Это молчание тяготило сердце Помпея, как безмолвие смерти.
Он попытался нарушить его; он оглядел всех этих людей одного за другим в надежде, что кто-нибудь из них заговорит с ним первый.
Но все были молчаливы и угрюмы, словно изваяния.
Наконец его взгляд остановился на Септимии, который, как мы сказали, при встрече приветствовал его титулом императора.
— Друг мой, — сказал он ему, — ошибаюсь ли я, или моя память меня не обманывает? Мне кажется, что ты когда-то воевал вместе со мной.
Септимий утвердительно кивнул ему в ответ, но не сопроводил этот жест ни единым словом и никоим образом не выказав, что это воспоминание Помпея тронуло его.
Звук, рожденный голосом беглеца, угас, не оставив никакого отклика в сердцах всех этих рабов и евнухов.
Помпей вздохнул и, достав таблички с заранее написанной им по-гречески речью, с которой он намеревался обратиться к Птолемею, перечитал ее и подправил.
Тем временем, по мере того как лодка приближалась к береговой линии, стало заметно, что придворные царя стекаются к тому месту на берегу, где она должна была причалить.
Это зрелище несколько ободрило Корнелию и друзей Помпея, оставшихся на палубе, чтобы видеть, что произойдет дальше.
Однако этот проблеск надежды длился недолго.
Лодка коснулась причала.
Помпей поднялся, чтобы сойти на берег, и, вставая, оперся на плечо Филиппа, своего вольноотпущенника.
Но в тот же миг, быстрым, словно мысль, движением Септимий выхватил свой меч и сзади пронзил Помпея насквозь.
Увидев, что первый удар нанесен, Сальвий и Ахилла тоже выхватили свои мечи.
И тогда Помпей, который, несмотря на полученную им страшную рану, остался стоять — как если бы великан его роста не мог пасть с одного удара, — бросил последний взгляд на жену и сына, двумя руками натянул себе на лицо тогу и, не произнеся более ни слова, не сделав ни единого жеста, не соответствующего его достоинству, лишь тяжело вздохнул и без жалоб принял все удары, не пытаясь уклониться от них.
Ему было пятьдесят девять лет, исполнившихся накануне.
Так что он умер на другой день после годовщины своего рождения.
Те, кто остался на корабле, при виде этого убийства испустили страшный вопль, донесшийся даже до берега.
Мальчик плакал, еще не зная отчего; Корнелия в отчаянии ломала руки.
И, хотя она настаивала, чтобы ей по крайней мере отдали тело ее супруга, все корабли римлян подняли якоря, распустили паруса и, благодаря сильному ветру, дувшему с берега, исчезли вдали, словно стая морских птиц.
Египтянам, решившим было броситься вслед за ними, вскоре пришлось отказаться от этого намерения: корабли беглецов чересчур сильно опережали их.
Убийцы отрубили Помпею голову, дабы отнести ее своему царю и доказать ему, что его приказ выполнен.
Что же касается тела, то они бросили его нагим прямо на берегу, оставив лежать в этом унизительном состоянии напоказ любопытным, пытавшимся соизмерить человеческое величие с видом обезглавленного трупа.
Один лишь Филипп, вольноотпущенник Помпея, попросил позволения не покидать тело своего хозяина и сел подле него на земле.
Убийцы удалились, унося с собой отрубленную голову.
Тогда Филипп благоговейно обмыл труп морской водой, облачил его в свою собственную тунику и собрал по берегу обломки старой рыбацкой лодки, почти сгнившие и трухлявые, «но все же их оказалось достаточно, — говорит Плутарх, — чтобы сложить погребальный костер для нагого и к тому же изувеченного трупа».[131]
Пока он собирал эти обломки и складывал костер, к нему подошел какой-то старик.
Это был уже преклонного возраста римлянин, который некогда получил боевое крещение, сражаясь под командованием Помпея, в то время еще тоже молодого.
Он уже знал страшную новость и, остановившись перед вольноотпущенником, спросил его:
— Кто ты такой, о ты, кто намеревается совершить погребение Помпея Великого?
— Увы! — ответил Филип. — Я всего лишь смиренный слуга, но слуга верный: я один из вольноотпущенников Помпея.
— Пусть так, — сказал ветеран, — но честь совершить его погребение не должна принадлежать одному тебе; позволь мне, коль скоро мы встретились здесь, присоединиться к тебе, чтобы исполнить этот благочестивый долг. И тогда, боги тому свидетели, мне не придется сетовать на свое пребывание на чужбине, раз после стольких бедствий я удостоился славы коснуться собственными руками тела величайшего из римлян и похоронить его.
Так совершилось погребение Помпея Великого.
На следующий день другой корабль, приплывший с Кипра, шел вдоль берегов Египта.
На палубе его, в задумчивости скрестив руки и устремив взгляд на берег, стоял какой-то человек, облаченный в латы и укутавшийся в военный плащ.
Он увидел огонь погребального костра, уже начавшего угасать, и, рядом с этим меркнувшим костром, вольноотпущенника Филиппа, который сидел, опустив голову на ладони.
