Многие сенаторы воспользовались этой ночью, чтобы спастись бегством.
На следующее утро Цезарь появился среди них.
Тем, кто не желал его прощения, он предоставил для бегства целую ночь.
Тем, кто остался, он подал знак одновременно и рукой, и улыбкой.
— Встаньте, — сказал он им, — Цезарь не знает врагов на другой день после победы!
И тогда все они столпились вокруг него, пожимая руки, которые он им протягивал, и целуя полу его боевого плаща, который он набросил себе на плечи.
Цезарианцы и помпеянцы вернулись в лагерь, смешавшись между собой.
Цезарь осмотрел поле боя.
Его потери составили не более двухсот человек.
Цезарь поинтересовался, что сталось с Крастином, пообещавшим ему, что он увидит его вновь либо мертвым, либо победителем, и так отважно начавшим атаку.
Вот что он узнал.
Крастин, покинув его, ринулся, как было сказано, на врага, увлекая за собой свою когорту; он изрубил в куски первых, кто оказался на его пути, и ворвался в самую гущу вражеских отрядов.
Там он ожесточенно сражался.
Но, поскольку при этом он продолжал кричать: «Вперед, за Венеру Победоносную!», какой-то помпеянец нанес ему в рот такой сильный удар мечом, что острие клинка вышло у него из затылка.
Крастин погиб на месте.
«На поле боя, — говорит сам Цезарь, — нашли пятнадцать тысяч павших или умирающих солдат Помпея».[130]
В их числе был и его заклятый враг Луций Домиций.
Было взято в плен двадцать четыре или двадцать пять тысяч человек; это значит, что двадцать четыре или двадцать пять тысяч человек были помилованы и частью вошли в состав армии Цезаря.
Было захвачено восемь орлов и сто восемьдесят знамен.
Тем не менее победитель испытывал сильное беспокойство.
Перед началом сражения и даже во время него он давал распоряжения своим центурионам и солдатам не убивать Брута, а, напротив, щадить его и привести его к нему, если он сдастся добровольно; если же он будет отбиваться от тех, кто попытается задержать его, следует позволить ему бежать.
Напомним, что Брут был сын Сервилии и что Цезарь долгое время был ее любовником.
После сражения он стал наводить справки о Бруте.
Многие видели, как он сражался, но никто не знал, что с ним стало потом.
Цезарь приказал искать Брута и лично искал его среди убитых.
На самом деле, после битвы Брут спрятался в каком-то болоте, полном стоячей воды и заросшем камышом; затем, ночью, он добрался до Лариссы.
Там, узнав, до какой степени Цезарь беспокоится о его жизни, он написал ему несколько слов, чтобы успокоить его.
Цезарь тотчас отправил ему послание, требуя, чтобы он приехал к нему.
Брут явился.
Цезарь раскрыл ему объятия, со слезами на глазах прижал его к сердцу и не только не ограничился тем, что простил его, но и обращался с ним уважительнее, чем с любым из своих друзей.
Вечером после сражения Цезарь дал три награды своим солдатам, предоставив им право распределить эти награды среди тех, кто был их более всего достоин.
Солдаты присудили первую награду ему самому как человеку, сражавшемуся доблестнее всех.
Вторую награду даровали командиру десятого легиона.
Наконец, третью награду отдали Крастину, хоть он и был мертв.
Все предметы, составлявшие эту воинскую награду, были погребены вместе с Крастином в могиле, по приказу Цезаря вырытой рядом с общим захоронением, но отдельно от него.
В палатке Помпея обнаружили всю его переписку.
Цезарь сжег ее, не прочитав ни одного письма.
— Что ты делаешь? — спросил Антоний.
— Я сжигаю эти письма, — ответил Цезарь, — чтобы не найти в них повода для мести.
А когда афиняне пришли просить его о пощаде, он сказал им:
— Сколько еще раз слава ваших предков будет служить извинением вашим проступкам?
Впрочем, глядя на усыпанное мертвыми телами поле сражения, он произнес слова, которые были его извинением перед богами и, быть может, перед самим собой.
— Увы, — сказал он, — это они захотели этого! Если бы Цезарь распустил свою армию, то, несмотря на столько побед, Катон обвинил бы его и Цезарь был бы приговорен.
Но вот в чем вопрос: не лучше ли было быть Фемистоклом-изгнанником, чем Цезарем-победителем?
LXXI
Последуем за побежденным в его бегстве, а затем вернемся к победителю.
Удалившись от лагеря, Помпей, с которым было всего несколько человек, бросил поводья и, видя, что никто и не думает гнаться за ним, поехал шагом, полностью погруженный в мрачные раздумья, которые, должно быть, одолевали его в эту минуту.
Представьте себе Наполеона после Ватерлоо.
И примите в расчет, что Наполеона поставили перед необходимостью сражаться.
Помпей же сам отверг всякое примирение.
Еще накануне он мог разделить мир с Цезарем, взяв себе, по своему выбору, Восток или Запад.
Ну а если бы ему непременно хотелось воевать, он мог бы отомстить парфянам за поражение Красса, он мог бы двинуться в Индию, следуя по пути Александра Македонского.
