Цезарь дал приказ остановиться, подпустил неприятеля поближе, пошел в атаку со всеми своими силами одновременно и отбросил помпеянцев за дальние холмы; после чего он неспешно отступил в свой лагерь, а Лабиен, со своей стороны, вернулся в свой.
На другой день сражение возобновилось.
Лабиен имел под своим командованием восемьсот галльских и германских конников, помимо тысячи шестисот конников, которые привели ему накануне Пизон и Петрей, восемь тысяч нумидийцев и тридцать две тысячи легковооруженных пехотинцев.
Он полагал, что, если станет вызывать Цезаря на бой в открытом поле, Цезарь не посмеет принять вызов; но Цезарь вышел в открытое поле и первым атаковал Петрея.
Битва длилась с одиннадцати часов утра до захода солнца.
Цезарь одержал верх; это было равносильно крупной победе, учитывая превосходство сил противника.
Лабиен потерял много людей ранеными и приказал перевезти их на телегах в Гадрумет.
Петрей, в разгар схватки раненный дротиком, был вынужден отступить в тыл и перестать сражаться лично.
Короче, слава победы досталась Цезарю.
Но он понимал, что, пока его войска не будут полностью собраны, было бы неразумно воевать против армии, вчетверо большей, чем его собственная.
И потому он велел протянуть два вала от своего лагеря и от города Руспина до моря, чтобы иметь возможность передвигаться и туда, и туда и получать подкрепления, которые он ждал, не подвергая их опасности.
Затем он велел выгрузить оружие и метательные машины, находившиеся на кораблях, и вооружил солдат, доставленных флотом с Родоса и из Галлии.
В его намерения входило перемешать их с конницей, по примеру неприятеля, и это должно было оказать тем большее действие, что с родосским флотом прибыли превосходные лучники из Сирии.
Дело было срочное: Сципион прибывал через три дня — Цезарь имел об этом точные сведения, — а это означало, что у врага появятся еще восемь легионов, четыре тысячи конников и сто двадцать слонов.
Но три дня для Цезаря были все равно что три месяца для любого другого.
За одни сутки были устроены мастерские, в которых ковали наконечники для стрел и дротиков.
Затем, поскольку легко было предвидеть, что все запасы железа вскоре будут израсходованы, Цезарь спешно отправил корабли в Сирию за железом, плетеными решетками и лесом для изготовления таранов, поскольку ни один из видов деревьев, произраставших на африканском побережье, не годился для этой цели.
Приходилось считаться и с отсутствием хлеба, вызванным тем, что все здешние землепашцы были рекрутированы в армию помпеянцами, все зерно, имевшееся в городах, изъято, все запасы в крепостях исчерпаны.
Цезарь принялся улещивать горожан и вскоре настолько расположил их к себе, что в итоге каждый разделил с ним то, что зарыл в землю и припрятал для самого себя.
Когда Цезарь чего-то хотел, для него не было ничего невозможного.
LXXXV
Сципион выступил из Утики.
Он оставил там Катона, которому город был обязан тем, что не исчез с лица земли.
Но, оставаясь во всем милосердным и человечным, Катон сохранил свою закоренелую ненависть к Цезарю.
При нем находился молодой Помпей; охваченный теми приступами сомнений, какие поражают порой и самые мужественные сердца, он пребывал в бездействии и нерешительности, и Катон непрестанно побуждал его к мести.
— Твой отец, — говорил он, — в том возрасте, в каком ты сейчас, видя, что Республика притеснена, а все честные люди убиты или изгнаны, твой отец, воодушевленный своей храбростью и любовью к славе, собрал остатки войска, служившего под начальством его отца, и освободил Рим и Италию, погребенные, так сказать, под собственными руинами; затем с несравненной быстротой отвоевал Африку и Сицилию и стяжал себе бессмертную славу, удостоившись триумфа в ту пору, когда едва вышел из детства и был еще всего лишь простым всадником. А ты, наследник его славы, которому надлежит обладать и его отвагой, скажи мне, неужели ты не отправишься в Испанию, чтобы присоединиться к друзьям твоего отца, и не окажешь Республике помощь, о которой она просит тебя, претерпевая невзгоды?
Наконец, задетый этими попреками, одновременно с тем, как Сципион выступил против Цезаря, молодой Помпей снарядил тридцать кораблей, среди которых было и несколько военных судов, и отплыл из Утики в Мавретанию, имея под своим начальством двухтысячное войско, состоявшее как из вольноотпущенников, так и из рабов.
К несчастью, первая же его попытка закончилась провалом.
Он подошел к Аскуру, имевшему свой гарнизон, и потребовал от города сдаться; но, вместо того чтобы ответить на это требование так, как ожидал Гней, гарнизон совершил вылазку, напал на его солдат и обратил их в бегство, так что у него хватило времени лишь на то, чтобы вновь погрузиться на свои корабли; после чего, взяв курс на Балеарские острова, он покинул Африку и никогда более туда не вернулся.
Тем временем Сципион подошел к Гадрумету, встал возле него лагерем и, дав перед тем несколько дней отдыха своим солдатам, за один ночной переход достиг лагеря Лабиена.