— Кто это, — прошептал он с величайшей печалью в голосе, — закончил здесь отмеренный судьбой срок и опочил после тяжких трудов?
И, поскольку никто не мог ответить ему, он испустил глубокий вздох и произнес:
— Увы, быть может, это ты, прославленный Помпей!
Вскоре после этого он сошел на берег, был схвачен и умер в тюрьме.
Впрочем, это мало кого озаботило; имя этого человека отступило в тень имени Помпея Великого, а роковая судьба — в тень его роковой судьбы!
Между тем, даровав в ознаменование победы, одержанной при Фарсале, свободу всей Фессалии, Цезарь пустился в погоню за Помпеем.
По прибытии в Азию он, из расположения к Феопомпу, автору труда по мифологии, пожаловал ту же милость жителям Книда, а всем жителям Азии уменьшил подати на одну треть.
По мере того как он продвигался вперед, ему становилось известно о чудесах, предшествовавших его победе или сопутствовавших ей.
В Элиде, в храме Минервы, статуя Победы, обращенная лицом к богине, в день сражения сама собой повернулась к дверям храма.
В Антиохии трижды раздавались трубные звуки и боевые кличи, так что граждане вооружились и поспешили подняться на крепостные стены.
В Пергаме сами собой заиграли хранившиеся в святилище тимпаны, к которым никто не прикасался.
Наконец, в Траллах ему показали пальму, проросшую между плитами в храме Победы.
Он находился в Книде, когда ему стало известно, что Помпей сделал остановку на Кипре.
С этого момента ему стало ясно, что побежденный попытается обрести убежище в Египте.
Тогда он взял курс на Александрию, имея в своем распоряжении полтора десятка галер, восемьсот конников и два легиона, один из которых он вызвал из войска Фуфия Калена, находившегося в Ахайе, а второй был тот, что следовал за ним из Фессалии.
В двух этих легионах было в общей сложности не более трех тысяч двухсот солдат; прочие остались где-то по дороге.
Но, как ни малочисленна была армия Цезаря, после победы при Фарсале он считал себя в безопасности повсюду.
Имея лишь эти силы, он вошел в гавань Александрии.
Едва ступив на берег, он увидел, что к нему направляется какая-то депутация; глава депутации осыпал его всякого рода похвалами, а затем распустил полу своего платья, и к ногам победителя покатилась голова Помпея.
При виде этого Цезарь в ужасе отвернулся и не смог сдержать слез.
Ему поднесли печатный перстень Помпея, и он взял его с благоговением.
На печати перстня был вырезан лев, держащий меч.
Он осыпал подарками всех друзей Помпея, после его смерти скитавшихся по Египту и взятых в плен царем, и приблизил их к себе.
Более того, он написал в Рим, что самым сладостным и самым ощутимым плодом его победы была для него возможность каждодневно спасать жизнь кому-нибудь из своих сограждан, поднявших против него оружие.
LXXIV
Первой заботой, а точнее сказать, первым долгом Цезаря по прибытии в Египет было собрать прах Помпея и послать Корнелии урну, в которую этот прах поместили.
Корнелия захоронила прах мужа в той прекрасной вилле в Альбанских горах, о которой нам уже не раз доводилось говорить.
Цезарь топнул ногой в том месте, где на землю упала голова Помпея, и сказал:
— Я построю здесь храм Негодования.
И действительно, позднее такой храм был построен.
Аппиан видел его и рассказывает, что, когда император Траян воевал с евреями в Египте, те разрушили этот храм, поскольку он мешал им.
Между тем Цезарь оказался в затруднительном положении.
Он назначил встречу нескольким своим кораблям в Александрии; с другой стороны, северо-западные ветры удерживали его на месте, и у него было сильное желание дать волю своей мести и предать смерти трех убийц Помпея: Потина, Ахиллу и софиста Феодота.
И потом, надо сказать, он слышал немало похвал красоте Клеопатры, а Цезарь весьма интересовался такого рода чудесами.
Клеопатре было в ту пору семнадцать лет.
За два года перед тем скончался Птолемей Авлет, тот самый любитель игры на флейте, который на глазах у нас явился в Рим умолять Помпея о покровительстве.
Он оставил завещание в двух экземплярах: один был отправлен Помпею в Рим, другой остался в архивах Александрии.
По этому завещанию старый царь оставлял трон своему сыну и своей старшей дочери, Птолемею и Клеопатре, которые, помимо того, что они были братом и сестрой, являлись еще и супругами.
Птолемею было тогда всего лишь пятнадцать лет.
Завещатель призвал Помпея проследить от имени римского народа за тем, чтобы это завещание было выполнено. Однако через год полномочия Помпея перешли в руки Цезаря.
Более того, как мы видели, Помпей был только что убит тем самым Птолемеем, права которого ему было поручено защищать.
У Птолемея был еще брат одиннадцатилетнего возраста и была другая сестра, Арсиноя, которой к моменту вступления Цезаря в Александрию исполнилось шестнадцать лет.