В тот момент, когда все эти события происходили на суше, Цезарь потерпел на море поражение, если только можно назвать поражением то, о чем мы сейчас расскажем.
Одно из грузовых судов, которое входило в состав последнего каравана, прибывшего с Сицилии, отбилось от других и было перехвачено возле Тапса лодками и шлюпками Вергилия тогда же, когда одна из галер той же эскадры была захвачена флотом Вара и Марка Октавия.
На первом судне находились Квинт Коминий и римский всадник Луций Тицида; на другом оказались центурион четырнадцатого легиона и несколько его солдат.
Солдат и центуриона привели к Сципиону, который принял их, восседая на судейском возвышении.
— Поскольку ваша благая судьба, — сказал он, — отдала вас в мои руки, вас, кого, несомненно, силой принудили служить под начальством Цезаря, не мнитесь и скажите прямо, желаете ли вы защищать дело Республики и всех честных людей, при полном заверении, что вам будет дарована не только жизнь и свобода, но и хорошая награда.
Сципион говорил так, пребывая в уверенности, что пленники с жаром примут эту милость.
Но центурион взял слово и, не назвав Сципиона императором, произнес:
— Благодарю тебя за то, что ты предлагаешь мне, твоему пленнику, жизнь и свободу. Я охотно принял бы от тебя два этих столь ценных дара, если бы мог принять их, не совершая преступления.
— Не совершая преступления? — переспросил Сципион.
— Разумеется, — ответил центурион. — Разве не было бы с моей стороны преступлением идти в бой против Цезаря, после того как я сражался за него более двадцати лет, и поднять меч на тех моих храбрых товарищей, ради которых я так часто рисковал жизнью?… Так что прошу тебя, Сципион, не принуждай меня к этому. Если ты хочешь испытать свои войска, позволь мне выбрать десять человек среди твоих пленников, и с этими десятью моими товарищами я берусь сразиться с любой из твоих когорт по твоему выбору! И тогда, по исходу нашего боя, ты сможешь судить об исходе всей войны.
Этот вызов привел Сципиона в ярость, и он приказал казнить центуриона и всех пленников старше тридцати пяти лет.
Приказ был выполнен незамедлительно.
Что же касается остальных пленных, а именно: Тициды, Коминия и тех, кто был захвачен одновременно с ними, то Сципион даже не позволил привести их к нему на глаза и распределил их по разным легионам своего войска.
Узнав об этих событиях, Цезарь пришел в такое отчаяние, что разжаловал командиров своих галер, которые несли сторожевую службу перед Тапсом, обеспечивая безопасность караванов.
Примерно в то же время Цезарь свел знакомство с самумом.
Однажды ночью, после захода Плеяд, во вторую стражу, разразилась страшная буря; ветер нес с собой тучи песка и гальки, так что на лагерь обрушился настоящий каменный дождь.
Для солдат Сципиона, имевших время соорудить шалаши, где они могли укрыться, это был пустяк, но для солдат Цезаря, почти каждый вечер разбивавших лагерь на новом месте и не располагавших свободным временем, чтобы построить себе жилища, это стало ужасающим испытанием; несчастные метались, словно безумные, пытаясь заслониться от урагана щитами; но людей отрывало от земли, валило и уносило вихрем.
То была ужасная ночь, почти равносильная разгрому; все запасы продовольствия были испорчены, все костры погасли, а воздух был настолько насыщен электричеством, что — чудо, испугавшее солдат, — острия копий пятого легиона сами собой заполыхали огнем.
Миновали два или три месяца, а Цезарь все не мог принудить неприятеля к решающему сражению.
Но поскольку в эти три месяца у Цезаря было время собрать почти всю свою армию и эти три месяца были употреблены им на то, чтобы упражнять ее в схватках со слонами, которых с этой целью привезли по его приказу из Италии, так что в конечном счете и лошади, и всадники научились храбро противостоять натиску этих животных, то однажды ночью он снялся с лагеря и, совершив один из тех переходов, совершать какие удавалось лишь ему одному, 4 апреля взял в осаду город Тапе.
В Тапсе командовал Вергилий; это был один из лучших легатов Помпея; он имел под своим начальством сильный гарнизон, но было очевидно, что если его атакует вся армия Цезаря, то он не выдержит напора.
Так что Сципион был поставлен перед выбором: либо бросить на произвол судьбы одного из своих лучших командиров, либо рискнуть дать решающее сражение.
Сципион рискнул дать сражение.
Он выступил на помощь городу и встал двумя отдельными лагерями.
Таким образом, с учетом лагеря Юбы, у неприятеля было три лагеря.
Тем временем Цезарь не покладая рук создавал линию обложения города.
Он узнает о происходящем, видит врага, оценивает свое положение, останавливает работы, приказывает работникам взяться за оружие, оставляет проконсула Аспрената с двумя легионами охранять лагерь и спешно идет на врага.
Через час две армии стоят друг против друга.
Одна часть вражеской армии построена в боевой порядок, тогда как другая не жалея сил возводит укрепления.