Как только это соединение состоялось, он, используя свою огромную конницу, начал совершать набеги на лагерь Цезаря, устраивая засады и перехватывая тех, кто выходил оттуда за водой и фуражом.
Так что вскоре Цезарь оказался в крайне стесненных обстоятельствах.
Продовольствие из Сицилии и Сардинии все не прибывало; корабли из-за зимних бурь не решались плавать вдоль берега; таким образом, Цезарю, имевшему в своем полном распоряжении самое большее полторы лиги побережья, не хватало одновременно и хлеба для его солдат, и корма для его лошадей.
От своих лазутчиков Юба знал о том, какие трудности испытывает Цезарь, и, придерживаясь мнения, что не следует давать ему время оправиться от них, выступил со всеми силами, какими мог располагать, с целью присоединиться к Сципиону.
Но, воспользовавшись его отсутствием, Публий Ситтий, стоявший на стороне Цезаря, и царь Богуд (римляне звали его Бокх), ведший свою собственную войну, на которую его толкала его жена Эвноя, влюбленная в Цезаря, — так вот, Публий Ситтий и царь Богуд вторглись во владения нумидийского царя и с одного удара завладели Циртой, которая была одной из его столиц, а затем, после Цирты, двумя крепостями гетулов и перебили там всех жителей.
Вести об этом дошли до Юбы в тот момент, когда он был уже всего в нескольких часах марша от лагеря Сципиона.
Он резко повернул назад и послал к Сципиону гонцов, требуя немедленно вернуть все войска, предоставленные им римлянам, за исключением тридцати слонов.
В то же время распространился слух — и бездействие Цезаря служило подтверждением этого слуха, — что в Руспине находится не Цезарь, а один из его легатов.
Цезарю никоим образом не хотелось, чтобы кто-то мог поверить, будто он до такой степени отчаялся в своем деле, что воюет в Африке руками своих легатов.
И потому он разослал во все стороны гонцов с наказом подтвердить, что это он, Цезарь, лично командует здесь.
Как только стало известно, что в Руспине действительно находится он, к нему со всех сторон хлынули гонцы и в его лагерь явились многие знатные особы.
Все они жаловались на ужасающую жестокость неприятеля.
Эти жалобы ранили одновременно и милосердие, и гордость Цезаря; и потому он потребовал от претора Аллиена и от Рабирия Постума отправить ему, без всяких отсрочек и отговорок, ту часть его войска, что осталась на Сицилии, и написал им, что не может позволить, чтобы провинцию Африку погубили у него на глазах, и предупреждал их, что если они промедлят хотя бы месяц, то прибывшие подкрепления не застанут там ни одного целого дома.
Между тем сам он подолгу сидел на возвышенности у морского берега, устремив взгляд в сторону Сицилии и ожидая эти подкрепления, прибытие которых должно было положить конец его бездействию.
Не видя на горизонте никаких кораблей, он время от времени возвращался в лагерь и приказывал вырыть какой-нибудь новый ров, возвести какой-нибудь новый бастион, протягивая линию укреплений вплоть до самого моря, как для того, чтобы защитить свою армию, так и для того, чтобы не оставлять ее в безделье.
Сципион, со своей стороны, дрессировал слонов; для этого он располагал пращников двумя группами, одна из которых метала камни в своих чудовищных союзников, а другая гнала их вперед, когда, напуганные этим гранитным дождем, они хотели обратиться в бегство; «но обучение это шло с большим трудом, — говорит спорный автор "Африканской войны", — ибо в бою даже самый хорошо обученный слон может принести вред как врагам, так и своим».[142]
В то же самое время, в ожидании проскрипций в Риме, Сципион доставлял себе развлечение, учиняя убийства.
При виде того, как корабли Цезаря, разметанные бурей, скитаются наугад, не зная толком, где они находятся, Гай Вергилий, легат Сципиона, командовавший в Тапсе, снарядил лодки и шлюпки, наполнил их лучниками и пустился в погоню за этими блуждающими кораблями.
Не раз его лодкам и шлюпкам давали отпор, но однажды ему удалось захватить большое судно, на котором находились два молодых испанца, трибуны пятого легиона, отца которых Цезарь сделал сенатором, и центурион того же легиона, по имени Салиен.
Пленников препроводили к Сципиону, немедленно приказавшему казнить их по прошествии трех дней, чтобы у них было время испытать предсмертные муки.
В момент казни старший из двух молодых людей попросил лишь об одном — чтобы его убили первым, дабы он не испытывал страдания, видя, как у него на глазах убивают его младшего брата.
Поскольку он обращался не к Сципиону, а к солдатам, просьба его была уважена.
Об этих жестокостях было известно в лагере Цезаря, и сердце Цезаря кровоточило от горя.
Но, обладая, благодаря своим средствам защиты, главным из которых, впрочем, был его гений, достаточной силой, чтобы не опасаться, что Сципион нападет на него в его лагере, он не был вполне уверен, из-за малочисленности своих войск, что в случае решающего сражения сумеет с одного удара разгромить своего врага.