Тем не менее каждый день Сципион выходил из своего лагеря и вызывал Цезаря на бой, выстраивая напротив цезарианского лагеря свои войска в боевой порядок; он оставался так пять или шесть часов, а затем, с наступлением вечера, удалялся.
Через восемь или десять дней подобных упражнений, убедившись, что Цезарь трепещет перед ним, он дошел до того, что приблизился к укреплениям Цезаря на расстояние в сто шагов, со своими слонами впереди и со всей своей армией, растянувшейся позади них широким фронтом.
Но Цезарь не позволял раздразнить себя ни этими демонстрациями силы, ни угрозами, которыми они сопровождались; он приказывал возвращаться, без суетливости и паники, тем из его солдат, которые покидали лагерь в поисках фуража, воды или дров, и приучал их смотреть на врага с высоты укреплений и отвечать на его угрозы свистом и улюлюканьем.
Что же касается его самого, то он настолько хорошо знал, что его не осмелятся атаковать в лагере, что даже не давал себе труда подниматься на укрепления и все приказы отдавал, лежа в своей палатке; однако это никак не мешало ему каждый день отправляться посидеть на возвышенности у морского берега, торопя своими зароками и вздохами прибытие подкреплений, ожидавшихся уже так долго!
LXXXVI
Раза два или три в жизни любого человека, подобного Цезарю, случаются такие удачи или неудачи, когда удача или неудача уже не могут идти дальше, и тогда происходит перелом: к худшему, если положение хорошее, или к лучшему, если положение плохое.
В этот момент положение Цезаря было настолько плохим, что хуже оно стать уже не могло; значит, неизбежно должно было наступить улучшение.
Первым намеком на свое возвращение, поданным ему удачей, стало дезертирство гетулов и нумидийцев, находившихся в лагере Сципиона.
Эти варвары сделали то, чего цивилизованные люди, вероятно, делать бы не стали: они вспомнили, что многим были обязаны Марию и что Цезарь был его племянником.
В итоге гетулы и нумидийцы начали понемногу сбегать из лагеря Сципиона и переходить в лагерь Цезаря.
Но Цезарь, которому нечем было кормить этих дезертиров, отправлял их всех по домам, давая им письма к главам их городов, содержавшие призывы взять в руки оружие, отвоевать свою свободу, а главное, не посылать больше помощи его врагам.
С другой стороны, прибыли посланцы от некоторых городов внутренней части провинции, явившиеся изъявить Цезарю свою покорность, обратиться к нему с просьбой прислать им гарнизоны для обеспечения обороны и пообещать ему хлеба; но у Цезаря не было в лагере достаточно войск, чтобы можно было позволить себе поделиться ими, да и Сципион так хорошо сторожил все подходы к его лагерю, что непременно перехватил бы все обозы с продовольствием, которые шли бы сухим путем.
Тем временем Саллюстий (точно так же, как в Риме можно было быть одновременно адвокатом и военачальником, там можно было, как видите, быть одновременно военачальником и историком) высадился на острове Керкина, нынешней Керкенне; он выгнал Гая Децимия, охранявшего там помпеянские запасы продовольствия, и, очень хорошо принятый островитянами, загрузил большое количество зерна на торговые суда, обнаруженные им в гавани, и тотчас же отправился с ними к лагерю Цезаря.
Между тем, как если бы удача пожелала выплатить все свои недоимки, претор Аллиен отправил из Лилибея тринадцатый и четырнадцатый легионы, вместе с восьмью сотнями галльских конников и тысячей пращников и лучников, и все они благополучно прибыли в гавань Руспины через четыре дня после отправления.
Для Цезаря было огромной радостью увидеть, наконец, эти паруса, которые он с таким нетерпением ждал!
Он лично руководил высадкой и, как только солдаты восстановили силы после утомительной качки, распределил их по редутам и валам.
Поступление продовольствия и прибытие этого подкрепления наполнило лагерь Цезаря ликованием.
Между тем в лагере Сципиона царило огромное удивление.
Там хорошо знали предприимчивый характер Цезаря и говорили себе, что, должно быть, он крайне слаб, коль скоро вот так сидит взаперти в своем лагере.
Сципион принял решение послать туда двух лазутчиков, которые под предлогом, что они хотят сделаться цезарианцами, проникнут в лагерь Цезаря и пробудут там несколько дней, а затем, вернувшись обратно в лагерь Сципиона, в точности доложат ему, что они там увидели.
Выбор помпеянского военачальника пал на двух гетулов, которым он пообещал большие награды и которые отправились в лагерь Цезаря под видом перебежчиков.
Но, едва появившись там и будучи приняты в этом качестве, они попросили препроводить их к Цезарю, тут же сообщили ему причину, по которой пришли в его лагерь, и рассказали, что Сципион послал их выяснить, не устроены ли у ворот или в других местах какие-нибудь западни для слонов.
Они добавили, что почти все их соотечественники, в память о благодеяниях Мария, а также часть солдат из четвертого и шестого легионов умирают от желания перейти на его сторону, но не могут обмануть стражу, выставленную Сципионом у ворот лагеря.
