Пока же стоял ноябрь.
Помпей полагал, что у него есть возможность расположиться со своими солдатами на зимних квартирах.
Он собрал сенаторов и всадников.
— Отцы-сенаторы и граждане, — сказал он, — история учит нас, что афиняне некогда покинули свой город, чтобы успешнее противостоять врагу и лучше защищать свою свободу, ибо Фемистокл полагал, что не стены и дома составляют для народа то, что он называет городом. И в самом деле, вскоре, когда Ксеркс был побежден, а Саламин обрел бессмертие, жители вернулись в Афины и отстроили свой город заново еще более прекрасным и блистательным, чем он был прежде. И мы, римляне, поступили так же, когда галлы совершили набег на Италию: наши отцы оставили город и укрылись в Ардее, и Камилл полагал, как и Фемистокл, что отечество находится там, где были они. Храня в памяти два этих великих события и вдохновляясь ими, мы в свой черед покинули Италию и пришли туда, где находимся теперь. Но, во имя отечества, мы изгоним Цезаря из Рима; его необходимо изгнать оттуда, поймите! Ибо, по-вашему, что он сделает, если одержит победу? Неужели вы думаете, что тот, кто поднял оружие против своего отечества, удержится от жестокости и насилия? Что человек, чья алчность, скупость и сребролюбие вызвали ненависть и отвращение у галлов, постесняется запустить руку в кошельки граждан, как он запустил ее в государственную казну?… Что же касается меня, то в этом великом испытании для моего отечества укажите мне место сами; я буду сражаться в том звании, какое вы мне назначите, я буду сражаться как солдат или как командир; я молю богов лишь о том, чтобы, если во мне признают хоть какой-то военный опыт, хоть какую-нибудь личную храбрость, хоть какие-то познания в военном деле, если соблаговолят вспомнить, что я никогда не был побежден, — я молю богов лишь о том, чтобы мне было позволено хоть в малой степени внести свой вклад в дело отмщения за мое отечество!
После этих слов Помпей умолк, и все единогласно провозгласили его императором и обратились к нему с просьбой стать их верховным главнокомандующим.
В ответ Помпей поблагодарил собравшихся и сказал им, что, по всей вероятности, Цезарь, остановленный ненастной погодой и бурями на море, зимой не предпримет похода в Иллирию, а останется в Риме, чтобы упрочить свою диктатуру.
После чего, приказав своим морским офицерам надежно охранять переправу, он отправил солдат на зимние квартиры в Македонию и Фессалию.
Однако в то самое время, когда Помпей произносил эту речь перед своей армией и своими сторонниками, Цезарь, остановившись в Риме всего на одиннадцать дней, прибыл в Брундизий почти один, без продовольствия и военного снаряжения, и, собрав двадцать тысяч солдат, сказал им:
— Соратники, вы пошли со мной, чтобы совершать великие дела, не так ли? Так вот, для тех, кто твердо придерживается подобного решения, нет ни зимы, ни бури. Таких людей ничто не должно останавливать: ни отсутствие продовольствия, ни недостаток метательных орудий, ни медлительность наших товарищей. Стало быть, ничто не должно мешать нам продолжать эту войну и все, что необходимо нам для успеха, это быстрота. Поэтому давайте оставим здесь наших слуг, наших рабов, нашу поклажу, сядем на первые же корабли, которые сумеем найти, лишь бы их оказалось достаточно, чтобы забрать всех, сколько нас есть, и, пользуясь зимой, вселяющей в наших врагов уверенность в собственной безопасности, обрушимся на них в тот момент, когда они менее всего этого ожидают. Что же касается нашей малочисленности, то храбрость возместит ее! Остается продовольствие. Но в лагере Помпея царит изобилие: выбьем же Помпея из его лагеря, и у нас не будет недостатка ни в чем; весь мир будет в наших руках! И помните о том, что мы — граждане, а имеем дело с рабами. Ну а теперь, тот, кто не желает попытать счастья вместе с Цезарем, волен покинуть его.
Ответом на эту речь был единый крик:
— Вперед!
Неделю спустя, без продовольствия и метательных орудий, имея под своим начальством лишь двадцать пять или тридцать тысяч солдат и не дожидаясь войск, которым он назначил встречу в Брундизии, Цезарь погрузился со своими отрядами на пять десятков кораблей, пообещав прислать их обратно за двадцатью тысячами солдат, оставшимися позади, и, проскользнув сквозь огромный флот Бибула, высадился в пустынном месте возле Аполлонии, на песчаном берегу, среди скал, поскольку все гавани охранялись помпеянцами.
Он пришел с двадцатью пятью тысячами одолеть сто пятьдесят тысяч!
Тем временем его легионы, покинувшие берега Сегре, пересекли Нарбонскую и Трансальпийскую Галлию, миновали Рим, словно обычный пункт для ночлега, а затем ступили на Аппиеву дорогу и двинулись к Брундизию, не переставая роптать:
— Докуда этот человек хочет нас довести? Сколько времени еще он будет тащить нас за собой? Когда он положит конец нашим трудам? Неужто он думает, что ноги у нас из стали, а тела из железа, коль скоро он гоняет нас с одного конца света на другой, с востока на запад, с севера на юг, с запада на восток? Но даже железо и сталь изнашиваются от ударов, которые они наносят и которые они получают. Даже доспехам, даже мечам нужен отдых: доспехам, чтобы они не утратили стойкости, мечам, чтобы они не затупились. При виде наши рубцов и шрамов Цезарю следовало бы подумать о том, что он командует смертными людьми и что мы не можем выдерживать сверхчеловеческих тягот. Даже боги не взялись бы делать то, что сделали мы. Видя скорость нашего шага, можно подумать, будто мы бежим от врага, а не преследуем его. Хватит, Цезарь! Хватит!