Но римлянину вступить в столкновение с римлянином! Помпею сразиться с Цезарем!
Вчера Помпей был властелином половины мира; сегодня он не был уверен даже в настоящей минуте, не был хозяином даже собственной жизни!
Где ему укрыться?
У него будет время подумать об этом позднее.
Прежде всего надо бежать.
Он миновал Лариссу, город Ахилла, даже не остановившись там.
Затем он вступил в Темпейскую долину: двадцать лет спустя воспеть ее предстояло Вергилию, выросшему среди междоусобных войн, которые оставили ему столь страшные воспоминания!
Терзаемый жаждой, он бросается ничком на землю и пьет прямо из реки Пеней, а затем, поднявшись, пересекает долину и направляется к берегу моря.
Там он провел ночь в бедной рыбацкой хижине; рано утром, сев в лодку вместе с сопровождавшими его людьми из свободного сословия, он отпустил своих рабов, велев им отправляться к Цезарю и заверив их, что им никоим образом не следует опасаться его.
Двигаясь вдоль берега, он заметил большое торговое судно, готовое сняться с якоря.
Он приказал гребцам плыть к этому судну.
Капитаном судна был римлянин, который никогда не был лично знаком с Помпеем, но знал его в лицо.
Звали его Петиций.
Он занимался погрузкой, как вдруг ему доложили, что в море заметили лодку, которая идет к ним на веслах и в которой стоят люди, размахивая одеждой и явно с мольбой протягивая к ним руки.
— О! — вскричал капитан. — Это Помпей!
И он бросился на палубу.
— Да, — сказал он матросам, — да, это он… Ступайте и встретьте его с почетом, невзирая на постигшее его несчастье.
Матросы бросились к сходням и подали тому, кто, видимо, был главным в лодке, знак, что он может подняться на борт.
Помпей поднялся.
С ним были Лентул и Фавоний.
Удивленный оказанным ему приемом, Помпей начал с того, что поблагодарил Петиция, а затем, обращаясь к нему, спросил:
— Мне показалось, будто ты узнал меня еще до того, как я назвал тебе свое имя. Должно быть, ты видел меня раньше и знал, что я приду сюда как беглец?
— Да, — ответил Петиций, — я видел тебя в Риме и, еще до того как ты пришел, я знал, что ты скоро будешь здесь.
— И как же ты узнал это? — удивленно спросил Помпей.
— Сегодня ночью я видел тебя во сне, — сказал Петиций, — но не таким, каким ты был в Риме, повелителем и триумфатором, а униженным и поверженным, просящим приюта на моем корабле. Вот почему, увидев в лодке человека, который умоляющими жестами просил о помощи, я воскликнул: «Ступайте, не теряя ни минуты, и с почетом встретьте этого человека: это Помпей!»
Помпей ничего не ответил и лишь тяжело вздохнул.
Он склонился перед волей богов, пославших этот сон, предвестие яви.
В ожидании трапезы Помпей попросил теплой воды, чтобы омыть ноги, и масла, чтобы затем умастить их.
Один из матросов принес ему все, что он просил.
Помпей огляделся по сторонам, печально улыбнулся и начал разуваться сам.
У него не было больше ни одного прислужника.
И тогда Фавоний, тот самый грубиян, сказавший Помпею: «Ну, так топни ногой!», тот самый насмешник, говоривший в Диррахии: «Не отведать нам в нынешнем году тускуланских фиг!», Фавоний со слезами на глазах опустился на колени и, невзирая на возражения Помпея, разул его, омыл ему ноги и умастил их маслом.
И с этой минуты он не переставал заботиться о нем и оказывать ему все услуги, какие оказывал бы ему не только самый верный слуга, но и самый покорный раб.
Через два часа после того, как он принял Помпея на свой борт, капитан судна увидел на берегу человека, подававшего отчаянные знаки.
За ним отправили шлюпку, его подобрали и привезли на корабль.
Это оказался царь Дейотар.
На другой день, на рассвете, они подняли якорь и отшвартовались.
Таким образом Помпей прибыл в Амфиполь.
Затем по его просьбе капитан взял курс на Митилену.
Помпей хотел забрать там Корнелию и сына.
Судно бросило якорь возле острова, и на берег послали гонца.
Увы, он нес совсем не ту весть, какую должна была ждать Корнелия после первого письма, отправленного из Диррахия и сообщавшего ей о поражении Цезаря и его бегстве.
Гонец застал ее исполненной радости.
— Вести от Помпея! — воскликнула она. — О, счастье! Несомненно, он сообщает мне, что война закончена?
— Да, — кивнув, сказал гонец, — закончена… но не так, как ты думаешь, госпожа.
— Что же тогда случилось? — спросила Корнелия.
— Случилось то, что, если ты хочешь в последний раз поприветствовать своего супруга, — ответил посланец, — тебе надо последовать за мной и приготовься увидеть его в самом плачевном состоянии и к тому же на корабле, который ему не принадлежит.
— Расскажи мне все! — воскликнула Корнелия. — Разве ты не видишь, как терзаешь меня?