпеем, но жители предупреждают его об устроенных там ловушках.
Тогда он делает большой крюк, огибая весь город, добирается до дамбы, обнаруживает, что гавань пуста, и видит вдали море, усеянное стремительно удаляющимися кораблями.
То был шестидесятый день с тех пор, как он перешел Рубикон.
Какую-то минуту он пребывает в задумчивости. Пускаться ли ему в погоню за Помпеем?
Но это невозможно.
У Цезаря нет ни одного корабля.
К тому же сила Помпея не здесь: сила Помпея в Испании, где находятся его лучшие войска. Испания — это цитадель Помпея.
И тогда Цезарь произносит одну из тех коротких фраз, на которые способны лишь гениальные люди и которые обрисовывают все положение:
— Мы пойдем и сразимся с войском без полководца, а затем вернемся и сразимся с полководцем без войска.
Через несколько дней после того, как Цезарь вступил в Брундизий, Цицерон получил следующее письмо:
«Маций и Требаций шлют привет императору Цицерону!
Выехав из Капуи, мы услыхали в пути, что в шестнадцатый день до апрельских календ Помпей оставил Брундизий со всеми войсками, какие у него были; Цезарь на следующий день вошел в город, произнес речь на народной сходке, затем поспешил в Рим; он хочет до календ быть близ Рима, затем отправиться в Испанию. Нам показалось не лишним, раз мы с достоверностью знали о прибытии Цезаря, отослать к тебе твоих рабов, чтобы ты знал об этом возможно скорее…
После того как это письмо было написано, нас известили, что в восьмой день до апрельских календ Цезарь остановится в Беневенте, в седьмой день — в Капуе, в шестой день — в Синуэссе. Считаем это достоверным».[118]
Цезарь действительно проследовал указанным путем и вступил в Рим.
В Риме все было спокойно; настолько спокойно, по словам Цицерона, что порядочные люди снова стали отдавать деньги в рост.
Веское доказательство спокойствия, ничего не скажешь!
Подобно тому, как Наполеон пересек всю Францию от Канн до Парижа без единого выстрела, Цезарь пересек всю Италию, от Равенны до Брундизия и от Брундизия до Рима, не пролив ни капли крови.
Сравните теперь его вступление в Рим со вступлениями туда Мария и Суллы.
С этого часа для Цезаря начинается новая эпоха.
Эпоха, только что столь несчастливо завершившаяся для Помпея; эпоха, в которой люди показывают истинную меру своего величия.
Эпоха диктатуры!
LVIII
Первое, о чем позаботился Цезарь по прибытии в Рим, — это дать сенату приказ собраться.
Сенат собрался.
Цезарь явился туда не так, как Людовик XIV в Парламент — с хлыстом в руке, а исполненным спокойствия, без смирения, но и без надменности.
Он расквартировал свои войска в окрестностях Рима и вступил в него почти в одиночестве.
Так что повадок диктатора у него не было.
Однако и просителем он не выглядел.
У него был вид человека, уверенного в своем праве.
В нравственном отношении он совершил свое 18 брюмера.
Он разъяснил сенаторам, что никогда не стремился ни к какой должности, доступ к которой не был бы открыт для любого римского гражданина;
что он выждал время, предписанное законами, чтобы вновь домогаться должности консула;
что, несмотря на противодействие его врагов и на шумиху, поднятую Катоном, народ решил, что он вправе это делать, даже пребывая в отсутствии.
Он говорил о своей умеренности, о своем терпении.
Он просил их вспомнить, что он предлагал распустить свои войска, если Помпей поступит так же.
Он наглядно объяснил им неправоту его врагов, желавших навязать ему законы, которых не признавали сами.
Он обвинил их в том, что они предпочли предать Италию огню и мечу, лишь бы ни на йоту не поступиться своей властью.
Он попрекнул их двумя своими легионами, которые у него отняли.
Он напомнил о насилии, которое применили к трибунам, так что Марк Антоний и Квинт Кассий были вынуждены покинуть Рим, переодевшись в рабское платье, и бежать под его защиту.
Он напомнил, как настойчиво добивался встречи с Помпеем, чтобы уладить все полюбовно и без пролития крови.
Он попросил сенат, принимая все это во внимание, вместе с ним позаботиться о Республике.
Он заявил, однако, что если сенат откажет ему в содействии, то он возьмет всю заботу о Республике на себя одного, полагая, что ему будет проще обойтись без сената, чем сенату без него.
Иначе говоря, прикрываясь кажущейся умеренностью, он объявлял себя полновластным хозяином.
Тем не менее он предложил отправить к Помпею посольство, которое вновь предложит ему примирение.
Эта речь Цезаря вызвала горячее одобрение и даже бурные рукоплескания.
Но, как только речь зашла о назначении в состав посольства, никто не пожелал принять в нем участие.
Все помнили, как Помпей во всеуслышание заявил в сенате:
— Я не делаю никаких различий между теми, кто остается в Риме, и теми, кто встает на сторону Цезаря.
Цезарь был менее нетерпимым.
Он заявил, что считает своим другом всякого, кто не воюет с ним.
Три дня прошли в переговорах, которые ни к чему не привели.
На третий день Цезарь отказался от своего предложения.
Возможно, он был весьма рад, что не заставил всех этих трусов на что-нибудь решиться.
Тем временем мягкосердечие Цезаря — мягкосердечие, мотив которого искали в политике и которому отказывали в его единственной и подлинной причине, то есть в том, что оно было в его характере, — тем временем, повторяем, мягкосердечие Цезаря, непривычное, неведомое и неслыханное в подобных обстоятельствах, придавало его врагам смелости.
Кончилось это тем, что в момент его отъезда в Испанию, когда он хотел взять из государственной казны деньги, необходимые для того, чтобы выступить в поход, трибун Метелл воспротивился этому.
— В чем дело? — спросил Цезарь.
— Законы запрещают это, — ответил Метелл.