Цезарь встретил их приветливо, осыпал их подарками и отправил в расположение для перебежчиков.
На следующий день их слова подтвердились приходом десятка солдат из четвертого и шестого легионов.
Еще через два дня жители Тиздра прислали сказать Цезарю, что несколько италийских землепашцев и купцов свезли в их город почти триста тысяч мер зерна.
Посланцы явились просить у Цезаря гарнизон, чтобы охранять эти запасы.
С другой стороны, пришло письмо от Ситтия, сообщавшего, что он вступил в Нумидию и захватил там расположенную на горе крепость, куда Юба свез все свои припасы.
Вот так удача, порой своенравная, но в сущности верная Цезарю, предвещала свое возвращение к нему.
И потому он стал готовиться к сражению.
Даже с подкреплением из двух ветеранских легионов, конницы и копейщиков, он не считал себя еще достаточно сильным и потому отправил шесть грузовых судов в Лилибей забрать остававшихся там солдат.
Они благополучно прибыли.
В самый вечер их высадки, произошедшей 25 января, около полуночи, Цезарь свернул лагерь, не предупредив своих офицеров об этом иначе, как приказав им быть наготове после первой стражи.
Вначале он двинулся к Руспине, где им был оставлен гарнизон; затем оттуда взял налево вдоль берега и вступил на равнину шириной примерно в четыре лиги, которая была окаймлена длинной цепью холмов, образующей нечто вроде амфитеатра, и в конце которой находился лагерь Сципиона.
На самых высоких вершинах этой гряды некогда были построены сторожевые башни.
Цезарь одну за другой захватил все эти вершины, и менее чем через полчаса все башни на них были заполнены его солдатами.
Дойдя до последней башни, он остановился: она охранялась отрядом нумидийцев.
Дальше Цезарь идти не стал.
Он приказал протянуть линию укреплений от того места, куда он пришел, до того, откуда он вышел.
На рассвете эти работы были почти закончены.
Увидев Цезаря, Сципион и Лабиен вывели из лагеря всю свою конницу, построили ее в боевой порядок и продвинули на несколько тысяч шагов, а затем разместили пехоту во вторую линию, примерно в четырехстах шагах от лагеря.
Цезарь не прекратил строить укрепления, но, видя, что неприятель приближается, намереваясь потревожить работающих, он отрядил эскадрон испанской конницы, придав ему небольшое число легковооруженных пехотинцев, и приказал им захватить холм, где располагался сторожевой пост нумидийцев.
Конница и пехота, давно жаждавшие сражения, ударили с таким пылом, что с первой же атаки ворвались в укрепления, откуда их уже нельзя было выбить; так что они остались там полными хозяевами, после того как убили и ранили часть тех, кто эти укрепления защищал.
И тогда Лабиен, желая исправить создавшееся положение, взял из резерва две тысячи солдат, все свое правое крыло, и двинулся на помощь своим; но Цезарь, при виде того, как тот неосмотрительно отходит от своих главных сил, отделил свое левое крыло с намерением отрезать врага, используя как прикрытие этого маневра огромный усадебный дом с четырьмя башнями по бокам, стоявший на поле сражения и мешавший Лабиену видеть происходящее.
Так что Лабиен заметил этот маневр лишь тогда, когда уже был окружен солдатами Цезаря.
При виде римлян нумидийцы бросились бежать, оставив на верную смерть германцев и галлов, которые были все перебиты, защищаясь перед тем так, как умеют защищаться германцы и галлы.
В то же время пехота Сципиона, стоявшая в боевом порядке перед лагерем, увидела эту бойню, в безумном страхе бросилась бежать и ворвалась туда через все ворота.
Со своей стороны, Цезарь, выбив неприятеля с равнины и с холмов, велел протрубить отступление и вернул свою конницу; так что на поле боя остались лишь нагие белые тела галлов и германцев, с которых уже были сорваны доспехи и одежда:
Grandiaque effosis mirabitur ossa sepulchris.[143]
LXXXVII
На другой день настал черед Цезаря вызывать врага на бой, однако Сципион не вышел из укреплений.
Тем не менее, увидев, что Цезарь, мало-помалу продвигавшийся вдоль гор, незаметно подошел к городу Узита, до которого ему оставалось не более четверти лиги и который снабжал помпеянцев водой и продовольствием, он был вынужден вывести из лагеря все свои войска.
Он выстроил их в боевой порядок в четыре линии, первую из которых представляла конница вперемежку со слонами в броне и с боевыми башнями на спинах.
Поскольку эта первая линия двигалась в таком построении, Цезарь подумал, что Сципион решил сражаться, и велел своим войскам остановиться перед городом.
Однако Сципион, со своей стороны, остановился позади города.
Тот и другой оставались в боевом порядке, не двигаясь, до самого вечера, а затем тот и другой вернулись в свои лагеря.
На следующий день Цезарь еще дальше продвинул свои укрепления, чтобы приблизиться к неприятелю.