И, упав духом, бедняги усаживались на край придорожной канавы и отрицательно качали головами в ответ на увещания своих командиров.
Не чудится ли вам, что вы слышите жалобы ветеранов Наполеона, которых он заставлял идти от Нила к Дунаю, от Мансанареса к Волге?
Но, когда ветераны Цезаря пришли в Брундизий и увидели, что Цезарь уплыл без них, они повернулись к своим командирам и, плача от гнева, говорили им:
— Это ваша вина, что мы не отплыли вместе с ним. Следовало торопить нас в дороге, а не позволять нам предаваться отдыху, словно трусам и лентяям. О, какие же мы негодяи, мы предали нашего полководца!
А когда им сказали, что те пятьдесят кораблей, которые увезли Цезаря и их товарищей в Грецию, должны вскоре вернуться за ними, они поднялись на береговые утесы и сели там, чтобы еще издали увидеть, как забелеют на горизонте желанные паруса.
LXIII
Эту великую веру в Цезаря внушал им прежде всего его гений, но, кроме того, она опиралась на некое предзнаменование.
Цезарь, поклявшийся не слушать более авгуров, после того как они предсказали ему смерть, тем не менее верил в предзнаменования; как все великие люди, он был суеверен: у некоторых гениев суеверие проистекает не из слабости, а из гордости.
Перед тем как покинуть Рим, Цезарь совершал жертвоприношение Фортуне.
Внезапно бык, предназначенный для заклания, вырвался из рук тех, кто его охранял, и, не получив ни единого удара, убежал из города, а затем, встретив на своем пути озеро, пересек его вплавь.
— Что это означает? — спросил Цезарь у прорицателей.
— Это означает, — объяснили те, — что ты погибнешь, если останешься в Риме и не пересечешь со всей поспешностью море — то широкое озеро, которое отделяет тебя от Помпея; напротив, на другом берегу моря тебя ждут победа и удача.
Цезарь тотчас же покинул Рим, поручив Антонию привести к нему остальную армию.
На следующий день после его отъезда, ставшего неожиданностью для всего города, римские мальчишки поделились на два лагеря — на цезарианцев и помпеянцев — и, кидаясь камнями, затеяли небольшую войну.
Эта небольшая война завершилась грандиозной битвой, и было замечено, что помпеянцы потерпели в ней поражение.
Цезарь тем временем был уже в Аполлонии, которую помпеянский гарнизон даже не попытался защищать.
Существует несколько Аполлоний; точнее говоря, в те времена существовало несколько Аполлоний.
Первая находилась в Македонии, к юго-западу от Фессалоники: сегодня это Полина.
Вторая — во Фракии, при входе в залив, образованный Понтом Эвксинским: сегодня это Созополь.
Третья — в Киренаике, на берегу моря, к северу от Кирены, которой она служила гаванью: сегодня это Марса-Суза.
Четвертая — на острове Крит, родина философа Диогена, которую называли также Элефтерной.
Пятая — в Палестине, неподалеку от Кесарии, носящая сегодня название Арсуф.
Наконец, шестая — в Иллирии, возле устья реки Аой, нынешней Вьосы.
Вот в этой последней и находился Цезарь.
Там он ожидал остальную свою армию, которая все не приходила.
Такие люди, как Цезарь, терпеть не могут ждать.
Вначале он отправил посланцев в Брундизий с приказом сказать его солдатам, чтобы они немедленно пускались в путь и не щадили судов.
— Мне не нужны корабли, — сказал он, — мне нужны люди.
По прошествии некоторого времени, не дождавшись ни возвращения своих посланцев, ни появления своих солдат, он решил отправиться за ними лично.
Эта была затея из числа тех безумных предприятий, какие столь часто удавались ему в Галлии.
Он отправил трех своих рабов к берегу Аоя, удаленного всего лишь на две мили от Аполлонии, с наказом сообщить первому попавшемуся перевозчику, что Цезарь хочет отправить посланца в Италию и что нужно предоставить этому посланцу место на первом же корабле, который отправится в Брундизий.
Если же ни одного готового к отплытию корабля не нашлось бы, рабам следовало нанять какое-нибудь судно, разрешив его хозяину взять на борт, помимо посланца Цезаря, столько пассажиров, сколько он пожелает.
Чем больше на судне окажется пассажиров, тем легче будет посланцу Цезаря не привлекать к себе внимания.
Через час рабы вернулись, сообщив Цезарю, что все будет готово к шести часам вечера.
Цезарь пригласил друзей на ужин, как он это сделал в Равенне, накануне отъезда в Рим; затем, как и в Равенне, он покинул их посреди пиршества, сказав, чтобы на него не обращали внимания и что он скоро вернется.