Боевая линия врага расположена впереди его рвов, слоны находятся на обоих флангах.
Цезарь строит свое войско в три линии, помещает второй и десятый легион на правом крыле, восьмой и девятый на левом, а остальные пять легионов в центре и прикрывает фланги лучниками, пращниками и пятью когортами, предназначенными для того, чтобы сдерживать натиск слонов.
После чего он пешком обходит ряды солдат, напоминает своим старым солдатам об одержанных победах, призывает новобранцев подражать в храбрости ветеранам, а затем вдруг останавливается, растерянный и дрожащий.
Цезарь чувствует приближение приступа ужасного недуга, которому он подвержен, — эпилепсии.
В тот же миг он оказывается окружен своими легатами, которые умоляют его не упускать благоприятного случая и спрашивают у него пароль.
Прерывающимся голосом он выдавливает из своих побледневших губ слово «Удача», которое тут же проносится по всей боевой линии.
Затем, чувствуя, что все его усилия побороть болезнь напрасны и что припадок неминуем, он запрещает вступать в бой.
Но уже слишком поздно; внезапно он слышит, как трубят атаку.
Это солдаты на правом крыле заставили трубача подать сигнал к бою.
Цезарь, словно сквозь туман, видит, как приходит в движение его армия; но тут земля уходит у него из-под ног; небо кажется ему то черным, то кроваво-красным; он закутывает голову плащом, чтобы никто не видел пены, выступающей у него на губах, и падает, шепча:
— Удача!
И в самом деле, все должна решить удача Цезаря, ибо на сей раз его гений будет здесь ни при чем.
LXXXVIII
Случился второй Фарсал.
Солдаты Цезаря не только завладели полем боя, но и сделались хозяевами вражеского лагеря.
Помпеянцы бросились бежать в тот лагерь, где они стояли накануне; победители погнались за ними, но, добравшись до этих новых укреплений, они толком не знали, что делать дальше, как вдруг поспешно явился Цезарь, оправившийся от своего припадка, и крикнул:
— Во рвы, соратники! Во рвы!
Второй лагерь был захвачен так же, как и первый.
Покинутые Сципионом и Юбой, которые умчались прочь во весь опор, солдаты были безжалостно перебиты.
Цезарь не отомстил — Цезарь не мстил никогда, — но позволил отомстить за убийство своих.
Как и в случае с Фарсалом, в людской памяти сохранились удивительные подробности этого огромного клубка событий, названного битвой при Тапсе.
Один из ветеранов пятого легиона увидел, как раненый слон, обезумев от боли, набросился на безоружного обозного слугу и, удерживая беднягу у себя под ногами, примял его коленом, громко трубя и молотя воздух хоботом.
Ветеран бросился к животному и метнул в него дротик.
Раненный во второй раз, слон бросил полураздавленное тело, ринулся к своему новому противнику, обхватил его хоботом, поднял в воздух и какое-то мгновение тряс на весу, намереваясь затем размозжить ударом о землю; но, как ни коротко было это мгновение, солдату хватило его на то, чтобы мечом нанести слону такой сильный удар по хоботу, что тот оказался отрублен, и солдат свалился на землю, все еще обвитый этой чудовищной змеей.
Тем временем слон, мотая окровавленным обрубком хобота, с ужасным ревом бросился к своим сородичам.
Вечером после битвы при Тапсе в руках у Цезаря оказалось три вражеских лагеря, поскольку, захватив второй лагерь Сципиона, он двинулся на лагерь Юбы, убил десять тысяч человек, ранил двенадцать тысяч и рассеял остальных, всего около шестидесяти тысяч человек.
Но, не умея сражаться, помпеянцы умели умирать.
Метелл бежал на одном из кораблей; цезарианцы взяли этот корабль на абордаж.
— Где полководец? — спросили они.
— Он в безопасности, — ответил Метелл, пронзая себя мечом.
Юба и Петрей во весь опор помчались к Заме, одной из столиц Нумидии.
Перед тем как отправиться на войну, Юба приказал сложить на городской площади огромный костер.
— Если я буду побежден, — сказал он, — то прикажу положить на этот костер мои сокровища и возвести на него моих жен, а затем подожгу город, и город подожжет мой костер.
Эта угроза не была забыта.
Увидев, что Юба вернулся побежденным, жители Замы заперли ворота и, поднявшись на крепостные стены, крикнули Юбе, что если он приблизится к городу на расстояние полета стрелы, то его осыплют стрелами.
Юба потребовал своих жен; ему отказались выдать их. Он потребовал свои сокровища; их ему тоже не отдали.
И тогда, повернувшись к Петрею, он произнес:
— Ну что ж, теперь нам ничего не остается, как сделать то, о чем мы договорились.
То, о чем договорились Петрей и Юба, был поединок друг с другом.
Оба выхватили мечи и начали настоящий гладиаторский бой.
Их цель была умереть.
Тем не менее, поскольку инстинкт самосохранения брал верх, каждый стремился убить противника.
Юба, более сильный или более ловкий, пронзил Петрея мечом насквозь.